Владимир Дружинин - Именем Ея Величества

• Название: Именем Ея Величества
• Автор: Владимир Дружинин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-87994-060-8

Роман повествуют о событиях недолгого царствования императрицы Екатерины I. Слабая, растерянная Екатерина, вступив на престол после Петра I, оказалась между двумя противоборствующими лагерями. Началась жестокая борьба за власть. Вокруг царского престола бушуют страсти и заговоры, питаемые и безмерным честолюбием, и подлинной заботой о делах государства.

---

Питерские дрязги побоку.

Мориц не склонен уступать Курляндию кому бы то ни было. Постановление ландтага неизменно, бароны чтут его как полноправного суверена. Россия и Польша отказали ему в признании — что ж, он будет бороться. Ландскнехты, набранные зимой в Германии, размещены в Митаве и в окрестностях, — пьяницы и дебоширы, чистое бедствие для жителей и полиции. Парни отчаянные, засиделись, рвутся в бой.

Слышно, едет польская комиссия — расследовать ситуацию, — и по пятам, на всякий случай, движется войско, три тысячи штыков, а по другим сведениям пять. За Двиной русские, их ещё больше. Мориц принимает эмиссаров с обеих сторон.

Офицер из Риги, от генерала Ласси, приятно поражён — авантюрист утончённо вежлив, радушен.

— О, я нашёл в вас ценителя! Отличное бургундское, верно? Сорт весьма популярный в Париже… Итак, Петербургу в тягость моё присутствие здесь?

Майору предписан категорический тон, но он разомлел и только вздохом даёт понять — да, к сожалению.

— Странно, — удивляется Мориц. — Провалиться мне, если я когда-либо питал вражду к России. Напротив, питаю лучшие чувства … Но ведь настало новое царствование.

— У нас держатся прежней политики.

— Правитель тот же? — усмехнулся Мориц. — О, я высокого мнения о талантах князя Меншикова Кстати, он ведь хотел заманить меня в ловушку. Вам известно?

— Честное слово, нет.

— Сватал мне мадемуазель Скавронскую. Дочь простолюдина… Вот благодетель. Да, я незаконный сын короля, но пасть ещё ниже, отдать Курляндию. И что взамен? Должность генерала царской армии. Стоит ли?

— Вам судить, монсеньор.

— А господину Ласси я отвечу, ссориться со мной не расчёт. Выгодней иметь союзником. Сюда идут поляки. Признайте мои права, и мы вместе прогоним поляков. Клянусь Вседержителем, я подниму весь народ.

Манёвр двоякий. Посланец Речи Посполитой также выслушивает заверения в дружбе. Нашествие москалей, с часу на час… Армия огромная, страна будет разорена, захвачена. Курляндцы обожают своего герцога, и, если Польша признает его, против москалей встанут все, юные и седовласые.

Отряд наёмников ничтожен — всего три сотни бойцов. Прибывают добровольцы. На столбах, на стенах жилищ, церквей расклеен призыв:

«Я, герцог Курляндский, граф Саксонский, маршал христианнейшего короля Франции, призываю всех, любящих своё отечество и способных носить оружие…»

Митава готовится к обороне. Горожане чинят обветшавший, потрёпанный войнами пояс укреплений, роют на подступах траншеи. Из арсенала вытаскивают оружие и раздают. С гиком и уханьем волокут пушки — герцог указывает позиции для стрельбы. Глашатай, бегая по улицам, кричит:

— У восточных ворот поставлена «Толстая Гертруда», у западных «Силач Людвиг».

Имена, памятные митавцам. Медные великаны, отличившиеся в сражениях, украшены резьбой — гербами, фигурами драконов, грифов, выглядят устрашающе.

— Её высочество герцогиня, — вопит глашатай, — покинула свои покои.

Замок может оказаться под огнём. Анна перешла в парковое строение, укрытое зеленью. Мориц застаёт её не в духе.

— Вы хотите воевать? Чушь! Артиллерия, которая развалится с первого выстрела.

— Ничего подобного. Погодите! Прогремит в день нашей свадьбы.

— Сомневаюсь, — вяло протянула она.

В убежище ей тесно, едва уместила самых нужных людей — шута и камергера Волконского, врачевательницу, ворожею, пажа и двух камеристок. Это полбеды. Хуже — осада города, ведь Мориц упорствует. Сам головы не снесёт и других погубит. Как посыплются ядра, куда денешься! Польские, русские… Чего доброго, свои же прикончат.

— Возьмите листок бумаги, — говорит Мориц. — Пишите… Абракадабра — кадабра — кадабра, — пятьдесят раз. Сожгите и плюньте через левое плечо.

— Зачем?

— Для вашей безопасности, — граф сдерживал смех. — Во Фландрии я спас таким образом множество воинов. Хороших, естественно. Трусов я не щадил.

— Пятьдесят?

— Да, не ошибитесь! Впрочем, я намерен поберечь Митаву. И вас, Анхен.

— Перестаньте меня так называть!

— Вы дуетесь. Да, я виноват, простите меня… Поверьте, малая шалость ничуть не умаляет моей большой к вам любви! Повторяю — я берегу вас. Драться я буду не здесь. Эти древние пушки — демонстрация, чтобы отвлечь…

— Сперва сжигаю, — перебила Анна. — Плевать потом?

— Да, сокровище моё.

Вывела аккуратно, латинскими буквами, печатными. Абракадабра — слово магическое, аптекари твердят в один голос. А пуля не разбирает… Военная игра — без правил. Втянул Мориц в приключение, дай Бог уцелеть.

Озеро Усмас в ста верстах, Анна ездила туда с Бироном, — красивое место, замок на острове живописен. Жаль его разорять… Мориц воображает, что там он непобедим.

— Нас обложат, как кабана, и уморят голодом.

Она злится на него и на собственную беспомощность. Убраться отсюда подобру-поздорову в Ригу, в Петербург? Бегство позорно, да и вряд ли разумно. Воцарение Петра Второго благоприятно для русских, для родни Петра Великого, но Меншиков, ненавистный Меншиков покуда у власти. Запретил ведь приехать в Петербург, поздравить Петра Второго.

Поразмыслив, герцогиня решила положиться на судьбу.

— Бароны к Морицу расположены, — рассказывает Ягужинский. — Однако волонтёров у него не густо. Сынков баронских десятка два, хорохорятся, моду его перенимают — шляпы с большим пером. Ну, петухи! Штаны красные.

— Раздену я их, — сказал светлейший. — Да розгами…

— А поляки-то злы на Морица… Собаками затравить готовы.

— Говорил с Сангушкой [176]?

— На ефимки не клюёт пока. Может, подопрёт нужда, в карты он шибко режется.

— С другого бока щупал его?

— Щупал… Он бы рад, честь для фамилии высокая. Сомневается, сумеет ли помочь тебе.

Об этом — цифирные письма, которые посылались Ягужинскому в Варшаву. Сангушко получит завидного зятя — младшего Меншикова, если усердно послужит. О приданом за дочерью пусть голова не болит у пана, — лишь бы стреножил польское вмешательство, уступил инициативу русским. Ударить Морица, прижать баронов — авось выгорит дело…

— Покумекаем, Паша. Отобедаешь у меня.

Присмирел Пашка, дожив до седых волос. Понял, до чего был нелеп, когда плакался у гроба фатера. На кого ополчиться смел! Поумнел теперь, оставил дерзкие мечтания. Добывай, Пашка, Курляндию!

Август истекает, пахнет ранней осенью. Уже не за горами день, когда грянет благовест Успенского собора, созывая в хор все сорок сороков церквей Москвы. Там, по обычаю предков, на Петра Второго возложат корону и помажут елеем на царство. Опёка ещё продлится, но произойдёт таинство посвящения в монаршее достоинство. Молва твердит, что царь и вельможи в Петербург не возвратятся — столицей станет Первопрестольная.

Старолюбцы весьма этого чают. Москва — исконное средоточие всего русского, оплот православия. Боярские палаты, обнесённые плотными заборами, с прошлого века не тронуты. На воротах святые иконы, на теремах островерхих — резные коньки. Благолепие храмов с питерскими не сравнить — здесь соломинкой торчит петропавловский шпиль, там блещет куполами златоглавый Кремль. Царя в Петербурге воспитывают чужестранцы, совсем онемечат его, если не вызволить.

Разные толки среди русских людей — простолюдинов и господ. Петербург дорог новой знати, «учёной дружине», гвардии и тем, кому повезло здесь, — удачливому грамотею, коммерсанту, заводчику, мастеровому. Родной дом для десяти с лишним тысяч жителей. Гавань принимает в навигацию до пятисот купеческих кораблей. Неужто Петербургу быть пусту, как требовал того недоброй памяти царевич Алексей?

Спорят вельможи, стараясь прозреть будущее. Верховный совет заседает теперь в Летнем, под одной крышей с покоями царя. Светлейший обычно отсутствует — он у себя, ждёт доклада. Без него смелые раздаются речи.

— Петербург — это как часть тела, заражённая антоновым огнём, — заявил сгоряча Димитрий Голицын.

Отсечь её? Остерман деликатно, обиняками даёт понять — перенос столицы ослабит Россию, подорвёт её престиж.

— В Европе скажут, мы в ретираде… от реформ Великого Петра назад, в Азию.

Своё мнение прячет дипломат — вот-де к чему приведёт акция, судите сами.

Но Голицын далёк от того, чтобы обрекать Петербург на гибель. Красным словцом он зовёт оглядеться — ведь не всё, приносимое с Запада, полезно. Растекается яд безмозглого подражания. В Москве Димитрию Михайловичу видится та здоровая основа, на которой разовьётся, окрепнет новое государственное устройство — путём сочетания опыта русского и парламентов иностранных.

Обуздать самодержца — главная цель человека, помнящего звон Петровых ножниц, резавших боярские бороды. Не упустить бы шанс… Несомненно, и Остерман, воспитатель царя, питает те же надежды, только помалкивает. В молодые-то годы слыл республиканцем.