Дмитрий Бушуев - На кого похож Арлекин

• Название: На кого похож Арлекин
• Автор: Дмитрий Бушуев
• Жанр: Современные любовные романы

Первый гей-роман, написанный в СССР. Гей-«Лолита». Пронзительный роман о любви, о русском поэте, о России, о жизни, о девяностых и… об Арлекинах… Удивительно поэтичен, противоречив и неоднозначен, как и его главный герой, — Андрей Найтов.

Классика гей-литературы.

---

Сумасшедший алхимик Андрей Найтов вырастил в пробирке нужного человечка, гомункул уже умеет говорить и смеяться — попробуйте сказать, что я не имею права на свое создание! Он вышел из пекла моих одиноких ночей, моих звездных войн. А может быть, мне привезли его в подарок из морского путешествия, подарили как дикого зверька, который ненароком потерялся в ночных огнях большого города? Я ищу его. У него выгоревшая челка, шрам на месте аппендикса в семь швов, родинка на левом плече. У него флейта в потертом портфеле и упаковка презервативов. (Нет, презервативы у меня в верхнем кармане куртки вместе с заграничным паспортом и снотворными таблетками «Родедорм». Вон он в цветном развевающемся шарфике прокатил на роликах, вон он стоит на трамплине за прозрачной стеной зимнего бассейна, вон он в костюме Пьеро улетает в весеннее небо со связкой ярких шаров, и мокрая акварель брызжет мне в лицо.) Если бы ты был только вымыслом, только романтическим героем в типических обстоятельствах! Но ты спокойно и свободно существуешь рядом, дразнишься веснушками, играешь в компьютерные игры, облизываешь подтаявшее мороженое и тайком листаешь порнографические журналы, растрачивая терпкое семя, живую росу наших созвездий.

:Пробуждение было тяжким. Я долго не мог отыскать дверь или хотя бы старую калитку в этот мир. Мир не впускал меня, как хозяин не впускает в дом непрошеного подозрительного гостя, ибо всякий приходящий незнакомец должен знать условный пароль. Я забыл свой пароль, но это имя появится позже, и имя это — Денис. Альфа и Омега. Начало и конец. Разбудил меня ангел-хранитель, и «ото сна восстав, благодарю Тебя, Господи…» Первое, что я увидел — свежие, обалденные белые розы на письменном столе, коробка шоколадных конфет «Черная магия» и бутылка «Советского» шампанского. В комнату вошла розовая Гелка и поцеловала меня в пересохшие губы: «Немного подкрепиться? Как тебе мой натюрморт?» Глядя на запотевшую бомбу ледяного шампанского, я чувствовал себя рыбой на горячем песке. Не произнося ни слова, я идиотски улыбался, показывая пальцем на бутылку, и издавал странные звуки. Гелка откупоривала бутыль целую вечность и явно дразнила разбитого, побежденного и безвольного писателя. Наконец стрельнула пробка, и полный богемский бокал, покачиваясь, поплыл к жаждущему человеку, потерявшемуся в суровых пустынях бытия. Наверное, так безумный весенний соловей полощет горло звуками от полноты рассветного счастья, как я выпивал виноградную влагу, полную солнца, дождя, свежей зелени, мальчишеских улыбок, танцующих звезд, южных ночей, жемчужин и музыки. Искристая терпкость вдохновенья разливалась по теплым венам, в голове потихоньку зажигались огоньки, и я вдруг понял, что прошлого не существует! Это было, но прошло как прошлогодний снег. Не было моих надуманных фобий, не было никакого мертвого тела в ночном такси, все это осталось в дневнике провинциального посредственного актера, который давно уже умер от передозировки, не оставив следа даже в кратких газетных рецензиях. Только старый театральный гардеробщик и вспоминает его, потому что имел слабость быть любовником покойного…

Нетрудно догадаться, что Гелка побежала и за второй, и за третьей бутылкой, пока в моем бумажнике не осталась жалкая мелочь, которой хватило бы только на льготный билет в ад для Андрея Найтова и его карнавальной спутницы. Пусть это звучит оскорбительно, но мы устроили настоящие танцы на гробу Алисы, которая только вчера предвкушала скандал вокруг моего честнейшего имени, а сегодня лежит где-нибудь голая на грязном кафеле битком набитого морга. Тело наверняка уже окостенело, руки на груди связаны веревочкой, кровоточит грубый шов во весь живот, лицо накрыто тряпкой, бирка на щиколотке, а рядом резиновые перчатки и длинный кривой нож. Протокол вскрытия под синей лампой испещрен безумным, летящим в небытие почерком: «Покойник — учительница. Земной возраст неизвестен. Созвездие, видимо, Скорпион. На груди крестик из желтого металла. Облупившийся красный лак на ногтях. Вскрытие произведено в октябрьскую ночь, при полной луне, в присутствии невидимых свидетелей четвертой фазы Сириуса. Видимо, слетелись птеродактили (было слышно хлопанье крыльев). За окном шумело море. Покойная периодически издавала глубокие сиплые вздохи и пыталась согнуть в колене правую ногу. Внутренние органы — без видимой патологии, но крупная фиолетовая жемчужина найдена в сердце (запечатана в футляр и отправлена Великому Ювелиру). В левом полушарии мозга найден радиопередатчик размером с ячменное зерно, настроенный на волну КГБ 1974 года. Профессиональная высокохудожественная татуировка на правой ягодице: профиль педагога Макаренко (см. фото). Матка деформирована, в ней найден мертвый зародыш песчаной зеленой ящерицы, занесенной в Красную Книгу СССР в 1992 году. Вскрытие осуществлялось в сопровождении скрипки и австралийского диджериду. Писать трудно, потому что кто-то постоянно стучит в дверь и смеется: Друзья мои, друзья мои, времени осталось столь мало, что вы не поверили бы, если бы кто открыл вам сроки. Уходите в горы. Красный арлекин…» Я представил, как бледный патологоанатом целует Алису в холодные губы и стрекочет ей в ухо что-то жутко гениальное на дельфиньем языке. Хичкоковские ужасы пульсировали и разрастались, пока я не погасил этот пожар стаканом смирновской водки. Водку мне хотелось пить именно из граненого стакана, залпом, безо льда и закуски. Полуживая Гелка сидела в кресле, ее губы и щеки были вымазаны шоколадом. Разве она виновата, что коммунисты делят приватизированную собственность, депутатики делят заграничные командировки, а президент любит играть в теннис? Я никогда не интересовался свинской политикой и ее творцами, но тонко чувствовал вибрацию времени, особенно, когда приезжал из сонной провинции в мегаполис Москвы, уже замутненной черной энергией митингов. Вся эта тяжесть оседала в подземных переходах, в засоренном эфире болела голова. Лица москвичей закрыты, глаза зашторены, о великой эпохе напоминали только станции лучшего в мире метро. Где вы, москвичи? Где Москва моего детства, где мои воздушные шары, бескозырка и мороженое «Бородино»? Почему люди больше не улыбаются? Почему живописные столичные дворики так захламлены и пустынны? Почему разрушается даже камень исторических особнячков? Миллионы невидимых упырей в смертельной тоске слоняются по улицам, сидят на скамейках Александровского сада, иногда присасываясь к гражданам для энергетической подпитки. Идет борьба уже не человеческих, но вселенских сил, и, чтобы не сойти с ума от составляющих мифологемы «Ад», русские люди выпивают астрономическое количество алкоголя. Кто знает, может быть, водка иногда и спасала Россию — аллилуйя чистой как слеза, как поцелуй на морозе бутылке! Может быть, уберегла, хотя бы от подлости… Однажды июньским полднем я увидел, как бабочка-капустница села на сверкающий штык часового у дверей ленинского мавзолея. Это был добрый знак.

Москва была городом моей третьей великой любви. Я, чистый провинциальный юноша, приезжал на семинары литературного института, внимал своему мэтру, поэту Юрию Левитанскому, который и представить не мог, что через два часа я буду целоваться в знаменитом сквере литинститута с милым стройным панком Бертиком, поглаживая его колючий оранжевый ирокез. Бертику было шестнадцать, он чем-то был похож на врубелевского Демона. Свою гомосексуальность он старался держать в тайне, иначе грубые панки исторгли бы моего зайчика из своей среды. Я до сих пор не понимаю, зачем он панковал — видимо, его сверхчувствительность, нежность и подростковая гиперсексуальность нуждалась в такой защитной мимикрии. Я не могу вспоминать без улыбки наши первые, неопытные любовные игры: Бертик долго не соглашался на пассивную роль — не то чтобы он не хотел этого, но в таком возрасте особенно находишься во власти комплексов и ветхой морали с генетическими родовыми запретами. Вы и сами знаете, наши мальчики в первый раз всегда колеблются, краснеют как девочки. Я терпеливо ждал и не требовал «этого» от моего принца. Наконец вулкан проснулся после вечеринки с вином и травкой в одном подмосковном гнездышке… Как талантливо он отдавал себя! Ему было больно. Какие стройные, мускулистые и загорелые ноги бились в экстазе! Так работает пловец на длинной дистанции: кроль, брасс, баттерфляй, опять кроль… Терпкий пот, взмыленная постель, играющие бедра и мускулы. Бертик был ненасытен, и я трахнул его шесть раз в ту ночь. Бледные, изможденные, с кругами под глазами, но безнадежно влюбленные и счастливые, мы отпраздновали на следующий день нашу брачную ночь в ресторане «Арагви» (накануне я как раз получил денежную премию журнала «Юность» за лучшую поэтическую публикацию того года). Выйдя из кабака, мы надули презервативы и шагали взявшись за руки с этими фаллическими воздушными шарами по ночному Арбату, декламируя лозунг «Свободу сексуальным меньшинствам!» К счастью, нам никто не набил морду. Я думаю, что в нашей экспериментальной стране это была первая незарегистрированная демонстрация гомосексуалистов. Где ты теперь, мой Бертик? Кто целует тебя? Сейчас я еще немного выпью и достану из верхнего ящика стола твою фотографию, присланную из Израиля, куда ты уехал с лысым папашей-ювелиром и ушастой предпубертатной сестрой в общенациональной панике, попутно уклоняясь от военной службы в советской армии. Коротко на обороте: «Привет с обетованной земли. Люблю.» Горячие и скупые слезы я глотал вместе с водкой. Гелка выхватила фото из моих рук и заметила: «Вот это глазищи! Какой милый звереныш…»