Симона Бовуар - Мандарины

• Название: Мандарины
• Автор: Симона Бовуар
• Издательство: Наука
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86218-452-Х

«Мандарины» — один из самых знаменитых романов XX в., вершина творчества Симоны де Бовуар, известной писательницы, философа, «исключительной женщины, наложившей отпечаток на все наше время» (Ф. Миттеран).

События, описанные в книге, так или иначе связаны с крушением рожденных в годы Сопротивления надежд французской интеллигенции. Чтобы более полно представить послевоенную эпоху, автор вводит в повествование множество персонажей, главные из которых — писатели левых взглядов Анри Перрон и Робер Дюбрей (их прототипами стали А. Камю и Ж.-П. Сартр). Хотя основную интригу составляет ссора, а затем примирение этих двух незаурядных личностей, важное место в сюжете отведено и Анне, жене Дюбрея — в этом образе легко угадываются черты самой Симоны де Бовуар. Многое из того, о чем писательница поведала в своем лучшем, удостоенном Гонкуровской премии произведении, находит объяснение в женской судьбе как таковой и связано с положением женщины в современном мире.

Роман, в течение нескольких десятилетий считавшийся настольной книгой западных интеллектуалов, становится наконец достоянием и русского читателя.

---

Я ответила Льюису и, должно быть, нашла нужные слова, ибо следующее его письмо было спокойным и доверчивым. Отныне о своей жизни он рассказывал мне тоном дружеского соучастия. Он продал свою книгу Голливуду, у него появились деньги, он снял дом на берегу озера Мичиган. И казался счастливым. Наступила весна. Надин с Анри поженились: они тоже, видимо, были счастливы. А почему не я? Собрав все свое мужество, я написала: «Мне очень хотелось бы увидеть дом на озере». Он мог оставить без внимания эту фразу или сказать мне: «В следующем году вы увидите дом», или же еще: «Думаю, вы никогда его не увидите». Когда я взяла в руки конверт, в котором заключался ответ, я напрягла все силы, словно в ожидании расстрела. «Не надо строить иллюзий, — говорила я себе. — Если он ничего не скажет, значит, не хочет встречи со мной». Я развернула желтый лист бумаги, и в глаза мне сразу бросились слова: «Приезжайте в конце июля, дом как раз будет готов». Я рухнула на диван: в последнюю секунду меня помиловали. Я так боялась, что поначалу не испытала никакой радости. Потом внезапно почувствовала руки Льюиса на своем теле и чуть не задохнулась, вымолвив: «Льюис!» Сидя подле него в нью-йоркском номере, я тогда спросила: «Мы встретимся вновь?» Теперь он отвечал: «Приезжайте». Между нашими двумя репликами ничего не произошло, просто миновал призрачный год, и я вновь обрела свое ожившее тело. Какое чудо! Я чествовала его, как блудного сына; я, которая обычно так мало заботилась о нем, лелеяла его в течение целого месяца; я хотела навести на него лоск и блеск, украсить его; я заказала себе пляжные платья, купальники; в цветастых хлопковых тканях я уже владела и голубым озером, и поцелуями. В тот год в витринах красовались нелепые юбки, длинные, шелковистые: я их купила; я согласилась принять в подарок от Поль самые дорогие парижские духи. На этот раз я доверяла туристическим агентствам, паспорту, визе и небесным путям. Когда я поднялась на борт самолета, он показался мне не менее надежным, чем пригородный поезд.

Робер сумел устроить так, чтобы в Нью-Йорке я получила доллары. Я возвратилась в гостиницу, где останавливалась во время первого своего путешествия, и мне дали точно такую же комнату, но только на другом этаже. В коридорах с едва уловимым запахом, освещенных тусклым красным светом, меня встретила та же тишина, что и в ту пору, когда любопытство было единственной моей страстью; на несколько часов я снова ощутила беззаботность. Париж уже не существовал, Чикаго — пока еще нет, я ходила по улицам Нью-Йорка и ни о чем не думала. На следующее утро я спокойно занялась хлопотами в конторах и банках. Потом снова поднялась к себе в номер за чемоданом. Я увидела в зеркале женщину, которую сегодня вечером Льюис заключит в объятия. Он спутает мои волосы, под его поцелуями я сорву с себя блузку, скроенную из индейской huipil; я приколола к ней розу, которая вскоре будет растоптана, коснулась шеи духами, подаренными Полы меня охватило смутное ощущение, что я готовлюсь принести в дар жертву, которая была не мной. В последний раз я рассматривала ее: мне казалось, что ее можно любить, если любили меня.

Через четыре часа я приземлилась в Чикаго. Я взяла такси и на этот раз нашла дом без всяких осложнений; декорация стояла на своем месте; вывеска «ШИЛТЦ» пламенела напротив огромной афиши; Льюис сидел на балконе за столиком и читал. Он с улыбкой помахал мне и бегом спустился вниз; заключив меня в объятия, он произнес положенные слова: «Вы вернулись! Наконец-то!» Возможно, сцена разворачивалась с чересчур неотвратимой точностью: она казалась не совсем реальной и была похожа на несколько размытую копию прошлогодней. А может быть, я просто была сбита с толку голыми стенами комнаты: ни одной гравюры, ни одной книги.

— Какая пустота! — сказала я.

— Я все отправил в Паркер.

— Дом готов? Как он выглядит?

— Увидите сами, — отвечал он. — Скоро увидите. — Он прижимал меня к себе. — Какой странный запах, — с удивленной усмешкой молвил он. — Это роза?

— Нет, это я.

— Но раньше у вас не было такого запаха?

Внезапно я устыдилась самых дорогих парижских духов, хорошо продуманного покроя моей блузки и моих шелковых юбок: к чему все эти ухищрения? Он не нуждался в них, чтобы желать меня. Я искала его губы; я не так уж стремилась заниматься любовью, но мне надо было удостовериться, что он все еще хочет меня. Его руки смяли шелк моих юбок, роза упала на пол, моя блузка тоже, и я уже не задавала себе никаких вопросов.

Спала я долго; когда я проснулась, было уже за полдень. Пока я завтракала, Льюис рассказывал мне о наших соседях в Паркере и в числе других — о Дороти, давней приятельнице, которая развелась после неудачного брака и жила со своими двумя детьми у сестры и ее мужа, в двух-трех милях от нашего дома. Меня не слишком интересовала Дороти, и, возможно, он это почувствовал, ибо вдруг спросил меня:

— Вам будет неприятно, если я послушаю по радио бейсбольный матч?

— Вовсе нет. Я почитаю газеты.

— Я сохранил для вас все номера «Нью-Йоркера», — поспешно сказал Льюис, — и отметил интересные статьи.

Он положил на ночной столик пачку журналов и включил радио. Мы улеглись на кровати, и я начала листать «Нью-Йоркер». В предыдущие годы нам нередко случалось читать или слушать радио молча, бок о бок, но сегодня я только что приехала, и мне казалось странным, что Льюис думал лишь о бейсболе, когда я лежала рядом с ним. В прошлом году мы весь первый день целиком занимались любовью. Я перевернула страницу, но читать не могла. Минувшей ночью, прежде чем овладеть мною, Льюис, не подарив мне своей улыбки, погасил свет и не произнес моего имени: почему? Я заснула, не задаваясь вопросом, но забыть вопрос — вовсе не означает ответить на него. «Возможно, он до конца не обрел меня, — подумала я. — Обрести друг друга после целого года разлуки — это трудно. Терпение, он меня отыщет». Я начала читать статью и остановилась, у меня перехватило горло; мне было наплевать на последний роман Фолкнера и на все остальное, я должна была находиться в объятиях Льюиса, но этого не случилось: почему? Бейсбольный матч все не кончался. Прошел не один час, Льюис продолжал слушать; если бы хоть я могла спать, но я насытилась сном, и я решилась.

— А знаете, Льюис, я проголодалась, — весело сказала я. — Вы не хотите есть?

— Потерпите еще десять минут, — отвечал Льюис. — Я поставил три бутылки шотландского виски на Гигантов: три бутылки виски — это важно или нет?

— Очень важно.

Я узнавала улыбку Льюиса и его насмешливый ласковый голос. В другой день все это было бы вполне нормально. В конце концов, возможно, нормально и то, что сегодняшний день походил на любой другой; однако последние минуты показались мне страшно долгими.

— Я выиграл! — радостно заявил Льюис. Он встал, выключил радио. — Бедненькая голодающая, сейчас мы вас накормим!

Я тоже встала и причесалась.

— Куда вы меня поведете?

— Что вы скажете о старом немецком ресторане?

— Прекрасная идея.

Мне нравился этот ресторан, с ним у меня были связаны хорошие воспоминания. Мы весело болтали за сосисками с красной капустой. Льюис рассказал мне о своем пребывании в Голливуде. Затем повел меня в бар бродяжек и маленький дансинг черных, где некогда играл Биг Билли; он смеялся, я смеялась, прошлое возвращалось. Внезапно я подумала: «Да, неплохо сымитировано!» Почему я так подумала? Что не так? Ничего, все так. Наверное, я все выдумывала, путешествие в самолете утомило меня, а тут еще волнение прибытия. Я просто бредила. Год назад Льюис сказал мне: «Я больше не буду пытаться разлюбить вас. Никогда я вас так не любил». Он сказал мне это, это было вчера, и это по-прежнему я, и это по-прежнему он. В такси, которое несло нас к нашей кровати, я прильнула к нему: да, это был он, я узнавала шероховатое тепло его плеча, но мне не дано было вновь обрести его губы, он меня не поцеловал, и у себя над головой я услышала, как он зевает.

Я не шелохнулась, но зато почувствовала, что качусь куда-то в бездну мрака, и я подумала: «Должно быть, так бывает, когда сходишь с ума». Два слепящих огня прорезали потемки, две истины, одинаково верные, хотя вместе они не могли быть подлинными: Льюис любит меня; и, когда обнимает меня, зевает. Я поднялась по лестнице, разделась. Надо было задать Льюису один вопрос, один очень простой вопрос; он заранее раздирал мне горло, но любой ответ лучше, чем этот смутный ужас. Я легла. Он лег рядом со мной и завернулся в простыню:

— Спокойной ночи.

И сразу повернулся ко мне спиной; я вцепилась в него:

— Льюис. Что происходит?

— Ничего. Я устал.

— Я хочу сказать: что происходило весь день? Вы не узнали меня?

— Я вас узнал, — отвечал он.

— Тогда, значит, вы меня больше не любите?

Воцарилось молчание: решающее молчание, и я замерла. Весь вечер я боялась, хотя всерьез не верила, что мой страх может быть оправдан, и вдруг никаких сомнений не осталось.