Александр Иличевский - Город заката

• Название: Город заката
• Автор: Александр Иличевский
• Жанр: Руководства
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-27144516-3

Новая книга-травелог Александра Иличевского посвящена Иерусалиму. Романы Иличевского часто граничат с эссеисткой — наравне с действием и героями в них важно место: современная Москва или вершина Ай-Петри, Апшерон или Таруса… Книга эссе «Город заката» построена по всем законам романа, в котором есть герой — Иерусалим — и любовная линия — автора и города.

---

С тех пор крепость пустовала полтора десятка веков, и только в 1838 году американские археологи, из оазиса Эйн-Геди наблюдая в подзорную трубу плато Эс-Себех, высказали предположение, что здесь как раз и стояла крепость, о которой писал Иосиф Флавий. Догадку эту подтвердили последующие экспедиции, отыскавшие также шесть стоянок римских лагерей. Масштабные раскопки, проведенные Игалем Ядином в 1960-х годах, а также широкая пропаганда их результатов сделали Масаду военным символом современного Израиля.

Пугливые птицы — тристрамии (tristamii) — на Масаде зависают над обрывом и суетятся, беря из рук крошки сэндвича. Бирюзовое лезвие Мертвого моря предлежит далеко внизу у иорданского берега, залитого лавиной солнечного света. Латиноамериканские туристы, набившись в фуникулер, стройно затягивают на спуске красивую христианскую песню, в припеве которой то и дело слышится «аллилуйя».

43

Кампус музеев напротив Кнессета. Музей Израиля — потоп света из высоченных парадных окон в огромные объемы выставочных залов. На каждом шагу методические экспозиции с познавательными детскими программами. Дети залезают на бронзового, сияющего под их ладошками «Курильщика трубки» — толстенького гнома Ханны Орловой, 1924 год, Париж.

В одном из залов — специально для детей растолковывается, что такое современное искусство; для наглядности к потолку контурно подвешен на леске целый грузовик: никелированные части — выхлопная труба, бампер, зеркала, подножки, катафоты — драгоценно сияют в воздухе, не оторваться.

Царство древностей Музея Израиля вполне выдерживает сравнение с Британским музеем. Ассирийское письмо на глиняной табличке, запечатанной в глиняный же конверт, с клинописью адреса. Арамейский идол — барельеф с головой быка и кинжалом: этот господин был одним из самых упорных врагов евреев, и совершенно понятно, почему черт рогат; IX–VIII века до н. э.

Пространство музея тоже искусство: бесцельно длящаяся наклонная галерея с черным мраморным полом и матовыми стеклянными стенами, с произрастающим за ними садом; плюс нестерпимо яркий радужный задник. И когда идешь, и когда оглядываешься — захватывает дух.

Особенный экспонат музея — среди множества иных шедевров — камень Пилата. В 1961 году в Кесарии итальянский археолог Антонио Фрово совершил открытие, в корне изменившее отпечаток в истории, оставленный префектом Иудеи. Что мы знаем из контекста? После допроса Пилат удаляет Иисуса, которого он счел душевнобольным, из Иерусалима в заключение в Кесарии — в городе, выстроенном Иродом на Средиземном море на месте Стратоновой Башни — финикийского портово-купеческого поселения. В I веке до н. э. Ирод Великий решил обзавестись современным портовым городом, и здесь была возведена Кесария с помощью современных римских строительных технологий. Для водоупорного бетона со склонов Везувия привозился пепел, и замешанный на нем раствор заливался в опалубку: так были сооружены гигантские волноломы, образовавшие удобную для причаливания больших судов бухту. Акведук подвел в город воду от источника на горе Кармель. На берегу среди театра, ипподрома, рыночной площади, зернохранилища, конюшен — вознесся храм, посвященный Августу, в честь которого город и был назван.

На большом куске известняка, найденном итальянцами среди развалин кесарийского амфитеатра, высечена надпись:

S TIBERIEVM

NTIVS PILATVS

ECTVS IVDAE

E

Две средние строчки дают однозначную интерпретацию: Pontius Pilatus, praefectus Iudaeue — «Понтий Пилат, префект Иудеи». Отвлекаясь от вариантов трактовок первой и последней строчки, мы видим, что Тацит был не прав и Пилат был не прокуратором, а префектом. Хрен, конечно, редьки не слаще, но поправка в биографии одной из известнейших фигур мировой истории — событие сенсационное.

44

Девушка с горчащими медовыми зрачками, в поезде, идущем в Нахарию, с блокнотом на коленях и лицом утомленно нездешним, погруженным в раздумчивую литературную реальность. Рядом с ней англичанин, довольно пьяный, ему хочется поговорить. Он — продавец книг из Лондона, с польскими корнями, но ни слова по-польски не разумеющий. Его книжный магазин выдерживает конкуренцию с «Киндл» только потому, что его интерьер был снят в «Ноттинг Хилле», с Хью Грантом и Джулией Робертс. Теперь к нему привозят туристов, среди них особенно много японцев — маленькие люди снуют между стеллажами и этажерками, и специально для них были куплены скамейки-лесенки — чтобы им было сподручней дотягиваться до верхних полок. Туристы покупают книги со штемпелем «Куплено в „Ноттинг Хилл“» и майки с какой-то подходящей символикой. Книгопродавец критикует достижения цивилизации, интернет и мобильную связь, в этом он красноречив, особенно обращаясь к девушке, что-то пишущей в блокноте. Она полячка, год назад переехала в Израиль к бойфренду. Книжник каждые два месяца ездит в Иерусалим из Лондона к матери, которая совершила алию, ибо девочкой гостила у тетки в Израиле и помнит его как сплошное счастье. Девушка — танцовщица и познакомилась со своим бойфрендом на танцевальном фестивале. Сейчас она преподает в польской общеобразовательной школе историю и в школе для детей, отстающих в развитии, танцевальную терапию. На прощание книгопродавец оставляет ей свой e-mail, ибо он якобы глава некоей английской благотворительной организации и мог бы оказаться полезным для доброго дела, которому она служит.

45

ОЛИВА, СОЛНЦЕ, РОЗА, ВОЗДУХ

I

В этом городе просыпаешься, будто
рождаешься заново. Сон здесь —
              без примесей
небытие, священный отдых.
Утром зеленым светом занимаются
              под рукой вещи.
Он выходит на улицу, как лунатик,
не способный реальность отщепить от сна.
Под ним разворачиваются раскопы.
Культурный слой, тучный, как грех Ирода,
раскачивается кротами с прожекторами
              в лапах.
А вокруг — пахнет то гиацинтом, то розой
или — душно — олеандром, и скоро болит
              голова.
Зелень качает корнями перед носами
              кротов влагу.
И путник просыпается в разгаре лета,
в пылающем горниле полдня,
в мозжечке ослепленья, затменья,
на поверхности нового палеозоя.
И рассекает алмазным пробегом
гладь мертвого озера, взлетает над
              Иорданом.
Что ему вслед ревут мастодонты?
Тысячелетья? Эпохи? Периоды?
В первые мгновенья человек был
неотличим от Бога, и, чтобы
не перепугать, ангелы упросили
Всевышнего наделить человека сном.
И теперь по пробуждении над головой
парашютом вспыхивает утро.

II

Здесь черным стеклом заложены глазницы
              камня.
Ты проходишь мимо них, и всё,
              что ты видел,
чем жил, над чем работал, скоплено
в этой кристальной черноте, пригодной
только для чернил: что может быть
              прозрачней слова?
Что еще, кроме слова, способно проникнуть
              в душу?
Боль? Память? Страх? Смерть? — это всё
              оболочка.
Лишь слово способно войти и увлечь
за собою наши поступки, нашу
              возлюбленную — душу —
туда, где этот город обретает плоть.

Там, в пустыне, открывающей зёв за городом,
внезапно встречаешь свои собственные
              следы —
следы двойника, и тебя пронзает
ужас встретить его. Кто знает,
насколько он тебя ненавидит?.. Здесь
пасутся козы — в залитом зноем ущелье.
Здесь можно утонуть после дождя и очнуться
по ту сторону — со ртом, забитым глиной.
Зимой здесь дыхание стужи вспарывает
ледяным лезвием подбрюшье.
И разверстая туша быка —
единственная печь на всю округу.
Забраться в нее, прижаться к печени,
как к подушке.
Здесь, в пустыне, так просто
встретить себя самого
и услышать: нет.

III

Внутри Храма — скалы.
Керубы на них крылато
сидят на корточках, зорко
всматриваются в кристальную
сердцевину Храма.
Они неподвижны и насторожены,
готовы повиноваться.

В Тальпиот пахнет
свежевыстиранным бельем.
В садах переливается дрозд.
В тишине женщина
закрывает руками лицо.
Смерть вылизывает ей глаза
теплым шершавым языком.

Далеко за пустыней,
чьи горы парят над востоком,
утопая в наступающей ночи,
в сердце морей — по дну
Мертвого моря
тоскует моя душа —
и, наконец, разглядев ее, керубы,
вдруг снимаются с места.
Их крылья застилают глаза.

IV

Замешательство на Котеле
в Иом Киппур: японская туристка
упала в обморок. Над ней
склоняется медбрат,
его пейсы пружинят,
как елочный серпантин.

Человек, отложив молитвенник,
шаркает и хлопает белыми
пластмассовыми креслами.
Два португальца —
белый и черный —
подвывают, подпирая Стену:
Obregado, Senhor, obregado!
Накрывшись талитом, сосед
тихо напевает слихот
и не выдерживает — плачет.
Лицо взрослого бородатого мужчины,
который сейчас уйдет и никто
никогда его больше не увидит, —
мокрое от слез лицо сильнее веры,
боли, муки, абсолютной черноты.

V

Жизнь здесь стоит на краю
Иудейской пустыни,
испытывает искушение
шагнуть в нее, раствориться
в ночном небе.

Красота здесь
вся без остатка
пронизана последним днем
Творения.

У Яффских ворот
пойманный велосипедный вор
выворачивает карманы,
полные ракушек.

VI

Тристрамии над Масадой
зависают над пропастью, беря
из ладоней туристов крошки.
Мертвое море внизу —
лазурный меч,
которым луна
обрезает космы лучей
солнцу.

В этой небольшой стране —
размером с тело Адама —
от руки до руки
меняется время года.

Керубы снова
всматриваются в меня
и видят, как пятно
солнечного света
расползается, исчезает.

VII

Ночью две фигуры под столбом
читают сны из молитв
для молодого месяца;
дрожат от холода и приплясывают.

Белый теплый камень домов под луной
кажется телом призрака.
Мальчик засыпает внутри
камня и видит сон моллюска, сон
крупинки известняка.

VIII

Незримые сады
на подступах к Храму.
В Армянском квартале
тарахтит мопед.

В садах за высоким забором,
в листве, на ветвях и в кронах,
спят воины последней битвы.

Под Западной Стеной
среди ног молящихся
бродит горлица,
тоскует горлом —
зовет и зовет,
а кого — не знает.

Лохматый пес умирает на пустыре.
Солнце жарит так, что даже мухи
над ним обжигаются о воздух.
Над псом понемногу вырастает
              клещевина.

IX

В этом городе в полдень
солнце прячется в глазной
хрусталик.

В этом городе смерть
олива солнце роза воздух
однокоренные слова.
Я перекатываю на языке
корень слова «закат», в раздумье.

Солнце падает за карнизы,
и в город вглядывается пустыня.
Куст пахнет мускусной лисой,
вдали хохочут сквозь слезы шакалы.

В пустыне Давид настигает Авшалома,
прижимает к себе, и оба плачут.
Иаков поправляет под головой камень.

X

Днем солнцепек
затопляет пламенем вади[6],
склоны текут в мареве,
в нем движешься, переливаясь.
Овцы щиплют колючку.
На плечи прыгают вспугнутые акриды.
Вот пастух-бедуин в сандалиях
из свитков Кумрана.

Учитель Святости пишет
и пишет и пишет
мне письмо, я прочту
его перед тем,
как спущусь на дно, в сердцевину
Афро-Аравийского разлома.

XI

Улицы Тальпиота благоухают
теплой ласковой пылью.
Луна за мною движется на поводке,
и ночь распускает свой синий парус.
Я встаю на цыпочки и ножом
              распарываю парус.
За ним сидят керубы, я слышу
их затаившееся дыханье.
О, этот стремительный полет!

Рассвет тлеет в золе пустыни.
Прозрачный гигант
спускается спать к Иордану.
С моря поднимается ветерок
и трогает солью губы.

XII

Олива солнце роза воздух
пыль горлица глоток и камень
ребро и ярус мрак ступень волна
хрусталик сон глубокий лик.

Одетая во всё черное
молодая женщина
спускается из Храма.

Она идет в незримый сад,
но медлит, как будто что-то позабыв
или услышав оклик.
Оглянувшись, она всматривается
в мокрое от слез лицо мужчины и
остается стоять на ступенях.

46