Уильям Блейк - Поэзия английского романтизма XIX века

• Название: Поэзия английского романтизма XIX века
• Автор: Уильям Блейк
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1975

В книгу вошли произведения таких авторов как: Вильям Блейк, Вальтер Скотт, Сэмюель Тэйлор Кольридж, Вильям Вордсворт, Роберт Саути, Томас Мур, Джордж Гордон Байрон, Перси Биши Шелли и Джон Китс.

Перевод с английского С. Маршака, О. Чухонцева, Е. Витковского, В. Левика, В. Микушевича, В. Топорова, А. Блока, В. А. Жуковского, В. Потаповой и др.

Вступительная статья Д. Урнова.

Примечания Е. Витковского.

---

1796

Дж. Констебль.

Собор в Солсбери из сада епископа. 1823 г.

Масло. Лондон. Галерея Тейт.

Кубла Хан, или Видение во сне Фрагмент Перевод В. Рогова

[137]

Летом 1797 года автор, в то время больной, уединился в одиноком крестьянском доме между Порлоком и Линтоном, на эксмурских границах Сомерсета и Девоншира. Вследствие легкого недомогания ему прописали болеутоляющее средство, от воздействия которого он уснул в креслах как раз в тот момент, когда читал следующую фразу (или слова того же содержания) в «Путешествии Пэрчаса»[138]: «Здесь Кубла Хан повелел выстроить дворец и насадить при нем величественный сад; и десять миль плодородной земли были обнесены стеною». Около трех часов автор оставался погруженным в глубокий сон, усыпивший, по крайней мере, все восприятия внешней обстановки; он непререкаемо убежден, что за это время он сочинил не менее двухсот или трехсот стихотворных строк, если можно так назвать состояние, в котором образы вставали перед ним во всей своей вещественности, и параллельно слагались соответствующие выражения, безо всяких ощутимых или сознательных усилий. Когда автор проснулся, ему показалось, что он помнит все, и, взяв перо, чернила и бумагу, он мгновенно и поспешно записал строки, здесь приводимые. В то мгновение, к несчастью, его позвал некий человек, прибывший по делу из Порлока, и задержал его более часа; по возвращении к себе в комнату автор, к немалому своему удивлению и огорчению, обнаружил, что, хотя он и хранит некоторые неясные и тусклые воспоминания об общем характере видения, но, исключая каких-нибудь восьми или десяти разрозненных строк и образов, все остальное исчезло, подобно отражениям в ручье, куда бросили камень, но, увы! — без их последующего восстановления.

И все очарованье
Разрушено — мир призраков прекрасный
Исчез, и тысячи кругов растут,
Уродуя друг друга. Подожди,
Несчастный юноша со взором робким, —
Разгладится поток, виденья скоро
Вернутся! Остается он следить,
И скоро в трепете клочки видений
Соединяются, и снова пруд
Стал зеркалом.

Все же, исходя из воспоминаний, еще сохранившихся у него в уме, автор часто пытался завершить то, что первоначально было, так сказать, даровано ему целиком. Σαμερον αδιον ασω;[139] но «завтра» еще не наступило.

В качестве контраста этому видению я добавил фрагмент[140] весьма несхожего характера, где с такой же верностью описывается сновидение, порожденное мучениями и недугом.

1798

Построил в Занаду́ Кубла́
Чертог, земных соблазнов храм,
Где Альф, река богов, текла[141]
По темным гротам без числа
К бессолнечным морям.
Там тучных десять миль земли
Стеною прочной обнесли;
Среди садов ручьи плели узор,
Благоухали пряные цветы,
И окаймлял холмов ровесник, бор,
Луга, что ярким солнцем залиты.

А пропасть, жуткою полна красою,
Где кедры высились вокруг провала!
Не там ли женщина с душой больною,
Стеная под ущербною луною,
К возлюбленному демону взывала?
И, неумолчно в пропасти бурля,
Как будто задыхается земля,
Могучий гейзер каждый миг взлетал
И в небо взметывал обломки скал —
Они скакали в токе вихревом,
Как град или мякина под цепом!
Средь пляшущих камней ежемгновенно
Взмывал горе́ поток реки священной —
Пять миль по лесу, долу и поляне
Она текла, петляя и виясь,
Потом в пещеру мрачную лилась
И в мертвенном тонула океане,
И хану были в грохоте слышны
Вещанья предков — голоса войны!

Чертога тень в волнах скользила,
И звучали стройно в лад
Песнь, что тьма пещер творила,
И гремящий водопад.
Такого не увидишь никогда:
Чертог под солнцем — и пещеры льда!

Раз абиссинка с лютнею
Предстала мне во сне:
Она о сказочной горе,
О баснословной Аборе,[142]
Слух чаруя, пела мне.
Когда бы воскресил я
Напев ее чужой,
Такой восторг бы ощутил я,
Что этой музыкой одной
Я воздвиг бы тот чертог
И ледяных пещер красу!
Их каждый бы увидеть мог
И рек бы: «Грозный он пророк!
Как строгий взор его глубок!
Его я кругом обнесу!
Глаза смежите в страхе: он
Был млеком рая напоен,
Вкушал медвяную росу».

1797

Льюти, или Черкесская любовная песня Перевод А. Парина

[143]

Я вышел в путь, лишь ночь легла,
Чтобы сжечь любовь дотла.
Надежда, сгинь, мечта, уйди —
У Льюти сердца нет в груди.
Взошла луна, и тень звезды
Белым маревом легла
На поверхности воды.
Всех светлей была скала —
Скала, чей блещущий алмаз
Кудрявый тис укрыл от глаз.
И Льюти встала предо мною:
На лоб, пьянящий белизною,
Упала прядь густой волною.
Манящий призрак, уходи!
Не сердце — лед у ней в груди.

Я видел облако — оно
Медленно текло к луне,
Игрой лучей привлечено,
Искрящееся, как руно.
Взлетев к слепящей белизне,
Оно в лучистый круг вошло
И стало царственно-светло.
Так я к любви моей иду
В пылу надежд, в душевной смуте
И млею, сердцу на беду,
Перед лицом лукавой Льюти.
Обманный морок, уходи!
Не сердце — лед у ней в груди.

У облака опоры нет,
Оно бессильно мчится прочь,
В пути теряя лунный свет,
И в тусклый темно-серый цвет
Его окрашивает ночь.
Раскинув скорбные крыла,
Облако летит в страну,
Где для него готовит мгла
Пугающую белизну.
Мое лицо ему под стать:
Любовь румянец извела
И хочет жизнь мою отнять.
Надежда, сгинь, мечта, уйди!
Зажгу ли жар у ней в груди?

Парит на небе островок —
Он легок, светел и высок,
Прозрачней облака любого.
Наверно, ветер в путь увлек
Частичку легче кисеи —
Батистовую ткань покрова
Умершей в муках от любви.
Познавший жар неразделенный
Погибнет, смерти обреченный.
Надежда, сгинь, мечта, уйди:
Не вспыхнет жар у ней в груди.

Из-под ног волна обвала
Сорвалась гудящим градом —
Река спокойная взыграла,
Как зверь, ревущим водопадом.
И лебеди, почуяв дрожь,
Поднялись с камышовых лож.
О птицы! Музыкой поверен
Движений ваших стройный лад!
Как неожидан и безмерен
Восторг, которым я богат!
По мне, не день, а ночь одна
Для ваших таинств создана.

Я знаю, где во власти сна
Любимая лежит одна —
Там соловей в кустах жасмина
Не замолкает ни на миг.
Будь я хоть тенью соловьиной,
Я б на мгновение проник
В укрытый ветками тайник
И мог хоть издали взглянуть
На белую нагую грудь,
Напоминающую мне
Двух птиц на вздыбленной волне.

О, если б в снах я ей предстал
В гробу, холодный и бесстрастный,
И взор любимой приковал
Мой лик, величию причастный!
Мне не страшна была б могила,
Когда бы Льюти полюбила!
Надежда, сжалься, подожди —
Зажжется жар у ней в груди,

1798

Франция: Ода Перевод М. Лозинского

[144]

I [145]

Вы, облака, чей вознесенный ход
Остановить не властен человек!
Вы, волны моря, чей свободный бег
Лишь вечные законы признает!
И вы, леса, чаруемые пеньем
Полночных птиц среди угрюмых скал
Или ветвей могучим мановеньем
Из ветра создающие хорал, —
Где, как любимый сын Творца,
Во тьме безвестной для ловца,
Как часто, вслед мечте священной
Я лунный путь свивал в траве густой,
Величьем звуков вдохновенный
И диких образов суровой красотой!
Морские волны! Мощные леса!
Вы, облака, средь голубых пустынь!
И ты, о солнце! Вы, о небеса!
Великий сонм от века вольных сил!
Вы знаете, как трепетно я чтил,
Как я превыше всех земных святынь
Божественную Вольность возносил.

II

Когда, восстав в порыве мятежа,
Взгремела Франция, потрясши свет,
И крикнула, что рабства больше нет,
Вы знаете, как верил я, дрожа!
Какие гимны, в радости высокой,
Я пел, бесстрашный, посреди рабов!
Когда ж, стране отмщая одинокой,
Как вызванный волхвами полк бесов,
Монархи шли, в годину зла,
И Англия в их строй вошла,
Хоть милы мне ее заливы,
Хотя любовь и дружба юных лет
Отчизны освятили нивы,
На все ее холмы пролив волшебный свет, —
Мой голос стойко возвещал разгром
Противникам тираноборных стрел,
Мне было больно за родимый дом!
Затем, что, Вольность, ты одна всегда
Светила мне, священная звезда;
Я Францию проснувшуюся пел
И за отчизну плакал от стыда.

III

Я говорил: «Пусть богохульный стон
Врывается в созвучья вольных дней
И пляс страстей свирепей и пьяней,
Чем самый черный и безумный сон!
Вы, на заре столпившиеся тучи,
Восходит солнце и рассеет вас!»
И вот, когда вослед надежде жгучей
Разлад умолк, и длился ясный час,
И Франция свой лоб кровавый
Венчала тяжким лавром славы,
Когда крушительным напором
Оплот врагов смела, как пыль, она
И, яростным сверкая взором,
Измена тайная, во прах сокрушена,
Вилась в крови, как раненый дракон, —
Я говорил, провидя свет вдали:
«Уж скоро мудрость явит свой закон
Под кровом всех, кто горестью томим!
И Франция укажет путь другим,
И станут вольны племена земли,
И радость и любовь увидят мир своим!»

IV

Прости мне, Вольность! О, прости мечты!
Твой стон я слышу, слышу твой укор
С холодных срывов Гельветийских гор,[146]
Твой скорбный плач с кровавой высоты!
Цвет храбрецов, за мирный край сраженный,
И вы, чья кровь окрасила снега
Родимых круч, простите, что, плененный
Мечтой, я славил вашего врага!
Разить пожаром и мечом,
Где мир воздвиг ревнивый дом,
Лишить народ старинной чести,
Всего, что он в пустыне отыскал,
И отравить дыханьем мести
Свободу чистую необагренных скал, —
О Франция, пустой, слепой народ,
Не помнящий своих же страшных ран!
Так вот чем ты горда, избранный род?
Как деспоты, кичась, повелевать,
Вопить на травле и добычу рвать,
Сквернить знаменами свободных стран
Храм Вольности, опутать и предать?

V

Кто служит чувствам, кто во тьме живет,
Тот вечно раб! Безумец, в диких снах,
Он, раздробив оковы на руках,
Свои колодки волею зовет!
Как много дней, с тоскою неизменной,
Тебе вослед, о Вольность, я летел!
Но ты не там, где власть, твой дух священный
Не веет в персти человечьих дел.
Ты ото всех тебя хвалящих,
Чудясь молитв и песен льстящих,
От тех, что грязнет в суеверьях,
И от кощунства буйственных рабов
Летишь на белоснежных перьях,
Вожатый вольных бурь и друг морских валов!
Здесь я познал тебя — у края скал,
Где стройный бор гуденье хвои
В единый ропот с шумом вод сливал!
Здесь я стоял с открытой головой,
Себя отдав пустыне мировой,
И в этот миг властительной любви
Мой дух, о Вольность, встретился с тобой.

Февраль 1798