Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

— Никогда этого не было раньше, такой заботы о мирском, такой суетности. Он в прежних дневниках такие о себе вещи писал, что я удивлялась, как можно о себе так писать; и все это хранится у меня. А теперь… Не понимаю, куда девалось прежнее благородство?

Софья Андреевна очень недовольна, что Александра Львовна отказалась ехать в Тулу, и говорила, что все ее затравили.

За чаем Лев Львович заговорил со мною — по поводу своей беседы с американцем — о богатстве и о том, что невозможно духовное развитие без благоприятных материальных условий.

Я возразил ему, что в жизни наблюдается на каждом шагу обратное.

Среди разговора подошел Л. Н. и спросил, о чем мы говорим. Я передал ему содержание нашего разговора. Л. Н. сказал:

— А как же тот монах, которого я видел в Оптиной пустыне? Он двадцать лет Лежал и мог шевелить только одной рукой. А сколько добра он сделал этой своей жизнью!

Лев Львович не стал даже слушать слов отца и заговорил о чем‑то с тем, кто сидел с ним рядом.

Михаил Сергеевич, сидевший рядом со мной, сказал Л.H.:

— А я ездил потом в Духов монастырь и видел того старца.

— Ну, что же?

— Да ничего; он наполовину разбит параличом — правая сторона у него не действует, — но производит очень хорошее впечатление.

Л. Н. сказал:

— Я жалею, что не поехал.

Духов монастырь недалеко от Кочетов. Л. Н. интересовался им и, когда гостил весною в Кочетах, хотел съездить туда.

— Я, — сказал Л.H., — когда приходится говорить с крестьянами и часто они бранят попов, я постоянно останавливаю. Но должен сказать — вот Саша и Булгаков знают — каждый день бывает одно — два письма о том, как тяготился греховной жизнью, искал утешения в религии, бросил все, ушел в монастырь, но, побыв там недолго, разочаровался и ушел: так там все развращено и противоречит религиозным потребностям.

Михаил Сергеевич подтвердил, что в Духовом монастыре молодые монахи с женоподобным видом и кудрями производят отталкивающее впечатление.

Софья Андреевна сказала мне:

— Я с большим трудом добилась дневников. Меня все будут благодарить за это. Я охотно отдала бы за это пять лет жизни, весь остаток своей жизни!

Приехал Чертков. Было тяжело, фальшиво, натянуто. Софья Андреевна возбуждена, Л. Н. и Чертков избегали даже близко друг к другу сидеть. Говорили о письмах, об американце. Л. Н. сказал, что к нему просится приехать какой‑то индус. Чертков советовал отклонить его приезд, говоря, что трудно будет от него отделаться, так как он пишет, что его друзья помогут ему добраться до Л.H., но благоразумно умалчивает о том, помогут ли они ему уехать от него обратно. Л. Н. рассмеялся и сказал:

— Признаюсь, меня прельщает тюрбан.

Чертков приезжал с Димой и его товарищем, англичанином Бобом. Дима отвез англичанина на Козловку к поезду и должен был на обратном пути заехать за отцом. Л.H., услыхав это, сейчас же сказал: —

— А я в одиннадцать часов ухожу спать.

Очевидно, он хотел успокоить Софью Андреевну. Чертков сказал, что будет дожидаться Диму у Душана Петровича в комнате. Около одиннадцати часов Л. Н. ушел к себе, а мы ушли вниз и долго беседовали в саду, сначала втроем: Чертков, Александра Львовна и я, а позже пришла и Татьяна Львовна. Оказывается, что Софья Андреевна послала Никитину (психиатру) отказ. Л. Н. хотел отправить телеграмму от себя, но вышло какое‑то недоразумение, и Душан Петрович не отправил этой телеграммы. Теперь неизвестно, приедут ли доктора. Я уехал домой, а они втроем еще долго беседовали.

15 июля. Нынче утром и днем вестей не было. Вечером я поехал в Ясную поздно, в 8 */2 ч. вечера. В передней Илья Васильевич сказал мне, что все благополучно.

Л. Н. был у себя. Я пошел к нему. Там сидела Софья Андреевна, а он делал пасьянс. Я привез ему карандаш «Koh‑i- noor» со вставочкой.

Л. Н. сказал:

— Буду вас вспоминать.

Потом он сказал еще:

— Будем в шахматы играть, только мне скоро придется вас вперед брать.

Софья Андреевна ушла. Л. Н. вздохнул. Я спросил его:

— Что с вами?

— Да ничего. У нас спокойней. Софья Андреевна нынче почти совсем хороша. Я получил утром от Владимира Григорьевича письмо и не показывал Софье Андреевне. Он пишет, что Елизавета Ивановна хотела бы меня видеть. Я боялся, что Софья Андреевна заподозрит здесь хитрость, и решил лучше скрыть — не скрыть, а просто не показывать письма и ждал, чтобы она сама мне предложила поехать. Она этого не сделала и поехала в Тулу, а так, без нее, мне не хотелось поехать.

— Вас там ждали нынче.

— Да, да, знаю. Ну завтра, если ничто не помешает, непременно приеду. Владимир Григорьевич будет? Вы его не видели?

— Нет, не видал, но слышал, что он собирался.

— Я его жду. А я нынче так хорошо с милым Булгаковым ездил по дорожкам в лесу; мы с ним плутали.

— Я как‑нибудь, если позволите, опять с вами поеду: мне хочется поездить так, не по большим дорогам.

— Да, да, поедемте, я очень рад. А у меня нынче очень интересный человек был — учитель Комаровских из Вятки с женой. Я вышел к ним утром, они такие милые. Я предложил им чаю, а они говорят: спасибо, мы уж напились. У них с собою чайник и чай. Они достали горячей воды и в саду напились. Он очень интересный человек и, как часто это бывает, он живет один со своими религиозными мыслями. Ему хочется выразить их, и он начинает писать. Он показал мне: все самые хорошие мысли, но неумело написанные. Он, не зная этого, старается высказать то, что гораздо раньше его сказано лучшими мыслителями. У него нет способности и уменья, но мысль самая хорошая. Я сказал ему: мысли ваши очень хороши, и боялся и стал осторожно говорить, чтобы он не писал, так как у него нет к этому призвания; а он — это бывает иногда — сразу понял и нисколько не обиделся и не огорчился. Очень хорошие люди. Они к Чертковым пошли.

Оказывается, они, прежде чем говорить со Л.H., сидели довольно долго со Львом Львовичем, который им сказал, что отец выжил из ума и что с ним не стоит говорить.

Лев Львович, между прочим, сказал им:

— Вы послушайте, что я вам скажу!

Они не могли понять, что это значит, и до разговора со Л. Н. оставались в полном недоумении.

Вошла Александра Львовна и спросила:

— У вас секреты?

— Да, — Л. Н. рассмеялся. — Полно, Саша, какие же могут быть секреты? Посмотри, какой карандаш подарил мне Александр Борисович.

Пришла Татьяна Львовна.

— А я тебя ищу, — сказала она Л. Н. — Мне с тобой поговорить надо. (Она завтра утром уезжает.)

— По секрету?

— Да, только недолго, минут пять.

Мы с Александрой Львовной ушли. Когда мы уходили, Л. Н. сказал:

— А потом у меня будут секреты с самим собою, — и рассмеялся.

Я пошел с Александрой Львовной в ремингтонную. Немного погодя пришла Татьяна Львовна и сказала, что Л. Н. уже в зале. Она рассказала нам, как они свезли дневники в государственный банк: их поместили в несгораемой шкатулке в кладовую, а ключи от шкатулки остались там же в банке. Выдать их могут только самому Л. Н. или по его нотариальной доверенности.

Софья Андреевна рассказывала Варваре Михайловне и, кажется, Булгакову, что ей сказали в банке:

— Вам, графиня, разумеется, мы выдадим.

Татьяна Львовна говорит, что это неправда, что ей ничего подобного не говорили. Татьяна Львовна рассказывает, что у шкатулки два ключа и что Софья Андреевна в самом начале взяла и пыталась скрыть у себя один ключ, но что она заметила и сказала ей:

— Мама, что за невинная хитрость? Зачем вы взяли ключ?

Софья Андреевна сконфузилась и сказала:

— Да я ничего, — и отдала ключ.

Я пошел в залу. Л. Н. сидел с американцем и Львом Львовичем. Мы стали играть в шахматы. Л. Н. сказал:

— Я постараюсь играть не так плохо, как вчера.

Когда расставили фигуры, Л. Н. прибавил:

— Ну, теперь, если я вам две партии проиграю, я буду брать у вас пешку и ход вперед. Впрочем, я вам даю постоянно ход вперед, вы все белыми играете. Давайте, как придется.

Мы сыграли две партии, и я обе выиграл. Приехал и Чертков и Мария Александровна — проститься с Татьяной Львовной. За чаем Чертков сказал по поводу Тапселя (англичанин — фотограф, живший у Чертковых), что он рассеян и все забывает, и прибавил, шутя:

— Обыкновенно думают, что толстовцы все рассеянны: они всё смотрят ввысь.

Софья Андреевна перебила его ироническим вопросом:

— Будто бы только ввысь?

Чертков промолчал и продолжал говорить про Тапселя.

Еще перед чаем Л. Н. заходил в ремингтонную и жаловался на стеснение в груди. В 10 '/2 часов Татьяна Львовна спросила меня, буду ли я играть. Я сказал, что боюсь, как бы это не повредило Л. Н. Она немного погодя спросила его, и он сказал, что очень рад. Я сыграл десять мазурок Шопена. Л. Н. это доставило, кажется, большое удовольствие. Он говорил мне потом много хорошего про мою игру: