Евгений Носов - Памятная медаль

• Название: Памятная медаль
• Автор: Евгений Носов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Сдернув кепарики, пригнувшись и вобрав головенки в кузнечиковые плечики, будто в деревенском кинозале, где уже начался показ картины, неслышно пробрались к дверям Герасимовой каморы и присели на пол у притолок те самые пацанята - Колюнок с Олежкой... Они уже знали по опыту, что ежли Петрован возвращался из района с бубликами через плечо, то непременно начинал вспоминать про свою жизнь. А нынче еще и медаль получил, должно быть вовсе занятно. А то, что к началу они припозднились маленько, так это все тетка Евдокия не пускала, жадина. Растопырилась на крыльце: нет и нет! Дескать, Герасим хворый, неча докучать. Но вот уговорили, уканючили пустила, но чтоб ни-ни...

- А-а! Братики-кондратики пожаловали! - обернулся Петрован. - Давние мои слухачи! И уже в цыпках! Аккурат приспел час про главную мою баталию поведать. Ну, слушайте, мои хорошие, слушайте. Вот вам сушки для веселья. Сидите да погрызывайте... Ну, стало быть, через пару дней наконец-то поладили мы со своим мотором, поставили его на место. Я даванул стартер мотор рявкнул, будто оголодал, хватанул с полутыка! Заглушил, а потом снова даванул, а он - опять враз искру хапнул. А в нем - более шестисот коней! Ого-го! Зверюка какая! Для интересу пнул лбом матерую елку, та брык вверх кореньями! Сосна пополам изломилась бы, а елка завсегда с корнем выворачивается, будто на тебя медведь, задравши лапы, восстал. Правда, не всякую ель опрокинуть можно, но по мотору чую, что наш-то всякую завалит! С тяжелого бомбардировщика взят, с тэ бэ первого. Вон какой нахрапистый!

Вот тебе политрук Кукареко - мрачный, глядит под ноги, на серые катанки. Должно, переживал после той неудачной атаки. Дак и запереживаешь: на тот день никакого батальона уже не было. В наличии одна наша машина осталась. Только-только на собственный ход встала. Да еще "десятка" в кустах пряталась, ждала: с подбитой снимут ленивец, а на нее поставят... Остальные еще "живые" борты числились в отставших. Но машины сгорели - ладно: не зная ничего, с ходу на рожон сунулись. Главное - ребята не вернулись. Из четырех экипажей, которые тогда на Кудельщину пошли, а это, считай, шестнадцать человек, без десантников, уцелели только трое. Остальные все истекли кровью в железных коробах, заживо погорели. Их еще и не хоронили, так в горелых танках и остались. Как их оттуда возьмешь? Немец пристрелялся, пикнуть не дает. Теперь уж заберут, когда отобьют Кудельщину.

Кукареко оглядел поваленную елку да как заорет, как заматерится:

"А ну, прекратить мне эти штучки - елки на передовой валять!"

"Да мы мотор после ремонта малость попробовали..." - объяснился я как механик, ответственный за ходовые механизмы.

"Вот я т-те попробую, мать-перемать! В штрафную захотел? С банями катавасию устроили, дак мало им, они еще и у немца под носом дерева давай валять!"

"Да мы всево-то одну елку..."

"А немцу и одной елки достаточно. Он на нас во все бинокли глядит. Вот возьмет, понимаешь, и накидает "бураков"..."

Бураками у нас метательные мины назывались: хвост у них на обрубленную ботву похож: вылитый бурак!

А политрук все пинал елку валенком:

"Понимать же надо: шарахнет квадратно по тому месту, где ваша елка, падамши, снег взбучила, да и угодит по танку. Вот пока я тут с вами канителюсь, он небось уже наводит свои минометы. А мина опаснее снаряда, она, подлая, сверху падает. Может аккурат в моторную часть угодить, в самое уязвимое место. А нам ваш танк целым и невредимым позарез нужен: завтра сызнова пойдем на Кудельщину..."

Лешка Гомельков возьми и хихикни: дескать, один, что ли? Кукареко этак строго посмотрел на Леху, должно, ему не понравилась эта Лехина подковырка, и сам спросил Гомелькова:

"Что значит - один? Тут что, сплошные дураки командуют? За такие слова, понимаешь... Танковый экипаж один, это верно, но с вами пойдет десантный батальон лыжников, артналет сделаем, "катюша" подыграет... А еще двое аэросаней с крупнокалиберными пулеметами. Так что давайте, и чтоб к завтрашнему утру машина была как часы. И чтоб Кудельщину взять без разговоров!"

А Леха ему:

"Дак у нас шесть штук снарядов только..."

"У двести десятой возьмете. Она все равно без ленивца никуда не пойдет. - И позвал командира танка: - Катков! К шестнадцати ноль-ноль в штаб группы на уточнение операции".

В прихожей раздались женские голоса - шумливо, звончато, перескакивая один через другой, как на базаре. Это пришла Петрованова Нюша и сразу, с порога вступила с хозяйкой в словесный коловорот, из коего можно было различить разве что отдельные слова и понятия:

- Вот околотень! Ну бродень!

- Да тута, тута...

- Двое ден, как дома нету.

- Ну, будя тебе... Не под забором ляжит.

- Ищо чево - "под забором"...

- Ой, гляжу, на тебе кохта новая? Гдесь таку отхватила?

- Кой новая! Понюхай, нахталином разит.

- А как седни куплена!

- На какие шиши? Пенсию третий месяц не кажут.

- Да ты проходь в горницу-то, проходь, не разбувайся, в мае грязи не бывает.

- Да я на секунд один, своим глазом глянуть, живой ли?

- Живой, живой!

- А твой как? Не легшает?

- Ой, девка, уже и не ходит, видать, к тому все идет. Но седни - тьфутьфу! - вродя ничего, тамотка балакают. День Победы справляют.

- Ну, я своему насправляю - мимо дома пробегать!

- А чево это у тебя под кохтою-то?

- Да тут... Вот ждала, думала, придет, а он, вишь, по гостям...

Нюша, сопровождаемая Евдохой, заглянув в камору, продолжила начатое еще в прихожей:

- Ага-а! Вот ты где, голубок! На чужих хлебах устроился! А я, дура, в окна выглядаю: идет - не идет? Вот уж солнце к земи пошло, а ево все нету и нету. Думаю, электричка запаздывает... А он туточки... Медалью похваляется...

Петрован, сбитый со своей главной мысли, ерзал на табурете, воздевал руки, пытаясь отыскать прореху в потоке Нюшиных попреков, но только виновато косноязычил:

- Дак а мы чего? Мы - ничего... Герасим дак и вовсе...

А Нюша как из желоба:

- Глядела-глядела, да и осенило: не иначе как у Герасима, нынче один он из ветеранцев остался да мой ишо. Дай, думаю, забегу проверю, а то душа сронилась. Времена-то какие: кругом одно охайство. Да ежли ишо сам выпимши...

- Да ничего такого... - упорствовал Петрован.

- Как это ничево? А вон, вижу, бублики на веревке... Твои?..

- Нолики? Ну мои... Дак это я ребяткам.

- И глаза не на месте, веки не держатся. А ну, глянь на меня, глянь, глянь прямо!

- Дак за какие ляды? Всего-то и дала двадцатку... Кабы б к медали да по стопарику - солдатское дело, а то даже на музыке не сыграли. Иные потом сами складывались - день-то какой! Победа! Но я отошел: мне на электричку надо было. Так на вокзале кружку пива по-быстрому - и домой! Вот у Герасима початая была - всего нам и веселья.

- Да я не за то... - Нюша наконец высвободила из-под кофты глиняную миску и, на весу освобождая ее от рушника, поставила на свободную табуретку. Миска доверху полнилась румяными шаньгами, еще веявшими теплом и сметанным духом подового печева, томленой картошки и жареного лука. - Я ж их под подушку и кожух сверху... Ну, давайте, пока тепленькие. Ребятки, Колюшка, Олежка, вы тоже берите, берите...

- Ну, как налетела, сполоху наделала! - мотнул головой Петрован, когда Нюша наконец ушла, наказав съесть шаньги, пока теплятся, и не сидеть до звезд. - Перебила весь наш порядок. На чем-то я прервался, не вспомню...

- Как собрались итить на Кудельщину... - подсказал Олежек.

- А-а! Во-во! - воспрянул Петрован. - Собрались, значит, ждем момента. И вот, как сейчас помню, в шесть ноль-ноль утра, по самой ранней серости, еще немец не пивал кофею, заговорила наша матушка-артиллерия. Из-за леса, с закрытых позиций, враз ударило несколько батарей. В сумеречном небе заквохтали первые гаубичные снаряды и объявились беглыми вспышками по всему закрайку деревни, где у него была нарыта оборона: бах-бабах, бах-бабах! Будто баба половик выколачивает. Тут же мимо нашей "тридцатьчетверки", грюкая лыжными палками, пошли десантники в белых халатах - видны только вещмешки да карабины.

Пришло время и нам выступать, пока артиллерия наш мотор заглушает. Но мы не пошли на рожон открытым полем, следом за лыжниками, которых было предписано поддерживать, а, на свой нос, помчались краем леса влево, вроде как прочь от боевых порядков. В том месте ельник пересекала не шибко великая речушка и убегала к левой околице Кудельщины. Мы с командиром Катковым еще вчера наведались к ее берегам. Речушка бурливо плескалась по промытому камешнику и этой своей прытью не давала заметать себя снегом и схватывать льдом. Вот тогда-то мы и решили: не переться по открытым полевым заснегам и сугробам, а прокрасться к деревне по речному руслу. Было нам на руку и то, что берега речушки застили нас ольхами, раскидистыми ивами, путаным черемушником и всякой поречной всячиной. Мы, конечно, рисковали: могли залететь в опасный омут или сесть днищем на лобастый валун, и тогда, считай, хана - за порчу военной техники и бегство с поля боя. А мы и на самом деле очутились далеко от того поля, куда ушла наша белая пехота. Там уже гремело вовсю: в полумраке рассвета схлестывались, пересекались ихние и наши огненные трассы, вытягивали змеиные шеи осветительные ракеты. А у нас тут дремотная глухомань, сцепившиеся над головой заснеженные деревья да бег черной воды по извилистому камешному руслу, которое порой так закручивалось, что танк повертывался к передовой своим задом. Мы пробирались с открытыми люками: я себе распахнул, командир - себе. Башню развернули пушкой назад, чтобы не цеплять ею встречные сучья. Встречались и настоящие туннели из веток и снега, куда в полной темноте заныривать было даже страшновато. Сверху рушились пласты слежалого снега, разбивались о броню, снежной кашей забивало люки. Но на снежную кутерьму мы не обращали внимания: снег не грозил ни поломкой, ни ушибами. Опаснее было напороться на матерую дровину. Катков то и дело втягивал голову в люк - уклонялся от хлеставших по башне веток. Иногда такие попадались дурики, что, чуть зазевайся, снесли бы голову, как кочан капусты с кочерыжки. В таких случаях Катков постукивал ручкой нагана по башенному железу: дескать, не газуй, полегче, потише... Но стучи не стучи, а газовать приходилось, куда денешься: на крутых извивах реки танк залетал в бочаг, опасно кренился на бок, и тогда в бортовых ящиках гремели, пересыпались гаечные ключи и отвертки, а мы с пулеметчиком Лехой задирали валенки от набегавшей в машину воды. Но все обходилось без чепе: речушка в здешних местах еще не набрала глубины, она появится пониже, и только пугала своими суводинками и портомоями, в которых и впрямь деревенские женщины прежде полоскали ребячьи порты. Но все-таки приходилось натужно выскребаться железом гусениц из заиленных омутов, благо, что немец, отвлеченный боем, не слыхал моторного рыка. Но и мотор молодец: ни разу не подвел - не чихнул, не поперхнулся, а только гневно взвывал и расшвыривал голыши.