Симона Бовуар - Мандарины

• Название: Мандарины
• Автор: Симона Бовуар
• Издательство: Наука
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86218-452-Х

«Мандарины» — один из самых знаменитых романов XX в., вершина творчества Симоны де Бовуар, известной писательницы, философа, «исключительной женщины, наложившей отпечаток на все наше время» (Ф. Миттеран).

События, описанные в книге, так или иначе связаны с крушением рожденных в годы Сопротивления надежд французской интеллигенции. Чтобы более полно представить послевоенную эпоху, автор вводит в повествование множество персонажей, главные из которых — писатели левых взглядов Анри Перрон и Робер Дюбрей (их прототипами стали А. Камю и Ж.-П. Сартр). Хотя основную интригу составляет ссора, а затем примирение этих двух незаурядных личностей, важное место в сюжете отведено и Анне, жене Дюбрея — в этом образе легко угадываются черты самой Симоны де Бовуар. Многое из того, о чем писательница поведала в своем лучшем, удостоенном Гонкуровской премии произведении, находит объяснение в женской судьбе как таковой и связано с положением женщины в современном мире.

Роман, в течение нескольких десятилетий считавшийся настольной книгой западных интеллектуалов, становится наконец достоянием и русского читателя.

---

— Льюис Броган? Это Анна Дюбрей. Никакого ответа.

— Это Анна Дюбрей. Вы меня слышите?

— Прекрасно слышу. — Он добавил на безобразном французском, радостно запинаясь на каждом слоге: — Здравствуйте, Анна. Как дела?

Голос был не так близок, как голос Филиппа, но сам Броган казался менее далеким.

— На этой неделе я могу приехать в Чикаго на три-четыре дня, — сказала я. — Как вы на это смотрите?

— В Чикаго сейчас отличная погода.

— Но если я приеду, то лишь для того, чтобы встретиться с вами. У вас есть время?

— У меня полно времени, — весело отвечал он. — Все время — мое.

На секунду я заколебалась; это оказалось чересчур легко: один говорил нет, а другой — да, причем с одинаковым безразличием, но отступать было слишком поздно, и я сказала:

— Тогда я прилечу завтра утром первым же самолетом. Закажите мне номер в гостинице, но чтобы она была не самой лучшей в Чикаго. Где мы встретимся?

— Я приеду за вами в аэропорт.

— Хорошо. До завтра.

Наступило молчание; и вдруг я узнала голос, который три месяца назад сказал мне: «Возвращайтесь», он произнес:

— Анна! Я так рад, что снова вас увижу!

— Я тоже рада. До завтра.

— До завтра.

Это был его голос, это был действительно он, такой, каким я помнила его, и он меня не забыл; подле него я буду ощущать тепло, как минувшей зимой. Внезапно я обрадовалась, что Филипп ответил: «нет». Все будет просто. Мы поговорим немного при рассеянном свете какого-нибудь бара; он скажет: «Вы отдохнете у меня». Мы сядем рядом на мексиканское покрывало, я буду покорно слушать Шарля Трене, и Броган обнимет меня. Нас ждет не бог весть какая потрясающая ночь, но он будет счастлив ею, я в этом не сомневалась, и этого довольно для моего счастья. Я легла спать, волнуясь при мысли, что меня ждет мужчина, собираясь прижать к своему сердцу.

Он меня не ждал; в зале никого не было. «Плохое начало». — подумала я, садясь в кресло. Я была явно растеряна и с тревогой говорила себе, что поступила неосмотрительно. «Звонить Брогану или не звонить?» Я одна играла в эту игру и вот теперь оказалась брошенной в безрассудное предприятие, успех которого зависел уже не от меня; все, что я могла сделать, это следить за движением стрелок на циферблате, которые никуда не спешили; такая пассивность испугала меня, и я попыталась успокоить себя. В конце концов, если все обернется плохо, я смогу найти предлог, чтобы завтра же вернуться в Нью-Йорк; в любом случае через неделю скобки будут закрыты: в безопасности привычной жизни я снисходительно улыбнусь своим воспоминаниям, смешным или трогательным. Моя тревога улеглась. Когда я открыла сумочку, чтобы найти в записной книжке номер телефона Брогана, я уже проверила все запасные выходы и была защищена от любых случайностей. Подняв голову, я увидела, что он стоит передо мной{99}, обволакивая меня целиком своей сдержанной усмешкой. Я была удивлена не меньше, чем если бы на другом конце света встретила его призрак.

— Ну, как дела? — спросил он на своем ужасном французском.

Я встала. Он был более худощав, чем его образ, и глаза у него были живее.

— Все в порядке.

По-прежнему улыбаясь, он приблизил свои губы к моим. Этот публичный поцелуй меня смутил и оставил на подбородке Брогана красное пятно.

— Ну вот, вы испачканы, — сказала я. И, вытерев пятно носовым платком, добавила: — Я прилетела в девять часов.

— О! — вымолвил он тоном упрека, обращенного, казалось, ко мне. — По телефону мне сказали, что первый самолет приземляется в десять часов.

— Они ошиблись.

— Они никогда не ошибаются.

— Во всяком случае, я здесь.

— Вы здесь, — согласился он и сел, я тоже села.

Двадцать минут десятого. Он пришел с опозданием на двадцать минут и на сорок минут раньше. На нем был красивый фланелевый костюм, белоснежная рубашка; я догадывалась, как он в тревоге стоял перед зеркалом, опасаясь ударить в грязь лицом, неумело разглядывая себя, вопрошая свое отражение то довольным, то растерянным взглядом попеременно; он с беспокойством следил за часами, а я предательски уже дожидалась его! Я улыбнулась:

— Мы не станем проводить здесь все утро.

— Нет, — сказал он и, подумав, добавил: — Хотите, пойдем в зоопарк.

— В зоопарк?

— Это совсем рядом.

— И что мы там будем делать?

— Будем смотреть на животных, а они будут смотреть на нас.

— Я приехала сюда не для того, чтобы выставлять себя на обозрение вашим животным. — Я поднялась. — Пойдем лучше в какое-нибудь спокойное место, где я смогу получить кофе, бутерброды и где мы будем смотреть друг на друга.

Он тоже встал:

— Это идея.

Мы были одни в лимузине, уносившем нас к центру города; Броган держал на коленях мою дорожную сумку, он молчал, и снова я почувствовала беспокойство: «Как долго — целых четыре дня с этим незнакомцем; а для знакомства четыре дня — слишком мало».

— Сначала надо заехать ко мне в гостиницу, чтобы оставить вещи, — сказала я. Броган смущенно улыбнулся.

— Вы заказали мне номер?

Он по-прежнему виновато улыбался, однако было в его голосе что-то вызывающее:

— Нет!

— Нет! Я же просила вас по телефону!

— Я не слышал половину того, что вы говорили, — скороговоркой произнес он. — Ваш английский стал еще хуже, чем зимой, и вы строчили как из пулемета. Но это не имеет никакого значения. Мы сдадим вашу сумку в камеру хранения. Подождите меня здесь, — добавил он, когда мы вышли из машины у авиакасс. Он толкнул крутящуюся дверь, и я подозрительно следила за ним. Что означает такая забывчивость — небрежность или хитрость? Безусловно, для него, как и для меня, было ясно, что эту ночь я проведу в его постели; однако меня охватывала паника при мысли, что этим вечером у нас, возможно, не появится истинного желания. А я поклялась себе, что никогда больше не совершу такой ошибки: без желания лечь с мужчиной в постель. Когда Броган вернулся, я нервно сказала:

— Надо позвонить в гостиницу. Я не спала всю ночь; после обеда мне хотелось бы отдохнуть, принять ванну.

— Найти номер в Чикаго очень трудно, — ответил он.

— Поэтому надо попытаться найти его немедленно.

Ему следовало бы сказать: «Вы сможете поехать отдохнуть ко мне». Но он ничего не сказал. И кафетерий, куда он меня привел, вовсе не походил на уютный и теплый бар, который я себе вообразила: он был похож на привокзальный буфет. Бар, где мы очутились затем, тоже напоминал зал ожидания. Неужели весь день мы проведем в ожидании? Чего мы ждали?

— Виски?

— С удовольствием.

— Сигарету?

— Спасибо.

— Пойду поставлю пластинку.

Если бы, по крайней мере, мы могли поговорить спокойно, как раньше! Но Брогану не сиделось на месте: он ходил к стойке за бутылкой кока-колы, опускал жетон за жетоном в автомат для пластинок, покупал сигареты. Когда же наконец я заставила его позвонить, он так долго отсутствовал, что я решила, будто он исчез навсегда. Я определенно ошиблась в своих ожиданиях! Можно было подумать, что он нарочно старается обмануть их; он почти не имел ничего общего с тем человеком, который мне запомнился. Весна растопила твердую глыбу, в которую зима замуровала его; конечно, он не стал ни более миловидным, ни более гибким, однако выглядел почти элегантно, волосы у него были определенно светлые, глаза явно серо-зеленого цвета; на этом лице, показавшемся мне тогда бесцветным, я обнаружила выразительный рот, трепетные ноздри, утонченность, которая приводила меня в замешательство.

— Я ничего не нашел, — заявил Броган, когда снова сел рядом со мной. — В конце концов я обратился в ассоциацию гостиниц. Я должен позвонить туда немного погодя.

— Спасибо.

— Что вы хотите делать теперь?

— А если нам посидеть спокойно здесь?

— Тогда еще виски?

— Хорошо.

— Сигарету?

— Спасибо.

— Хотите, я поставлю какую-нибудь пластинку?

— Нет, прошу вас.

Наступило молчание, потом я начала разговор:

— Я видела ваших друзей в Нью-Йорке.

— У меня нет в Нью-Йорке друзей.

— Ну как же, а Бенсоны, которые нас познакомили.

— О! Это не друзья.

— Тогда почему два месяца назад вы согласились встретиться со мной?

— Потому что вы француженка и у вас имя, которое мне нравится: Анна. На мгновение он одарил меня улыбкой, которую тут же и отнял. Я сделала еще одно усилие:

— Что с вами сталось, как вы жили это время?

— Ежедневно я старел на один день.

— Мне кажется, вы скорее помолодели.

— Это потому, что на мне летний пиджак.

Снова воцарилось молчание, на этот раз я отступилась.

— Хорошо. Пойдем куда-нибудь. Но куда?

— Зимой вам хотелось увидеть игру в бейсбол, — с готовностью откликнулся он, — сегодня можно это сделать.

— Хорошо, пошли.

Очень мило было вспомнить о моих прежних желаниях; но он мог бы догадаться, что в данную минуту бейсбол нисколько не интересовал меня. Не важно. Самое лучшее, что нам оставалось, это убить время в ожидании... в ожидании чего? Растерянным взглядом я следила за людьми в шлемах, которые бегали по лужайке ярко-зеленого цвета, и с тревогой твердила про себя: убить время! А ведь нам нельзя было терять ни единого часа. Четыре дня — это так мало, надо спешить: когда же мы наконец встретимся?