Николай Скабаланович - Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.

• Название: Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.
• Автор: Николай Скабаланович
• Издательство: «Издательство Олега Абышко»
• Жанр: Религия
• Год: 2004
• ISBN: ISBN 5–89740–107–4

Николай Афанасьевич Скабаланович (1848–1918) — профессор общей и церковной истории Санкт–Петербургской Духовной академии, доктор богословия, один из самых талантливых русских церковных историков. Его основополагающая работа «Византийское государство и Церковь…» — это настоящая энциклопедия по Византии, непревзойденный во многих отношениях даже по настоящее время научный труд, в том числе и по своим литературным достоинствам. В приложении даются статьи «Византийская наука и школы в XI в.», «О нравах византийского общества в Средние века», «Разделение Церквей при патриархе Михаиле Керулларии» и другие, позволяющие с большей полнотой и вниманием остановиться на конкретных вопросах как внутренней истории Византийской империи в целом, так и истории Византийско–Вос–точной церкви в частности.

Для всех интересующихся историей Церкви и историческими судьбами Православия.

---

Спустя некоторое время после того как сыгран был этот акт драмы — Дука назначен императором, неформальным, однако же, образом, — император вдруг почувствовал себя лучше. Сомнение закралось в его душу насчет всего, что доныне ему внушали: и насчет болезни, которую выдавали за смертельную, и насчет назначения преемника, и насчет пострижения в монашество, к которому он склонялся, но еще не выполнил. Луч истины, вероятно, проник в его голову, и он стал догадываться об интриге и колебаться в принятых решениях. Момент был критический. Константин Дука пришел в ужас от мысли, что интрига может разоблачиться, и ему не миновать возмездия. Он обращается к Пселлу, творцу и главному двигателю всей махинации, и просит так или иначе спасти его. Просьбы была лишняя: минута была для самого Пселла, для всей его будущности столь же опасная и роковая, как и для Дуки. Если бы не удалось довести дело до конца и интрига бы обнаружилась, пришлось бы рассчитываться весьма дорого. Пселл решается на отчаянный шаг; он обнадеживает, ободряет Дуку, призывает к царской постели патриарха, с тем чтобы он поддерживал Комнина в прежнем монашеском настроении и был наготове во дворце на случай надобности, в то же время сажает Константина Дуку на царский трон, надевает ему красные туфли на ноги и делает распоряжение, чтобы собирались сановники для принесения поздравлений новому императору. Когда чины собрались, Пселл подал им пример — первый начал славословие и поклонение. Рубикон был перейден, формальность исполнена и удалась благополучно. Это было к вечеру. Обойденному на всех путях Комнину, для которого навсегда был отрезан доступ к ступеням трона, который был изменнически покинут своими приближенными и, видя вокруг себя одних недоброжелателей, раздраженных его внутренней политикой, не мог и думать об успешной борьбе за свои права, ничего не оставалось делать, как сыграть эпилог драмы: он облачился в монашеское платье, оставил дворец, сел на корабль и отправился в Студийский монастырь доживать свой век или, как тонко выражается Пселл, для которого было бы интересно в видах прикрытия интриги, чтобы болезнь действительно оказалась смертельной, умирать медленной смертью.[804]

Константин Дука не забыл услуги, оказанной ему Пселлом. После своего провозглашения он выразил ему глубокую признательность и во все время царствования удостаивал близости к себе, был расположен более, чем к другим, проявлял всевозможные знаки благосклонности и поручил ему воспитание своего старшего сына, Михаила.[805] Но Дука хорошо знал, что не один Пселл, хотя бы даже в союзе с патриархом, произвел переворот, что тут действовала целая партия, масса людей, считавших себя обиженными Комнином, недовольных его правлением, — Пселл потому и действовал так смело, что чувствовал под своими ногами твердую почву, опирался на сочувствие многих, от которых ожидал поддержки в случае нужды. Константин Дука должен был принять в соображение интересы этих людей и оправдать ожидания, на него возлагавшиеся. И действительно, он принимается за исправление того, что сделано было Комнином неприятного: лица, удаленные им и лишенные почестей, возвращаются и восстанавливаются в достоинствах.[806] Деятельность Дуки по управлению государством тоже пошла по направлению, противоположному направлению Комнина. Пселл замечает, что он объединил два доныне враждебных элемента, сословие гражданское и военное,[807] но эти слова верны лишь в том отношении, что представителям военного сословия он не преграждал дороги, точно так же как и представителям сословия гражданского. Совсем другой вопрос, какого рода была та деятельность, на которую преимущественно обращал внимание Дука. Военными делами он совершенно пренебрегал, забывал о них; будучи по природе человеком характера мирного, хотя по рождению и социальному положению принадлежа к военному сословию, он направлял свои заботы на ту сферу государственной жизни, которая отвечала его внутренним наклонностям. Наклонности его известны были Комнину, известны они были и той партии, которая благоприятствовала его возведению на престол, за них партия, может быть, и предпочла Дуку кому–нибудь другому, и еще вопрос — имел ли бы он успех, если бы по своей натуре представлял задатки иной деятельности. Дука обратил все свое внимание на мирные государственные отправления, на правосудие и еще более на фискальную систему, относительно которой он обнаружил большие способности, еще не будучи императором.[808] Пристрастие в этом отношении он довел до крайности, развилось сутяжничество и в судебной практике возобладала система конфискаций. Для людей военного сословия, искавших выгодной работы, предоставлялся единственный исход: окунуться в сферу, столь любезную императору; поэтому сутяжничество входит в нравы военного сословия и стратиоты превращаются в сборщиков податей.

Такой порядок вещей не мог быть приятен истинным патриотам, которые видели, что военное дело приходит в упадок, внешние враги государства становятся смелее и безнаказанно разоряют пограничные области. Патриоты были как в гражданском, так и в военном сословии, и если односторонняя политика Дуки объединила более своекорыстных и недальновидных представителей того и другого сословия, живших лишь настоящим и не заглядывавших в будущее, то неодобрительный взгляд на эту политику, вредную для будущих судеб государства, соединил в одно целое тех людей из среды мирных граждан и стратиотов, для которых польза отечества стояла выше личных интересов. Эти люди с сожалением вспоминали о честном и храбром Исааке Комнине, с грустью видели, что новый царь далеко не похож на него, что при обстоятельствах, в каких государство тогда находилось, он совершенно не на месте, что для защиты от врагов нужен опять или Комнин, или другой, на него похожий.

Насчет людей, принадлежавших к этому лагерю с патриотическим направлением, мы относим заговор, обнаружившийся 23 апреля 1060 года,[809] когда, без сомнения, был еще жив Исаак Комнин. В праздник св. великомученика Георгия Константин Дука, согласно постановлению царя Мономаха, завещанному преемникам, отправился в Манганы, в основанный Мономахом монастырь св. Георгия, с тем, чтобы внести положенный вклад и провести день в монастыре. Заговорщики, в числе которых были не только прос;ые граждане, но и люди знатные, а также воины как сухопутной армии, так и флота, с ведома городского эпарха, составили план государственного переворота. Решено было устроить так, чтобы на берегу, близ монастыря, не находилось царской триеры, в городе же, пользуясь отсутствием царя, произвести народное смятение и овладеть стражей. Предполагалось, что когда весть о возмущении достигнет царя, он поспешит на берег, чтобы сесть на корабль и плыть во дворец, но корабля не найдет. Между тем к этому времени подоспеет судно, управляемое заговорщиками, царь по необходимости сядет на него и поплывет, по дороге же заговорщики его утопят. Сделано так, как было условлено, но не все удалось. Народ стал скапливаться на городской площади и шуметь, вестники один за другим поспешили в Манганы с докладом о возмущении. Царь с женой и детьми отправился из монастыря на берег, здесь царской триеры не нашлось, но и корабля с заговорщиками пока еще не было. Тут случай пришел ему на помощь; он встретил чью–то лодку и, не долго думая, сел в нее и отправился во дворец. Когда он несколько отплыл, появился корабль с заговорщиками, которые стали убеждать царя перейти на их судно как более удобное и годное для плавания. Дука не сдался на убеждения и благополучно прибыл во дворец. Между тем брат его, Иоанн, с войском прошел через городскую площадь и принудил толпу разойтись по домам, городской эпарх тоже оказался ревностен задним числом — явился на площадь и присоединился к Иоанну. Зачинщики бунта разбежались — кто в Великую церковь, кто в дома и разные укромные места, но суд их разыскал. Следствие открыло виновных, которые были подвергнуты наказаниям, бичеванию, заключению в тюрьму, пострижению, но главным образом конфискации имущества и ссылке; смертью никто казнен не был. Знавший о заговоре эпарх города был наказан в числе первых: имущество его конфисковано и он сослан.[810] Мотивы этого заговора, равно как вопрос о том, в чью пользу он направлялся, у историков не выяснены. Заметка Атталиота[811] о заговорщиках, недовольных будто бы тем, что император не обнаруживал благородных качеств, не держался твердо своего слова и забывал о царских милостях, ничего не объясняет. Несколько прояснить дело может лишь то обстоятельство, что в заговоре принимают участие войска; отсюда позволительно заключить, что поводом к неудовольствию было пренебрежение военным делом. Каково было окончательное намерение заговорщиков, кем предполагали они заменить Дуку, трудно сказать: могли стремиться к реставрации Исаака Комнина, могли иметь в виду и другого кандидата на престол.