Александр Зимин - Реформы Ивана Грозного. (Очерки социально-экономической и политической истории России XVI в.)

• Название: Реформы Ивана Грозного. (Очерки социально-экономической и политической истории России XVI в.)
• Автор: Александр Зимин
• Издательство: Издательство социально-экономической литературы
• Жанр: История
• Год: 1960

Книга посвящена истории России в 30-60-е гг. XVI в. Особое внимание уделено деятельности т. н. "Избранной рады".

---

В борьбу с «разбоями» активно включается и администрация крупнейших духовных корпораций. Так, в октябре 1555 г. власти Троице-Сергиева монастыря составили специальный приговор, которым запрещалось под угрозой денежного штрафа держать в селе Присеки Бежецкого уезда скоморохов, татей и разбойников. Сотскому вменялось в обязанность «татей или разбойников, поймав, отвести к старостам губным»[1661].

Вероятно, в связи с нарастанием сопротивления народных масс в 1554/55 г. в Москве состоялись массовые казни посадских людей. По сообщению одного летописца, Иван IV «велел казнити торговых многих людей и гостей на Пожаре площеди, многое множество казненных, идеже ныне стоит храм во рву на костях казненных и убиенных, на крови поставленный»[1662].

Одной из наиболее ярких форм классовой борьбы середины XVI в. было реформационное движение. В России, как в Польше и в ряде других стран, в силу недостаточного развития бюргерской оппозиции большой удельный вес в реформационном движении приобрели представители дворянства. Мелкое дворянство имело ряд общих интересов с горожанами, их общими врагами были светские и церковные магнаты.

В дворянской среде, затронутой реформационным движением, создается кружок Матвея Башкина. К началу 50-х годов XVI в. М. Башкин занимал видное место среди верхушки дворянства. Очень интересны социальные взгляды этого вольнодумца, выступавшего против полного холопства и кабальной зависимости. Гораздо дальше шел в своих взглядах «еретик» Феодосий Косой. Беглый холоп одного из царских вельмож, он выражал интересы крестьянской бедноты и городского плебса. «Рабье учение» Ф. Косого включало в себя проповедь неповиновения властям, развивало идеи равенства, непризнания войн и т. д.[1663]

Напуганное подъемом реформационного движения, правительство Ивана IV приняло чрезвычайные меры по ликвидации «вольномыслия» еретиков, поддержав инквизиционные процессы, которые были организованы осифлянским духовенством.

После того как царю в июне 1553 г. стало известно о «ереси» М. Башкина, он отдал распоряжение об организации следствия по делу о вольнодумном сыне боярском. В октябре 1553 г. состоялся церковный собор, осудивший М. Башкина, и в декабре 1553 г. он был доставлен в Волоколамский монастырь в заключение, очевидно, пожизненное[1664]. Такая же судьба постигла и его соратников.

В ереси был обвинен и глава радикального направления нестяжателей — старец Артемий. В конце января 1554 г. его отлучили от церкви и отправили на «вечное заточение» в Соловецкий монастырь[1665]. Единомышленники Артемия также были разосланы по монастырям. Наконец, около 1554/55 г. «поимали» и доставили в Москву для организации процесса Ф. Косого, которому, однако, удалось бежать из-под стражи и эмигрировать в Литву. В 1556/57 г. состоялся церковный собор, разбиравший дело ряда последователей Феодосия Косого из числа заволжских монахов[1666].

* * *

Обострение классовой борьбы в 50-х годах XVI в. сопровождалось сложными коллизиями внутри господствующего класса. Если дворянство, не удовлетворенное половинчатыми мероприятиями правительства, ждало более решительного осуществления своих социально-политических требований, то феодальная аристократия, наоборот, настороженно относилась к попыткам наступления на ее привилегии. Но дальнейшее укрепление самодержавия было немыслимо без пересмотра княжеско-боярских владельческих прав и уменьшения роли боярства в управлении страной.

Попытка правительства решить земельный вопрос за счет духовных корпораций окончились неудачей, и дальнейшее наступление на духовных феодалов было прекращено, ввиду того что в условиях роста реформационного движения нужно было поддержать церковь, являвшуюся верной идеологической опорой самодержавия.

В разнородном по составу правительстве Алексея Адашева назревал конфликт. Обстоятельства этого конфликта, происшедшего в 1553/54 г., крайне запутаны немногочисленными и очень тенденциозными свидетельствами современников. До нас дошли три основных источника, повествующих о событиях 1553/54 г. Первый из них — текст Синодального списка Лицевого свода, говорящий о попытке бегства за рубеж князя Семена Лобанова-Ростовского в 1554 г., с припиской, в которой раскрываются обстоятельства этого побега[1667]. Второй источник — письмо Ивана Грозного к Андрею Курбскому от 5 июля 1564 г., где говорится, что Адашев и Сильвестр во время болезни царя в марте 1553 г. хотели «воцарити» князя Владимира Старицкого[1668]. Наконец, третий источник — приписка к Царственной книге, где сообщается о боярском «мятеже» во время царской болезни[1669]. Если первый источник как будто не вызывает никаких сомнений с точки зрения достоверности сообщаемых им сведений (об опале на князя С. Лобанова-Ростовского сообщается в дипломатической переписке 1554 г.[1670]), то второй источник совершенно искажает события 1553 г.: Алексея Адашева в «измене» побоялся прямо обвинить даже составитель позднейшей версии о боярском «мятеже» — автор приписок к Царственной книге. Кроме того, в 1579 г. и Курбский отрицал, что он и его сторонники хотели возвести на престол князя Владимира Старицкого[1671].

Подвергнув источниковедческому анализу текст приписок к Царственной книге, Д. Н. Альшиц пришел к выводу, что перед нами результат искажения действительности, ибо никакого боярского мятежа в марте 1553 г. на самом деле не было[1672], а имел место лишь тайный заговор князя Лобанова-Ростовского, о котором стало известно лишь в 1554 г. Об этом «мятеже», по мнению автора, не говорится ни в одном из достоверных источников, а трое его «участников» (Н. Фуников, Д. Курлятев и Д. Палецкий) в 1554 г. даже производили следствие по делу о бегстве князя С. Лобанова-Ростовского, хотя именно с этим деятелем их связал позднее автор летописных приписок. Рассказ о «мятеже», по мнению Д. Н. Альщица, составлен был около 1567/68 г. и имел целью дискредитировать тех, кто к этому времени стали политическими противниками Ивана Грозного.

В этих построениях Д. Н. Альщица есть рациональное зерно: приписки к Царственной книге, действительно, тенденциозно излагают события марта 1553 г., но они отнюдь не измышляют их. Прежде всего непонятно, почему составителю приписок понадобилось сделать Алексея Адашева сторонником кандидатуры царевича Дмитрия, а отца Этого временщика (Федора Адашева) — защитником кандидатуры Владимира Старицкого. Если б весь рассказ представлял сплошной вымысел, то его автор должен был бы очернить в первую очередь самого Алексея Адашева и боярина Ивана Федорова (Челяднина), как наиболее колоритные фигуры противников царя (для 1567/1568 гг.), а этого он не сделал. Рассказ приписок о «мятеже» 1553 г. в целом совпадает со сведениями о бегстве князя С. Лобанова-Ростовского. Вероятнее, что связи Д. Курлятева, Д. Ф. Палецкого и Н. Фуникова с князем С. Лобановым-Ростовским не были столь явными, чтобы в 1554 г. они были общеизвестны. Не укладывается и фактический состав «заговорщиков» 1553 г. в схему Д. Н. Алыщица о попытках царя очернить его идеологических противников. Так, в частности, не было оснований в 1567–1568 гг. для того, чтобы «клеветать» на Н. Фуникова: ведь еще в декабре 1568 г. он был казначеем и пользовался доверием царя[1673] (казнь его относится к 1570 г.). Князь Д. Ф. Палецкий вообще умер за десять лет до составления приписок и возводить на него «поклеп» не было надобности. С другой стороны, ориентация Палецкого на старицких князей весьма вероятна: ведь его сестра была замужем за В. П. Борисовым, племянницей которого была княгиня Ефросинья Старицкая[1674].

Д. Н. Альшиц не упоминает, что в приписках к Царственной книге упоминается также князь И. М. Шуйский (отсутствует в рассказе о бегстве князя С. Лобанова-Ростовского). Выдумывать измену этого князя, умершего в почете в 1559 г., также не было необходимости. Но вот что особенно странно — это отсутствие среди «мятежников» 1553 г. Куракиных-Булгаковых, которые в 1554 г. были в заговоре вместе с князем С. Лобановым-Ростовским. Ведь в 1565 г. И. Куракин вместе с заговорщиком Д. Немым был пострижен в монахи, а в 1566 г. казнили Д. Куракина. Казалось бы, что именно Куракины должны были остаться среди «мятежников». Этого, однако, нет.

Итак, отрицать вероятность основного содержания приписок к Царственной книге нет никаких оснований.

Своеобразную оценку событий 1553 г. дает И. И. Смирнов, который считает бесспорным «высокую степень достоверности» сведений приписки Царственной книги[1675]. Доказывается этот тезис ссылками на крестоцеловальные записи, данные князем Владимиром Старицким в 1553 г. и 1554 г. Однако сам факт существования подобных записей не может служить «главным аргументом» в пользу достоверности приписок, ибо князь Владимир мог быть приведен к присяге в 1553 г. просто в связи с болезнью Ивана IV и крестоцелованием наследнику — царевичу Дмитрию, а в 1554 г. в связи с рождением нового наследника — Ивана Ивановича[1676].