Симона Бовуар - Мандарины

• Название: Мандарины
• Автор: Симона Бовуар
• Издательство: Наука
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86218-452-Х

«Мандарины» — один из самых знаменитых романов XX в., вершина творчества Симоны де Бовуар, известной писательницы, философа, «исключительной женщины, наложившей отпечаток на все наше время» (Ф. Миттеран).

События, описанные в книге, так или иначе связаны с крушением рожденных в годы Сопротивления надежд французской интеллигенции. Чтобы более полно представить послевоенную эпоху, автор вводит в повествование множество персонажей, главные из которых — писатели левых взглядов Анри Перрон и Робер Дюбрей (их прототипами стали А. Камю и Ж.-П. Сартр). Хотя основную интригу составляет ссора, а затем примирение этих двух незаурядных личностей, важное место в сюжете отведено и Анне, жене Дюбрея — в этом образе легко угадываются черты самой Симоны де Бовуар. Многое из того, о чем писательница поведала в своем лучшем, удостоенном Гонкуровской премии произведении, находит объяснение в женской судьбе как таковой и связано с положением женщины в современном мире.

Роман, в течение нескольких десятилетий считавшийся настольной книгой западных интеллектуалов, становится наконец достоянием и русского читателя.

---

— Вы ошибаетесь, — прошептала я. — Я ничего не требую.

— Ну как же! Вы уезжаете и возвращаетесь, когда вам заблагорассудится. Но пока вы здесь, я обязан обеспечивать безоблачное счастье...

— Это вы несправедливы, — возразила я. У меня перехватило горло. Внезапно мне стало ясно: Льюис сердился на меня, потому что я отказалась остаться с ним навсегда. И пребывание в Нью-Йорке, и планы, придуманные с Марри, — все это было в отместку. — Вы сердитесь на меня! — сказала я. — Почему? Я ни в чем не виновата, вам это прекрасно известно.

— Я на вас не сержусь. Я только думаю, что не следует требовать больше того, что можешь дать сам.

— Вы сердитесь на меня! — твердила я, с отчаянием глядя на Льюиса. — А ведь когда мы говорили в Чичикастенанго, мы были согласны, вы меня понимали. Что произошло с тех пор?

— Ничего, — отвечал Льюис.

— В чем же дело? Вы сказали, что не любили бы меня так, если бы я была другой. Вы говорили, что мы будем счастливы...

Льюис пожал плечами:

— Я сказал то, что вы хотели от меня услышать.

И снова мне почудилось, будто я получила пощечину.

— Как же так? — пробормотала я.

— Я хотел сказать вам много всего другого, но вы заплакали от радости, и это заставило меня замолчать.

Да, я припоминала. Потрескивал огонь, и глаза мои наполнились слезами; это правда, что я поспешила заплакать от радости на плече у Льюиса, я навязала ему свою волю, это правда.

— Я так боялась! — призналась я. — Я так боялась потерять вашу любовь!

— Знаю. Вид у вас был затравленный. Это тоже помешало мне говорить, — сказал Льюис. И с обидой добавил: — Как вы были довольны, когда поняли, что я сделаю все по вашему желанию! Остальное вам было безразлично!

Я закусила губу; на этот раз плакать было нельзя, ни в коем случае. А между тем со мной случилось нечто ужасное. Пламя, ковры, стучавший в окно дождь, Льюис в своем белом халате: все эти воспоминания оказались обманом. Я снова видела себя плачущей на его плече: мы были вместе навек, а на деле я осталась одна. Он прав: мне следовало подумать о том, что творится у него в голове, вместо того чтобы довольствоваться исторгнутыми у него словами. Я вела себя трусливо, эгоистично и трусливо. И теперь жестоко наказана за это. Я собрала все свое мужество: уклоняться уже было нельзя, и спросила:

— Что бы вы тогда сказали, если бы я не плакала?

— Я сказал бы, что нельзя одинаково любить того, кто целиком принадлежит вам, и того, кто вам принадлежит не полностью.

Собравшись с силами, я попыталась защищаться:

— Вы сказали прямо противоположное: вы сказали, что, если бы я была другой, вы не любили бы меня так.

— Тут нет никакого противоречия, — возразил Льюис, пожав плечами. — Или же чувства могут быть противоречивыми.

Спорить бесполезно, логика тут ни при чем; наверняка чувства Льюиса сначала были смутными, и, чтобы выиграть время, он сказал мне успокаивающие слова, а рассердился, возможно, уже потом. Не это главное. Сегодня он не любил меня как раньше: смогу ли я смириться с этим? Отчаяние душило меня. Я продолжала говорить, чтобы помешать себе думать:

— Вы меня уже не любите, как прежде? Льюис заколебался.

— Мне кажется, что любовь не так важна, как мне представлялось раньше.

— Понимаю, — молвила я. — Раз я опять должна уехать, то здесь я или меня нет, разница невелика.

— Что-то вроде этого, — сказал Льюис. Он взглянул на меня, и внезапно голос его изменился. — А между тем я так вас ждал! — с волнением сказал он. — Весь год я не думал ни о чем другом. Как я желал вас!

— Да, — с грустью отозвалась я. — А теперь... Льюис обнял меня за плечи:

— Я и теперь все еще желаю вас.

— О! Только в определенном смысле... — ответила я.

— Не только. — Он сжал мою руку. — Я готов сейчас же жениться на вас.

Я опустила голову. Мне вспомнилась падающая звезда над озером. Он загадал желание, это желание не исполнилось; я ведь обещала себе никогда не обманывать его надежд и бесповоротно обманула его ожидания. Я одна во всем виновата. Никогда уже я не смогу на него сердиться — ни за что.

Мы больше ни о чем не говорили. Послушали немного джаз и вернулись в гостиницу. Я не могла заснуть. Все спрашивала себя с тревогой, удастся ли мне спасти нашу любовь; она могла еще восторжествовать над отсутствием, ожиданием, над всем, но при условии, что мы оба хотим этого; захочет ли Льюис? «Пока он колеблется, — успокаивала я себя. — Он стремится защитить себя от сожалений, страданий, от меланхолии, однако ему претит выбросить старый халат, и, стало быть, ему не так-то легко будет избавиться от нашего прошлого; он скорее великодушен, чем горделив, — говорила я еще, чтобы подбодрить себя, — он скорее ненасытен, чем осторожен, и хочет, чтобы в его жизни что-то случалось». Только я знала, какое значение придает он своей безопасности, своей независимости и как упорно стремится жить правильно и разумно. Любить через океан — такое может показаться неразумным. Да, именно это представлялось мне самым опасным у Льюиса: его помешательство на благоразумии, неожиданно бравшее над ним власть. Именно его я должна побороть. Следовало доказать Льюису, что он больше выиграет, чем проиграет в этой истории. За завтраком я завела разговор:

— Льюис! Я всю ночь думала о нас.

— Лучше бы вы спали.

Голос его звучал приветливо, и выглядел он спокойным; ему наверняка принесло облегчение то, что он высказал мне все, что лежало у него на сердце.

— Вчера вы говорили, что сердитесь на меня за то, что я требую больше, чем даю, — сказала я. — Да, я виновата, больше этого не повторится. Я приму то, что вы мне дадите, и никогда ничего не потребую.

Льюис хотел прервать меня, но я не останавливалась и продолжала говорить. Прежде всего, мы поедем к Марри, это дело решенное. И потом, я не хотела, чтобы он считал себя обязанным хранить верность, которую до сих пор навязывал себе: в мое отсутствие он должен чувствовать себя таким же свободным, как если бы меня не существовало. Если когда-нибудь ему случится по-настоящему полюбить другую женщину, тем хуже для меня, я возражать не стану. И если наша история не принесла ему всего, чего он хотел, то, по крайней мере, она ничего не лишит его.

— Так что не думайте больше, будто я расставила вам ловушку, — сказала я. — Не надо ничего портить только ради одного удовольствия портить!

Внимательно меня выслушав, Льюис покачал головой:

— Все не так просто!

— Знаю, — сказала я. — Если любишь, то уже несвободен. Однако совсем не одно и то же — любить кого-то, кто считает, что имеет на вас права, или того, кто не чувствует за собой никаких прав.

— О! Мне было бы совершенно безразлично, если бы женщина считала, будто имеет на меня права, которых я за ней не признаю, — отвечал Льюис. И добавил: — Не будем больше говорить об этом. Когда говоришь, то все только путаешь.

— Молчать — значит тоже все путать, — возразила я. И наклонилась к нему: — Есть одна вещь, о которой я хочу вас спросить: вы сожалеете, что встретили меня?

— Нет, — сказал он. — Будьте покойны. Никогда я об этом не пожалею. Его тон придал мне отваги:

— Льюис, мы ведь увидимся снова? Он улыбнулся:

— Вернее ничего нет на свете.

В душе моей возродилась надежда. Я знала, что моя речь не вполне его убедила; и в самом деле, разве не лицемерие говорить ему о свободе, требуя от него в то же время не прогонять меня из сердца. «Но довольно и того, — убеждала я себя, — чтобы он не упорствовал в своей досаде, и я докажу ему, что наша любовь может быть счастливой». Наверняка я уже затронула в нем чувствительную струну, либо его обиды улетучились, как только он их высказал, ибо после обеда он повел меня в Кони-Айленд и был так же весел и ласков, как в самые лучшие дни. Внезапно у него нашлось множество всяких вещей, о которых ему хотелось рассказать мне: о литературной жизни в Нью-Йорке, о людях, о книгах; он говорил не переставая, словно мы только что встретились с ним. И если бы он сказал «Я люблю вас», в ту ночь я могла бы подумать, что все осталось в точности как прежде.

— Вы действительно не имеете ничего против того, чтобы поехать к Марри? — не без сомнения спросил он меня в понедельник.

— Решительно ничего: мне это интересно.

— Тогда поедем сегодня вечером. Я с удивлением смотрела на него.

— Мне казалось, у вас здесь много дел? Льюис рассмеялся:

— Я их не сделаю.

На следующее утро с четой Марри мы пили кофе в просторной комнате с широкими окнами; дом стоял в стороне от деревни, на скалистом выступе, синева небес и шум моря проникали в окна. Льюис говорил, не умолкая ни на минуту, успевая в то же время поглощать поджаренные ломтики хлеба с маслом: при виде радостного выражения его лица можно было подумать, что наконец-то осуществилась самая заветная его мечта. Надо признать, что все было безупречно: место, время, breakfast {Завтрак (англ.)}, улыбка наших хозяев; однако чувствовала я себя неловко. Несмотря на всю свою любезность, Эллен внушала мне робость; ее неброская элегантность, прелесть ее домашней жизни, двое пышущих здоровьем ребятишек свидетельствовали о том, что она превосходная молодая мать семейства: женщины, которые так удачно сочетают все детали своего существования, всегда немного пугали меня. И вот теперь я попаду в плотное кольцо этой жизни, где мне нет места: я ощущала себя привязанной и в то же время плывущей куда-то в сторону.