Владимир Дружинин - Именем Ея Величества

• Название: Именем Ея Величества
• Автор: Владимир Дружинин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-87994-060-8

Роман повествуют о событиях недолгого царствования императрицы Екатерины I. Слабая, растерянная Екатерина, вступив на престол после Петра I, оказалась между двумя противоборствующими лагерями. Началась жестокая борьба за власть. Вокруг царского престола бушуют страсти и заговоры, питаемые и безмерным честолюбием, и подлинной заботой о делах государства.

---

— Пушки безмолвствуют, господа. Мешать вашим трудам не посмеют.

Предложил перейти на нос судна, дабы не упустить сюрприз. Петербург является приезжим внезапно, из лесных чащоб и вод. На галерах, стоявших в устье Невы, подняли вёсла. Столица развёртывала вельможные фасады, заиграли куранты над крепостью — очень кстати. С пристани донеслась музыка.

Всё как надо.

Сдал гостей Блументросту с облегчением. Направил ладью к Зимнему.

— Ну-ка, ребята, походную!

Напрягая тенорок, подтягивал гребцам, подставлял ладонь брызгам, смачивал горячий лоб. «Дрожит перед нами Европа, дрожит». Сказал гребцам, подмигнув доверительно, свойски.

Во дворце разминулся с Ягужинским, тот качнулся в коротком поклоне, словно клюнул. Куда совал пронырливый нос? Идёт от царицы…

— Эй, Александр!

Предчувствие не обмануло. Так и есть — был Пашка, напортил, настроил её открыть Академию немедля, отпраздновать. Пятерых в академики, поздравить, обласкать, мало их, зато первые, самые смелые.

— Он нарочно в пику мне, Пашка… Насмешить людей, матушка. Съедутся все, тогда уж…

Упрямится владычица — подай ей праздник в Летнем саду, при народе, как хотел Пётр. И где остальные, сколько их ждать?

— Я умру раньше.

— Типун тебе, — испугался Данилыч.

Уступила, бранясь и жалуясь. Так и быть, торжество потом, но принять приезжих она должна. Да, в Летнем, со всеми онёрами [112].

Несколько дней профессора отдыхали — секли дожди. Пятнадцатого августа разведрилось. С утра — словно глашатай весть прокричал — к саду потянулись горожане. Ворота открылись, чисто одетые допускаются, хотя и с отбором, стражи придирчивы: купца, старшего мастерового оглядывают испытующе, подозрительно прощупают — нет ли за пазухой либо в кармане какого припаса, режущего или стреляющего. Сегодня впустили немногих. Прочие жмутся к решётке. На центральной площадке, у фонтана, белым полукругом столы, на них прохладительное, вино, вазы с фруктами. Невиданно крупные яблоки, груши да ещё диковинка — плоды жёлтые с зычным румянцем, круглые, невесть откуда.

— Персики, — сообщает кто-то.

— Вона! Из Персии привезли.

— Да не… Меншиков развёл.

При столах гвардейцы, похаживают, следят. Облизывайся, а рукам воли не давай.

Удивили горожан и пятеро иноземцев, появившихся во главе с придворным доктором. На генералов, на послов не похожи, кафтанишки тусклые, бедные. Гуляют по саду, сгибают спины перед статуями — молятся, что ли, поганским богам?

Гости наклоняются, читают надписи на мраморе, их поражает обилие скульптур. Екатерина просила обождать — нарочно, дабы насладились коллекцией Петра. Семь чудес света известны, и вот восьмое. Венера, творение первого века Христовой эры, белеет в открытом зеве грота, двое часовых стерегут обнажённую.

— Впрочем, чернь уже привыкает. Покойный монарх стремился облагородить грубые вкусы.

— О, Христина! [113]

Ошеломила королева-озорница, возникшая внезапно, в солнечных бликах, под сенью ветвей. Имя её заставляло краснеть. Меняла любовников чаще, чем наряды, бросила Стокгольм, сбежала в Рим, издевалась над фарисеями. Знал же царь, покупая бюст сей отлучённой, кому памятник ставит.

— Выбор его величества, — возглашал Блументрост, — никогда не был случайным. Посредством искусства воспитывал в народе похвальные чувствования. Вот, извольте — Мир и Изобилие, заказная вещь, знаменитого Баратта.

Обратил внимание на символы у подножия фигур. Российский орёл высится над шведским львом, лежащим в изнеможении.

Повёл в лабиринт, витой коридор, петляющий в зелени молодых деревьев и кустарника. Популярная в Европе забава здесь служит и к пользе, знакомит с Эзопом, коего царь ценил настолько, что его первого приказал печатать в основанной столичной типографии.

— Лягушка, господа! Презабавная, не правда ли?

Вола пыталась перерасти и лопнула, о чём повествует текст, помещённый под статуэткой, отлитой из свинца. Нет, не в Италии — в Петербурге.

Полчаса, назначенные царицей, истекли. Трепет пронёсся по саду. Блументрост бегом кинулся из лабиринта, ломая сучья, увлекая спутников. На крыльце Летнего дома показалась лучезарная Екатерина, в лиловом платье с глубоким декольте. Спустилась медленно, шаг стреножили туфли на высоких, тонких каблуках, по последней моде. Ветер раздувал юбку, свободную, без обручей — приём в саду кринолина не требует. Голову самодержицы венчала кружевная наколка «а ля бержер» — пастушеская.

Меншиков, оттеснив голштинского герцога, понурого, с печатью скуки на лице, проскользнул вперёд, подал руку царице, помог сойти на землю. Статс-дамы, послы, сенаторы, высочайшая фамилия в полном сборе — блистающий поток плавно потёк по главной аллее, гася великолепием своим разноцветье бордюров и клумб. Пунцовый от волнения подбежал Блументрост, едва не упал, выполняя реверанс, — ему, будущему президенту Академии, представлять учёных царице.

— Всемирно чтимый… Несравненный…

Лейб-медик каждого возводил на Олимп. Магистры, смущённые, непривычные к подобным почестям, топтались, потупив взгляды. Потом один из них напишет:

«Русский двор превосходит в роскоши любой германский. Драгоценности выносятся на обозрение с редкой откровенностью. Меншиков залит бриллиантами».

Данилыч рассыпал улыбки, смотрел на приезжих ободряюще.

— Мы рады видеть…

Заговорила Екатерина. Она подняла руку, розовую, благоухающую.

— …рады принять достойнейших мужей науки… Великий император, взирающий с небес…

Обе руки устремились ввысь. Она вытягивала их, пальцы шевелились, как бы ловя, впитывая некую благодать, даруемую с неба. Солнце обливало руки, пронзительно голые, вздымалась грудь, распирая лёгкие ткани.

Втайне и как бы со стороны она любовалась собой. Что в этих гречанках, римлянках, что за сласть? В кругу близких, за чаркой, она уничтожала их, общепризнанных. Разве случайно Пётр — величайший монарх и мужчина — выбрал её? Сделал её самодержицей. Презрения заслуживает мужчина — магистр, вельможа или тот купец, остолбеневший за забором шиповника, — который видит в ней только воплощение власти. Нет, она женщина прежде всего, женщина в её совершеннейшем естестве.

— …завещавший мне свой труд, желал, чтобы его город, его обожаемый парадиз стал обителью муз, благотворным источником знаний.

Её средненемецкий говор, звучащий бархатисто, интимно, понятен почти всем — перевод не нужен. Она могла бы подробно доказывать важность наук, сослаться на древних. Ягужинский, латинщик, питомец иезуитской коллегии, кое-что подсказывал ей, да она и сама не круглая невежда — помнит рассуждения пастора, перелистала нетерпеливо и бегло много книг. Но почтенные магистры чего доброго прыснут, не сдержав иронии, вздумай она поразить собрание учёностью. Нет, не её это женское предназначение.

Слушают стоя, никто не притронулся к угощению, хотя она подала знак Александру, зятю, они жестами предлагают. Устала говорить. Устали её руки, особенно правая, простёртая указующе.

Пала тишина, магистры, тесно сбившиеся, зашевелились; встал высокий, поджарый, щеголеватый, с закрученными усами, тряхнул чёрной шевелюрой. Крашеные, — подумала царица. Молодится, а хлипок мужик.

— Ваше величество! Свет на севере, зажжённый вами, привлёк нас, искавших истинное покровительство наукам. Вы, затмившая Семирамиду…

Французским владеет бойко, мастером политесов оказался Герман [114], знаток законов физических и математических. Блументрост переводил.

— …насадившая прекрасные сады просвещения, кои небывалым цветением украсят мир.

Медвежевато, сипло поблагодарил императрицу Бильфингер, сопровождая речь лёгкими жестами. Этот для придворных плезиров не годится. Пора звать обедать. Гвардейцы принялись было убирать со стола — Екатерина ласковым мановением запретила. Пусть полакомятся простолюдины. Она и убогим сим должна быть матерью.

Летний царский дом на торжества не рассчитан — голландский особнячок, говорят о нём иностранцы, жильё коммерсанта, к тому же среднего достатка. В столовой и в двух гостиных расселось общество, дам пришлось от кавалеров отделить. Магистров Екатерина поместила визави, справа Карла Фридриха, слева Меншикова.

— Господин магистр, — обратилась она к Герману, — правда ли, что на других планетах есть живые существа?

— Весьма вероятно, — откликнулся любезный франкофил. — Количество миров бесконечно, и кто знает…

— Существа вроде нас?

— Не исключено, ваше величество. Мсье Фонтенель [115]… Читают ли его в России? Если нет, я осмелюсь советовать. «Разговоры о множестве миров» — книга замечательная. Велите опубликовать!

— Да, непременно.

Наслышана, рассказывал Кантемир, сын молдавского господаря [116], юный красавец, увлекающийся наряду с танцами и амурами астрономией, философией и стихами.