Дэвид Лоуренс - Радуга в небе

• Название: Радуга в небе
• Автор: Дэвид Лоуренс
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9697-0108-4

Произведения выдающегося английского писателя Дэвида Герберта Лоуренса — романы, повести, путевые очерки и эссе — составляют неотъемлемую часть литературы XX века. В настоящее собрание сочинений включены как всемирно известные романы, так и издающиеся впервые на русском языке. В четвертый том вошел роман «Радуга в небе», который публикуется в новом переводе.

Осознать степень подлинного новаторства «Радуги» соотечественникам Д. Г. Лоуренса довелось лишь спустя десятилетия. Упорное неприятие романа британской критикой смог поколебать лишь Фрэнк Реймонд Ливис, напечатавший в середине века ряд содержательных статей о «Радуге» на страницах литературного журнала «Скрутини»; позднее это произведение заняло видное место в его монографии «Д. Г. Лоуренс-романист». На рубеже 1900-х по обе стороны Атлантики происходит знаменательная переоценка романа; в 1970−1980-е годы «Радугу», наряду с ее тематическим продолжением — романом «Влюбленные женщины», единодушно признают шедевром лоуренсовской прозы.

---

Скромный, чуткий, незаметный, он не высовывался и всем умел отдать должное. Он был неукоснителен, как приговор. К тому же он был и хорош собой, невысок, но прекрасно сложен, смугл, с отличным цветом лица и ярким здоровым румянцем.

Отец не стеснял его в карманных деньгах, помимо которых он получал жалованье от шефа, считаясь его помощником. Молодой человек время от времени наведывался в Марш — на удивление приятный, хорошо одетый, сдержанный, обладавший врожденным изяществом и прекрасными изысканными манерами. С его приездом все на ферме преображалось.

А младший, Фред, был типичным Брэнгуэном — ширококостный, голубоглазый, настоящий англичанин. Он был вылитый отец, и им двоим, отцу и сыну, было легко друг с другом Фреду предстояло унаследовать ферму.

Братская любовь старшего и младшего граничила со страстью Том опекал Фреда с женственной чуткостью и самозабвением. Фред же глядел на брата снизу вверх как на какое-то чудо, до которого мечтал дотянуться, быть хоть на йоту на него похожим.

Таким образом, с отъездом Анны Марш приобрел новый тон и стиль Юноши были джентльменами; Том благодаря своим редким качествам сумел подняться высоко, Фред обладал чувствительностью, любил читать, размышлял над Рескином и произведениями агностиков. Как и все Брэнгуэны, он был довольно замкнут, хотя к людям относился по-доброму и проявлял снисходительность, так как в большинстве своем они вызывали в нем глубокое почтение.

У него завязалась застенчивая дружба с одним из отпрысков семейства Харди из Холла. Семьи юношей были очень различны, но сами они робко пытались держаться на равных.

Но элемент новизны и принадлежности к чему-то высшему в уклад Марша вносил молодой Том Брэнгуэн с его длинными темными ресницами, отличным цветом лица, мягкой неуловимостью характера, удивительной основательностью и осведомленностью, помноженными на его положение в Лондоне. Когда он появлялся, так прекрасно одетый, такой мягкий, любезный и в то же время слегка чужой, окружающие смущались — его знакомым из Коссетея и Илкестона он представлялся посланцем какого-то другого дальнего мира.

Между ним и матерью существовала известная близость. Чувство, связывающее их, было смутным, безмолвным, но очень сильным. Отец же перед старшим сыном несколько робел и даже чувствовал себя приниженным. Том, к тому же, связывал обитателей Марша с семейством Скребенских, ставших теперь в округе очень важными людьми.

Итак, в жизни Марша намечалась перемена. Том Брэнгуэн-отец с годами превратился в фермера-джентльмена; и статью он подошел: большой, грузный, красивый. Его лицо не утратило свежести, а голубые глаза по-прежнему сияли ясным светом, хотя густые волосы и борода его постепенно и обрели шелковистую белизну. По привычке он много смеялся — нарочито и как бы соглашаясь. Окружающее нередко озадачивало его, и он отгораживался от него легкой и добродушной терпимостью. Он не считал себя ответственным за ход вещей. Но неизвестность, неведомое пугали его.

Он был довольно обеспечен. И жена была с ним — не похожее на него существо, но связанное с ним всей жизнью, а в чем и каким образом — не его ума дело, кто он такой, чтобы разбираться в этом? А два его сына — теперь джентльмены, они не ему чета, и жизнь у них своя, и все же и они с ним связаны. Так это все удивительно, так озадачивает. Но корень их существования жив и неизменен, а побеги — это уж дело другое.

И вот такой ладный и немного растерянный, он посмеивался и уповал на себя самого — единственное, на что ему оставалось уповать. Его не оставили ни живость, ни способность удивляться. Теперь у него появился досуг, и он наслаждался этой вольной роскошью. Почти все работы на ферме выполнял Фред, отец же занимался лишь самыми важными торговыми операциями. В упряжи у него была хорошая кобыла, а иногда он ездил верхом на коренастом коне. Он пил в трактирах и на постоялых дворах с состоятельными фермерами и землевладельцами, имел знакомства среди богачей. Но классовых различий для него не существовало.

Его жена, как и раньше, знакомства ни с кем не водила. Волосы ее теперь тронула седина, черты лица изменились, но выражение его было прежним. Она казалась такой же, как была двадцать пять лет назад по приезде в Марш, лишь здоровье ее ослабело. Теперь она словно не жила на ферме, а витала над ней. Да ферма никогда и не была частью ее жизни. Оставаясь в этих стенах, женщина воплощала в себе нечто чужеродное, окостенело-непроницаемое и в то же время утонченное. Сплачивая обитателей Марша, женщина порождала индивидуализм, прививала каждому ощущение отдельности.

Когда Тому Брэнгуэну было двадцать три года, между ним и его шефом пробежала какая-то кошка; что именно произошло, так и осталось невыясненным, но Том отправился в Италию, а оттуда — в Америку. Потом он вернулся, пожил немного на родине и поехал в Германию, всегда и всюду оставаясь прежним — заботящимся о своем костюме привлекательным молодым человеком приятной наружности, с хорошим здоровьем и отпечатком какой-то чуждости. В его темных глазах сквозила глубокая тоска, которую он нес с той же легкостью и непринужденностью, с какой носил свою ладно скроенную одежду.

Урсулу фигура его привлекала своим романтизмом. Он любезно дарил ей замечательные подарки: то коробку дорогих конфет, каких в Коссетее не водилось, то щетку для волос и зеркальце с длинной изящной ручкой, слегка отливающей перламутром; а однажды он прислал ей бусы из самоцветов — аметистов, опалов и гранатов — с бриллиантами. Он с легкостью и бегло говорил на иностранных языках, и манеры его были изящными и вкрадчивыми. И при этом было в нем что-то неуловимо чуждое. Он был сам по себе, не принадлежал ни к какому кругу.

Близость Анны к отцу со времени ее брака ослабела. Близость эта осталась в прошлом. И он, и она отгородились друг от друга стеной сдержанности. И приходила Анна больше к матери.

А потом отец вдруг умер.

Это произошло весной, когда Урсуле не было еще восьми; одним субботним утром Том Брэнгуэн отправился в Ноттингем на базар, сказав, что вернется поздно, так как там большая ярмарка, где ему непременно надо кое с кем встретиться. Домашние поняли, что отец собирается гульнуть.

Погода была хмурая, дождливая. Вечером дождь полил как из ведра, и Фред Брэнгуэн, расстроенный, остался дома, хотя и не собирался. Он курил, читал и ежился, слыша беспрестанный шум дождя. Этот темный сырой вечер запер его в четырех стенах, и он, расстроенный, недовольный, стал размышлять о себе, думая, что не этого он хотел от жизни, которую и жизнью-то не назовешь. Он думал, что жизнь его лишена основы и потому, куда бы он ни подался, ему все не в радость. Он подумал, не отправиться ли за границу. Но инстинкт подсказывал, что никакая перемена мест не способна ничего изменить в его жизни. Он хотел перемены глубокой, коренной. А как это сделать, он не знал.

Тилли, теперь уже старуха, придя, сообщила, что работники за ужином говорили, что на дворе прямо потоп и все тонет в грязи. Он выслушал ее без всякого интереса. Но унылая слякоть вокруг вызвала у него новый приступ раздражения. Нет, пора ему уезжать!

Мать уже легла. В конце концов он захлопнул книгу и, чувствуя опустошенность, унылый и злобный, поднялся по лестнице и там, обуреваемый унынием и злобой, заперся в укрытии сна.

Тилли выставила шлепанцы перед очагом на кухне и тоже пошла спать, оставив дверь незапертой. Ферма погрузилась во мрак дождя.

В одиннадцать часов дождь все еще лил. Том Брэнгуэн, стоя во дворе трактира «Ангел» в Ноттингеме, застегнул сюртук.

— Ну что ж, — благодушно сказал он, — не первый раз мне под дождем отправляться — штука привычная. Запряги ее, Джек, мой мальчик, запряги. Вот старая рухлядь, брюхо себе отрастил — не столько наел, сколько напил… Вставай-ка, голубушка, пора домой, в стойло… О господи, сырость-то какая! Неужто где-то может быть огонь, вулканы там всякие? Нет, этот ливень их зальет, не иначе… Слышь, Джек, мальчик мой милый, кто из нас двоих Ной, а? Похоже, разверзлись хляби небесные. Вот уткам и водоплавающим-то будет раздолье — им и ветвь оливковую нести, а вовсе не голубю… Давай, поднимайся, девочка моя, не стоять же тут всю ночь напролет, хоть ты, кажется, не прочь так и сделать… Дождь так и сечет, на таком дожде что пьяный, что трезвый — один черт, все шатаются одинаково! Скажи-ка, Джек, от такого ливня мозги вышибает или пришибает, а? — И он рассмеялся собственной шутке.

Он всегда чувствовал неловкость, когда он садился править пьяным, и шутливым разговором с лошадью он пытался сгладить неловкость. Он чувствовал, что его шатает. Но силой воли он заставлял себя держаться прямо и не терять нить спутанного сознания.

Он влез в двуколку и выехал за ворота трактира. Кобыла шла ходко, он сидел неподвижно под струями дождя, заливавшими лицо. Его грузное тело погрузилось в оцепенение, лишь одна-единственная точка в сознании сторожко теплилась, все прочее охватила тьма. Из последних сил он старался удержать в памяти одно — что едет по дороге, так хорошо ему знакомой. Дорога знакома, но надо следить, следить и держаться, чего бы это ни стоило.