Дмитрий Бушуев - На кого похож Арлекин

• Название: На кого похож Арлекин
• Автор: Дмитрий Бушуев
• Жанр: Современные любовные романы

Первый гей-роман, написанный в СССР. Гей-«Лолита». Пронзительный роман о любви, о русском поэте, о России, о жизни, о девяностых и… об Арлекинах… Удивительно поэтичен, противоречив и неоднозначен, как и его главный герой, — Андрей Найтов.

Классика гей-литературы.

---

Я прекрасно понимал, что из-за моей старухи над головой у меня стали собираться грозовые тучи, и в фантасмагорических снах я в два хода избавлялся от черной королевы: сбивая ее мотоциклом в сыром осеннем переулке, быстро догоняя ее на мосту и бросая в реку этот мешок педофилической литературы, приходя к ней вечером в китайской маске и пришпиливая ее к креслу ржавой шпагой, а потом набрасывая яркий некролог в областную газету… Но в реальности мне было по-своему жаль одинокую Алису Матвеевну, одергивающую старую серую юбку, чтобы загородить заштопанный чулок, близоруко пересчитывающую мелочь в школьной столовой. Ту бездетную Алису с детдомовским детством и коммунистическим воспитанием… Быть бы ей ночной няней в яслях или кассиршей в бане… Может быть, именно из чувства жалости я первым сделал шаг к взаимопониманию, пригласив Алису к себе в гости. Но улыбочка у меня вышла тошнотворной и кривой, когда я сбивчиво лепетал: «…Наши отношения мне видятся искренними и… хм… Вы мой куратор, в некотором роде, конечно… Почему бы нам не поговорить как-нибудь за чашкой чая… Ваш опыт… Завтра, после уроков, к примеру… Домой я вас провожу…» Я почему-то чувствовал себя мальчиком, спрятавшим дневник от родителей, а Алиса так сжимала классный журнал, что кончики ее пальцев побелели. Денис, я заботился не только о себе — я предчувствовал нашу любовь и знал, что моя мимикрия с Алисой нужна какому-то далекому человечку, прыгнувшему на роликовой доске в мою жизнь.

В ту пятницу я волновался как молодой актер перед премьерой, вернее, как провинциальный актеришка. Я раскрыл окно в классе и устроил сквозняк — ветер разметал листы с моего стола по всему кабинету, и черт так подгадал, что в этот момент в класс вошла Алиса — счет в ее пользу увеличился еще на пол-очка. Я безнадежно проигрывал эмоционально пред сушеной старой воблой. Все свои надежды я возлагал только за завтрашний спектакль. В тот день я не задержался в школе, как делал это обычно, чтобы поболтать с кем-нибудь из учеников после уроков, «по душам», но особенно не морализируя. Я выскочил из школы как ошпаренный, на ходу надевая шлем и застегивая летную куртку. Мой мотоцикл дрожал от волнения, и я прыгал на своей краснопузой саранчихе «Яве» по вечернему городу в поисках главного персонажа завтрашней премьеры. Мне была нужна рыжая Гелка для исполнения роли будущей спутницы моей жизни.

С Гелкой я познакомился на одном студенческом поэтическом вечере, перешедшем в бездарную пьянку с ординарной дракой и стриптизом. Тогда, в винном настроении, я впервые признался моим однокурсникам, что я голубой (тогда такие признания еще не вошли в моду). Гелка завизжала от восторга и, помнится, прокомментировала: «Вот настоящий поэт, еще Мандельштам говорил, что лирический поэт — существо двуполое». Против Мандельштама выступить никто не решился. Потом Гелка перевелась на наш факультет из ленинградского университета, и мы как-то особенно подружились — доказательством этого служил тот факт, что рыжая доверяла мне читать свою тетрадь со стихами, а это было ее роковой тайной. Надо сказать, это осложняло нашу дружбу, потому что Гелка считала себя гениальной поэтессой, но стихи ее были слабыми и надуманными.

В нашем вечернем городе было совсем не трудно вычислить мою анонимную алкоголичку. Средой ее погружения был полубогемный провинциальный микроэтнос — дома она в такое время не сидит, а, наверное, уже гноит угол в артистической кафешке «Коломбина», где любят собираться непризнанные гении, романтические пьяницы, наркоманы и живописцы. Шел проливной дождь, и я завалился в этот хрупкий иллюзорный мирок в скрипящей коже и с мокрым шлемом в руках. От меня разило крепким табаком и бензином. Так и есть: сидит моя кошечка у камина, зализывает сердечные ранки и греет свою шкурку, потягивая — судя по цвету — коньячок или виски, разбавленные холеным жуликом-барменом. Рядом с ней обтирался прыщавый юноша с бульдожьим лицом, обращенным в розовые поэтические дали. Но, видимо, в этих далях ему ни одна звездочка не мерцала, и он набивал очередной джойнт алтайской травкой. Шелковый волнующий дымок плыл над асбестовыми абажурами, привлекая космических призраков, спектральных двойников и вампиров. Тени усопших плавали между столиками и колдовали над узкими бокалами, призраки детей играли с китайскими колокольчиками, напевали страшные песенки, причитали и показывали кривые зубки. Спившийся актер у окна никогда не сыграет свою звездную роль, прыщавый юноша не напишет текста своей жизни; у Гелки опадут рыжие локоны, и даже жулик-бармен не подозревает о маленькой, только что образовавшейся опухоли Пейсона в его левом легком.

Гелка, увидев меня, как-то разволновалась и спрятала под стол свои лапки с облупившимся маникюром. Она явно скучала с бледным анашистом и подпольным дрочилой, поэтому схватилась за меня как за спасательный круг:

— Ой, Андрюшка, привет, ты все молодеешь… Поделись секретом молодости, а то, бля, скоро начнут падать листья…

— Привет, сестренка, — ответил я, вешая на оленьи рога свой шлем, — секрет прост: мой дедушка — тибетский монах, он присылает мне цветные бутылки с чудесным эликсиром. Осталась последняя бутылка, но я берегу ее для тебя… Очень нужна твоя помощь. Покатились ко мне, а?

— А бутылка не мифическая? — Гелка еще более оживилась. — В такой ливень хочется выпить по-настоящему, ведь персонаж за стойкой капает мне в рюмку как гомеопат…

— Погнали, одевайся!

Мы оседлали саранчиху и на скорости слились с симфонией для скрипки, дождя и осеннего города. Поддатая всадница в высоких сапогах дышала спиртами и шоколадом и шептала пастернаковские строчки: «Не тот это город, и полночь не та, и ты заблудился, ее вестовой…» Гелка была иногда не чужда фривольных эскапад и спросила меня сквозь ветер: «Как поживают твои педерасты? Ты все еще трахаешься с Рафиком или нашел новую задницу?» В ответ я прибавил газу и опрометчиво налетел на трамвайные рельсы. Мы подпрыгнули. Гелка завизжала и вцепилась в мою кожаную куртку мертвой хваткой. Я крикнул всаднице: «Гелла, а не проехать ли нам сквозь витрину, все равно все потеряно, пушечное мы мясо перестройки!» Я представил, как загулявший байк разносит дисплей антикварного магазина, шарахаются в ужасе манекены, трещат кресла и пыльный скарб… Брызги крови на китайской ширме, немного дыма и пыли, струйка теплого бензина… А ночные всадники уже выжимают газ из небесного «Харлея» в созвездии Либра и мчат по млечному пути к Аквариусу тысячи, тысячи лет… Мои опалы. Мои аметисты…

Я поехал окружной дорогой, чтобы насладиться скоростью и непогодой, а заодно немного проветрить спутницу. Ливень не прекращался. Я начинал всерьез думать о втором всемирном потопе и обнаружил, что воспринял бы это известие с некоторой радостью. Сны на вариации голокоста стали повторяться в странной последовательности, и вот совсем недавний. Припарковав мотоцикл на стоянке супермаркета «Сайнсборис», я взял тролли и решил запастись на всю неделю: авокадо, ананас, французский батон, минеральная вода, веллингтонский биф, бекон, пэшн-фрут, спагетти, цыпленок по-киевски, лазанья, копченая спинка лосося, вейл для шницелей, клубника, несколько банок консервированного супа, томатный сок, бутылка виски, пиво «Гиннес»… Но когда уже покатил тележку к кассе, вдруг погас свет; за витриной мерцало пасмурное небо и как будто бы звук далекой-далекой трубы… Стало быстро темнеть. Случилась очень странная паника, потому что кассиры убежали, а люди стали опустошать прилавки, толкаясь во тьме… Я закричал в ужасе, что это конец света, но никто не слушал меня. Выбежав на улицу, я вдруг увидел своего опечаленного ангела-хранителя, который вымолвил: «Оставь человекоугодие. Подумай о своей душе». Меня обуял еще больший, просто животный ужас, но на дне сознания теплилась, как маленькая свеча, мысль… нет, надежда на спасение. Обнаружив, что я потерял ключи от мотоцикла, я подбежал к пожилому господину за рулем «БМВ» и стал его уговаривать срочно ехать в церковь, но он вышел из машины, протянул мне ключи зажигания и произнес: «Поезжайте один. Я уже приехал»… Черный «БМВ» стал вдруг белым, и я мчал по булыжным улочкам, а ангел летел впереди по огненной дорожке…

Наконец-то я привез свою актрису к себе, в пещеру неисправимого мечтателя и затворника, в зону одиночества и звездного холода, где нас встречал единственный поверенный всех моих душевных тайн, мой египетский божок — полусиамский кот Мур. Я любил его за вздорный нрав и гипертрофированную ревность. Мне было приятно, что всех моих друзей он высокомерно игнорировал в неподражаемом кошачьем стиле. Но со мной он был фантастически нежен — мускулистый и поджарый, с загнутым хвостом, на который я иногда надевал масонский перстень. Мур надменно смотрел на дрожащую и вымокшую гостью, помахивая крысиным хвостом.