Михаил Горбачев - Жизнь и реформы

• Название: Жизнь и реформы
• Автор: Михаил Горбачев
• Издательство: Издательство "Новости"
• Жанр: История
• Год: 1995
• ISBN: 5-7020-0953-3

В книге своих мемуаров последний Президент СССР рисует эмоциональную, насыщенную уникальными фактами и откровениями, яркими эпизодами и диалогами картину своего пути к вершине власти. Становятся понятными истоки политического выбора «архитектора перестройки», критически анализируется ход реформ и их влияние на развитие ситуации в стране, постперестроечные реалии которой автор оценивает как драму. Впервые в таком объеме и с такой степенью доверительности Михаил Горбачев рассказывает о своей частной жизни, о своих родных и близких ему людях.

Вторая часть книги М.С.Горбачева посвящена внешнеполитическим последствиям реформ, формированию принципиально нового типа взаимоотношений СССР с зарубежными странами, особенно с США и другими ведущими державами, а также со странами бывшего соцлагеря. Интересны анализ автора трагических событий, связанных с распадом Союза, роли в ней отдельных прежних и нынешних политических деятелей, критическая оценка семилетнего периода правления страной, нравственные уроки жизни первого и последнего Президента СССР.

---

Иной была реакция большинства руководителей. Многие десятилетия связанные с опирающимися на поддержку извне авторитарными режимами, вошедшие во вкус бесконтрольной власти, вначале они не приняли всерьез наши намерения, отнеслись к ним с вежливым любопытством и даже снисходительной иронией: «Не первый случай, когда новый советский руководитель начинает с критики своих предшественников, потом все возвращается на круги своя». Но когда убедились, что советская реформация «всерьез и надолго», начали проявлять неприятие перестройки, особенно в части демократизации и гласности.

Здесь, правда, была немалая неловкость. Ведь до сих пор и политический курс, и официальная пропаганда «братских партий» строились на тезисе о ведущей роли КПСС, СССР в строительстве коммунизма. Идти по пути реформ, начатых в Советском Союзе, означало конец системы, олицетворением которой они являлись. На советские танки для охранения своей власти рассчитывать уже нельзя было. Они оставались лицом к лицу со своим народом, должны были доказать свое право оставаться у кормила правления либо уходить. Это был, что называется, мучительный выбор, не все и не сразу осознали, что приходит конец послевоенной эпохи. Одни сумели встретить вызов времени достойно, другие не приняли его, надорвались и сошли с политической арены.

Могу, пожалуй, с большой степенью вероятности указать момент, когда у некоторых лидеров соцстран проявилась реакция отторжения советской перестройки. Это — январь 1987 года, Пленум ЦК КПСС по вопросам демократизации и кадровой политики партии. Именно к этому времени относятся заявления Хонеккера, что путь перестройки для ГДР не подходит. По его указанию — беспрецедентный случай! — запрещается публикация материалов Пленума в печати республики, они заносятся в разряд диссидентской литературы и продаются по баснословной цене на черном рынке. Идеолог Курт Хагер дополняет лидера: «Если сосед решил переклеить обои, это не значит, что я должен делать то же самое».

Полное неприятие решений Пленума отмечается в Румынии. Общественности не дают никакой информации. Чаушеску откровенно заявляет советскому послу, что не может согласиться с высказываниями на Пленуме, КПСС вступает на опасный путь.

Политбюро Болгарской компартии трижды обсуждает итоги январского Пленума ЦК КПСС. Под давлением ряда его членов оценки, предложенные Живковым, смягчаются, но и здесь остается констатация неприемлемости основных принципов перестройки для Болгарии, у которой «есть свой апрельский Пленум» (намек на апрель 1956 года, когда Живков пришел к власти). Правда, через несколько месяцев болгарский лидер кардинально изменит свою позицию, начав перетряску политической системы и механизма экономического управления, попытается как бы забежать на шаг вперед по сравнению с Советским Союзом. Но что касается реальной демократизации, гласности — этим и не пахло.

В. оценках январского Пленума со стороны чехословацкого руководства сказались и на этот раз здравый смысл и осторожность Гусака. Они были в принципе положительными. Но практическую политику в КПЧ определяли в решающей мере Биляк, Фойтик, Якеш; руководство, все еще живущее памятью 1968 года, не допускало и мысли о том, чтобы «отпустить вожжи».

Наибольшая степень взаимопонимания по проблемам перестройки с самого начала сложилась с Кадаром и особенно с Ярузельским. Венгерский руководитель уже вскоре после 1956 года пришел к выводу о необходимости глубоких реформ и приступил к ним, ведя хитроумную политику и действуя осторожно из-за опасения окрика из Москвы. Серьезные шаги в направлении экономической и политической либерализации сменялись периодами движения вспять; то усиливались позиции реформаторов, то они отодвигались в тень, уступая место сторонникам жесткого курса. Я видел и чувствовал, что Кадар всем сердцем приветствовал перемены в Советском Союзе, они открывали возможность и в Венгрии действовать более последовательно. Но его физические силы уже клонились к упадку.

Горячо поддержал перемены в Советском Союзе Ярузельский. У нас с ним сложились очень тесные, я бы сказал, дружеские отношения. Приверженность генерала реформаторству объясняю для себя тем, что он на собственном опыте убедился — силовыми методами сложные проблемы страны не решить, нужны глубокие изменения в общественном и государственном устройстве. Поляки и венгры начали реформы раньше, чем у нас, отсюда — их искренняя заинтересованность в успехе перестройки.

Во второй половине восьмидесятых годов именно отношение к ней составляло стержень развития общественно-политической обстановки в восточноевропейских странах. Там, где реформаторские идеи, отражающие настроения широкой общественности, начали в том или ином виде претворяться в жизнь, удалось избежать крупных потрясений (Польша, Венгрия). Напротив, в странах, руководство которых сопротивлялось переменам, возник острейший общественно-политический кризис, массовые выступления народа смели прежние режимы.

Мне нередко приходится слышать критику и даже обвинения в свой адрес за политику в отношении стран Восточной Европы. Одни говорят, что Горбачев не защитил в них социализм, чуть ли не «предал друзей». Другие, напротив, обвиняют в том, что я слишком терпимо относился к деятельности Чаушеску, Хонеккера, Живкова, Гусака, поставивших свои государства на грань катастрофы.

Решительно отвожу эти обвинения. Они исходят из изживших себя представлений о характере отношений между нашими странами, согласно которым мы имели право беззастенчиво вмешиваться в дела «сателлитов», кого-то защищать и оберегать, а кого-то карать и «отлучать», не считаясь с волей народов. Такие порядки противоречили и формально провозглашавшимся в документах компартий принципам равноправия, самостоятельности, невмешательства во внутренние дела друг друга, полной ответственности руководства каждой страны перед своим народом. И если я не сразу и не в полной мере мог действовать в новом духе, то лишь потому, что никакая воля не могла произвольно перевести стрелки «политического времени». Многие изменения должны были вызреть и в сознании людей, и в реальной общественной обстановке.

Взявшись за перестройку, я с самого начала исходил из неотъемлемого права каждого народа самостоятельно определять свое будущее. Разумеется, мы терпеливо и настойчиво разъясняли смысл и значение задуманных преобразований, вели дискуссии с союзниками вокруг проблем социализма, если хотите — воздействовали своим примером, но никому не навязывали своего выбора. Те, кто до сих пор сетует на Горбачева, проявляют элементарное неуважение к своим народам, обретшим свободу и употребившим ее по собственной воле и разумению.

Все годы своего пребывания у власти я поддерживал интенсивные контакты с руководителями социалистических стран. Вот к этой-то исторической материи мне и хотелось бы приблизить читателя, имея в виду конкретные политические фигуры. Отнюдь не покушаюсь на воспроизведение сколько-нибудь целостной хронологической картины межгосударственных отношений. Это не моя задача и не мой жанр. Главный смысл своих заметок вижу в том, чтобы приводимыми историческими фактами, своими впечатлениями и размышлениями помочь читателю разобраться в сложной картине общественно-политического развития социалистических стран, произошедших в них переменах.

Глава 31. Янош Кадар. Судьбы венгерских реформ

Первым из лидеров союзных стран, с которым мне довелось познакомиться довольно близко, был Кадар. Однажды, когда я отдыхал в Кисловодске, позвонил Суслов: «В Кисловодск приезжает на отдых товарищ Янош Кадар. Уделите ему, пожалуйста, внимание, в котором он очень нуждается. Но, большая моя просьба, не переутомляйте гостя различными мероприятиями». Я, естественно, заверил Суслова, что все будет сделано, как он просит.

До этого мы с Кадаром уже знали друг друга в лицо, но встречались главным образом в официальной обстановке, так сказать, в протокольном порядке. В Кисловодск он приехал с супругой: работник ЦК, сопровождавший Кадара, представляя ее, назвал Марией Тимофеевной. Мы старались не докучать гостям. Спустя несколько дней я предложил Кадару съездить на экскурсию в Пятигорск или другие достопримечательные места Предкавказья. «Вы знаете, товарищ Горбачев, — последовал ответ, — я ведь не просто так приехал в Кисловодск. Меня пригласил Леонид Ильич Брежнев поохотиться на кавказских туров. Вот немножко отдохнем, я действительно устал, ничем не хочется заниматься, а потом, примерно через недельку, было бы неплохо съездить в горы».

О поездке на охоту в ущелья Кабардино-Балкарии я переговорил по ВЧ-связи с Тимбором Кубатеевичем Мальбаховым, возглавлявшим парторганизацию республики. А до этого съездили в Пятигорск, наш знаменитый курорт. Поехали на машинах — Кадар с женой, мы с Раисой Максимовной. Приехали, когда вечерело. Тысячи отдыхающих прогуливались. Кадара стали узнавать, здороваться, интересоваться, как ему отдыхается, уже через несколько минут окружили плотным кольцом. Он был несколько смущен, но явно тронут таким доброжелательным вниманием, глаза заметно потеплели, весь он радостно засветился. Кадар говорил потом: самое большое впечатление произвело то, что мы ничего не организовывали специально, все было естественно и искренне.