Симона Бовуар - Мандарины

• Название: Мандарины
• Автор: Симона Бовуар
• Издательство: Наука
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86218-452-Х

«Мандарины» — один из самых знаменитых романов XX в., вершина творчества Симоны де Бовуар, известной писательницы, философа, «исключительной женщины, наложившей отпечаток на все наше время» (Ф. Миттеран).

События, описанные в книге, так или иначе связаны с крушением рожденных в годы Сопротивления надежд французской интеллигенции. Чтобы более полно представить послевоенную эпоху, автор вводит в повествование множество персонажей, главные из которых — писатели левых взглядов Анри Перрон и Робер Дюбрей (их прототипами стали А. Камю и Ж.-П. Сартр). Хотя основную интригу составляет ссора, а затем примирение этих двух незаурядных личностей, важное место в сюжете отведено и Анне, жене Дюбрея — в этом образе легко угадываются черты самой Симоны де Бовуар. Многое из того, о чем писательница поведала в своем лучшем, удостоенном Гонкуровской премии произведении, находит объяснение в женской судьбе как таковой и связано с положением женщины в современном мире.

Роман, в течение нескольких десятилетий считавшийся настольной книгой западных интеллектуалов, становится наконец достоянием и русского читателя.

---

Нам понадобилось десять часов, чтобы преодолеть сто двадцать километров, отделявших нас от города Гватемала; на следующий день над темными горами и сияющим побережьем самолет за пять часов перенес нас в Мехико.

— Наконец-то настоящий город! Город, где что-то происходит! — сказал в такси Льюис. — Люблю города! — добавил он.

— Я тоже.

Мы заранее выбрали себе гостиницу, и там нас ожидала почта. Свои письма я прочитала в номере, сидя рядом с Льюисом: отныне я могла вспоминать о своей жизни в Париже, не думая о том, будто ворую у него что-то; отныне я делила с ним все, даже то, что нас разделяло. Робер, казалось, пребывал в хорошем настроении, он писал, что Надин печальна, но миролюбива, а Поль почти выздоровела: все шло хорошо. Я улыбнулась Льюису:

— Кто вам пишет?

— Мои издатели.

— Чего они хотят?

— Они требуют подробностей о моей жизни: для выпуска моей книги; они рассчитывают на шумный успех.

Голос Льюиса звучал уныло. Я вопросительно смотрела на него.

— Это означает, что вы заработаете много денег, не так ли?

— Будем надеяться! — ответил Льюис. Он сунул письмо в карман: — Мне надо немедленно послать им ответ.

— Почему немедленно? — спросила я. — Давайте сначала посмотрим Мехико. Льюис рассмеялся:

— Такая маленькая головка! И глаза, которые никогда не устают смотреть! Он смеялся, но что-то в его тоне меня смущало.

— Если вам не хочется выходить, давайте останемся, — сказала я.

— Вас это сильно огорчило бы! — ответил Льюис.

Мы прошли вдоль Аламеды; на тротуаре женщины сплетали огромные надгробные венки, другие прохаживались взад-вперед; слово «Алькасар» радостно светилось на фронтоне похоронного зала; мы проследовали по широкой многолюдной авеню, затем по маленьким сомнительным улочкам. На первый взгляд Мехико мне нравился. Но Льюис выглядел озабоченным. Меня это не удивляло. Есть вещи, которые он решает с разбега, сразу, однако ему нередко случается задумываться над несобранным чемоданом или письмом, которое предстоит написать. За ужином я дала ему возможность молча размышлять. Как только мы вернулись в номер, он уселся перед чистым листком бумаги: с полуоткрытым ртом, остекленевшим взглядом он походил на какую-то рыбу. Я заснула до того, как он успел написать хотя бы слово

— Ваше письмо готово? — спросила я его на следующее утро.

— Да.

— Почему вам так трудно было писать его?

— Вовсе не трудно. — Он засмеялся: — Ах! Не смотрите на меня, как на одного из ваших больных. Пошли лучше прогуляемся.

На той неделе мы много гуляли. Взбирались на огромные пирамиды и плавали на разрисованных лодках, слонялись по авеню Халиско, по жалким рынкам, дансингам, мюзик-холлам, мы бродили по окраинам и пили текилу в пользующихся дурной славой барах. Мы собирались еще ненадолго остаться в Мехико, потом поездить месяц по стране и вернуться на несколько дней в Чикаго. Но однажды, когда мы возвращались к себе в номер отдохнуть после обеда, Льюис вдруг резко сказал:

— В четверг мне надо быть в Нью-Йорке. Я с удивлением посмотрела на него:

— В Нью-Йорке? Почему?

— Мои издатели этого требуют.

— Вы получили еще одно письмо?

— Да. Они приглашают меня на две недели.

— Но вы не обязаны соглашаться, — возразила я.

— Вот именно что обязан, — сказал Льюис. — Возможно, во Франции все происходит иначе, — добавил он, — но здесь книга — это целое дело и, если хочешь, чтобы она приносила доход, ею нужно заниматься. Я должен встречаться с людьми, ходить на вечеринки, давать интервью, ничего не поделаешь, но так уж оно есть.

— Вы не предупредили их, что будете заняты до июля? Нельзя ли перенести все это на июль?

— Июль — плохое время; пришлось бы ждать до октября, а это слишком поздно. — Льюис нетерпеливо добавил: — Вот уже четыре года я живу за счет своих издателей. Если они хотят возместить свои расходы, то не мне ставить им палки в колеса. Да и мне тоже нужны деньги, если я хочу продолжать писать то, что мне нравится.

— Понимаю, — сказала я.

Я понимала и все-таки ощущала странную пустоту под ложечкой. Льюис рассмеялся:

— Бедная милая уроженка Галлии! Какой у нее жалкий вид, стоит лишь раз не исполнить ее прихоти!

Я покраснела. В самом деле, Льюис всегда думал только о том, чтобы доставить мне удовольствие. И теперь, когда ему надо позаботиться о своих собственных интересах, я не должна чувствовать себя обиженной; он считал меня эгоисткой, вот почему тон его был слегка агрессивным.

— Это вы виноваты, — сказала я. — Вы меня слишком избаловали. — Я улыбнулась: — Признаюсь, для меня было ударом изменить все наши планы, а вы сообщили мне об этом внезапно, без предупреждения.

— А как вам надо было об этом сказать?

— Я вас ни в чем не упрекаю, — весело ответила я и вопросительно взглянула на Льюиса: — Они уже в первом своем письме приглашали вас?

— Да, — молвил Льюис.

— Почему вы мне ничего не сказали?

— Я знал, что это вас не обрадует, — ответил Льюис.

Его виноватый вид растрогал меня; теперь я понимала, почему он так мучился со своим письмом; он пытался спасти наше путешествие по Мексике и так твердо рассчитывал преуспеть в этом, что ему показалось ненужным тревожить меня. Но у него ничего не вышло. Теперь он пытался примириться с неизбежностью, и мои сожаления немного раздражали его: он предпочитает сердиться, а не печалиться, и я его понимаю.

— Вы могли бы сказать мне, не такая уж я слабая, — сказала я, нежно улыбнувшись ему. — Вы же сами видите, что слишком балуете меня.

— Возможно, — согласился Льюис.

И снова я пришла в замешательство.

— Мы это исправим, — сказала я. — В Нью-Йорке я буду выполнять все ваши прихоти.

Льюис со смехом посмотрел на меня.

— Правда?

— Да, правда. Каждому свой черед.

— Тогда не будем дожидаться Нью-Йорка. Начнем сейчас же. — Он взял меня за плечи. — Исполняйте мои прихоти, — сказал он с некоторым вызовом.

Впервые, протягивая ему губы, я подумала: «Нет». Но у меня не было привычки говорить нет, я просто не умела. И было уже слишком поздно приниматься за это без осложнений. Разумеется, мне случалось два или три раза говорить да, не имея на то желания, однако сердце мое всегда выражало согласие. Сегодня было иначе. В голосе Льюиса звучала дерзость, которая парализовала меня; его жесты, слова никогда не шокировали меня, потому что были так же непосредственны, как и его желание, его наслаждение, его любовь; сегодня же я со стеснением принимала участие в привычных упражнениях, показавшихся мне вдруг странными и фривольными, нелепыми. К тому же я обратила внимание, что Льюис ни разу не сказал мне: «Я люблю вас». Когда он в последний раз произносил эти слова?

Не говорил он их и в последующие дни. Он говорил только о Нью-Йорке. Льюис провел там один день в 1943 году, когда отправлялся в Европу, и теперь горел желанием снова попасть туда. Он надеялся встретиться со старыми чикагскими друзьями; надеялся на множество всяких вещей. В глазах Льюиса будущее и прошлое имеют гораздо большее значение, чем настоящее; я была рядом с ним, а Нью-Йорк — далеко, и Нью-Йорк занимал все его помыслы. Я не слишком близко принимала это к сердцу, и все-таки его радость огорчала меня. Неужели он вовсе не сожалел о нашем прерванном уединении? Слишком много было воспоминаний, и притом совсем недавних, которые не давали повода для опасений, вряд ли я уже наскучила ему, зато, быть может, отчасти стала слишком для него привычной.

В Нью-Йорке стояла страшная жара. Конец проливным ночным дождям. С самого утра небо пылало. Льюис ушел из гостиницы очень рано, а я осталась дремать под монотонное жужжание вентилятора. Я читала, принимала душ, написала несколько писем. В шесть часов я была одета и ждала Льюиса. Он явился в половине восьмого очень оживленный.

— Я отыскал Фелтона! — заявил он.

Льюис много рассказывал мне об этом Фелтоне, который ночью играл на барабане, днем водил такси и принимал наркотики и ночью, и днем; его жена была уличной проституткой и принимала наркотики вместе с ним. Они покинули Чикаго из-за серьезных проблем со здоровьем. Льюис не знал их точного адреса. Покончив со своими агентами и издателями, он кинулся искать Фелтона и после тысячи превратностей добрался наконец до него по телефону.

— Он ждет нас, — сказал Льюис. — Он покажет нам Нью-Йорк.

Я предпочла бы провести вечер наедине с Льюисом, но с жаром заявила:

— Мне очень интересно познакомиться с ним.

— К тому же он отведет нас в такие уголки, которых без него нам никогда бы не найти. Уголки, каких ваши друзья психиатры наверняка вам не показывали! — весело добавил Льюис.

На улице было страшно жарко и влажно. Еще жарче оказалось в мансарде Фелтона. Это был высокий человек с мертвенно-бледным лицом, сжимая руки Льюиса, он смеялся от удовольствия. На самом деле он мало что показал нам в Нью-Йорке. Явилась его жена с двумя молодыми парнями и банками пива; они опустошали банку за банкой, рассказывая о куче разных людей, которых я вовсе не знала: одних только что посадили в тюрьму, другие собирались оттуда выйти, одни искали возможности как-то устроиться, другие такую возможность нашли. Еще они говорили о торговле наркотиками и о том, сколько стоят здешние полицейские. Льюис веселился вовсю. Мы отведали свиных отбивных в каком-то бистро на Третьей авеню. Они все говорили и говорили. Я отчаянно скучала и чувствовала себя подавленной.