Дина Хапаева - Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий

• Название: Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий
• Автор: Дина Хапаева
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Культурология
• Год: 2005
• ISBN: 5-86793-407-1

«Непредсказуемость общества», «утрата ориентиров», «кризис наук о человеке», «конец интеллектуалов», «распад гуманитарного сообщества», — так описывают современную интеллектуальную ситуацию ведущие российские и французские исследователи — герои этой книги. Науки об обществе утратили способность анализировать настоящее и предсказывать будущее. Немота интеллектуалов вызвана «забастовкой языка»: базовые понятия социальных наук, такие как «реальность» и «объективность», «демократия» и «нация», стремительно утрачивают привычный смысл. Разрастающийся кризис научной рациональности угрожает не только идентичности интеллектуалов. Он ставит под вопрос основы наших представлений о мире. В чем причины происходящей на наших глазах интеллектуальной революции? Как связана она с изменением восприятия времени в европейской культуре, начавшимся в XX столетии? — таковы главные проблемы, обсуждаемые в этой книге.

---

По мнению создателя этой концепции Франсуа Артога, в восприятии времени наступил резкий перелом. Особенностью нового восприятия времени, характерного для наших дней, является подавление настоящим двух других членов временной триады. Поглощение настоящим прошлого и будущего превращает настоящее в собственный самодостаточный горизонт и делает невозможным выход за его пределы «в другое время»[293]:

«Отсюда, возможно, и происходит этот современный опыт вечного, неуловимого и квазинеподвижного настоящего, стремящегося во что бы то ни стало создать изнутри самого себя свое собственное историческое время. Все идет так, как если бы не существовало ничего, кроме настоящего. <…> Таковы главные черты этого многоликого и многоголосного настоящего: это настоящее-монстр. Оно является одновременно всем (нет ничего, кроме настоящего) и практически ничем (тирания происходящего непосредственно сейчас (de l′immédiate)…). Мы не перестаем вглядываться назад и вперед, но не находим выхода из настоящего, которое мы превратили в наш единственный горизонт»[294].

Другая особенность нового восприятия времени, которую подчеркивает концепция презентизма, — это распад связи времен, разрыв непосредственной преемственности между прошлым, настоящим и будущим[295]. Концепция презентизма точно диагностирует переживаемый нашей эпохой кризис восприятия времени, заостряя внимание на переходе от одного способа восприятия времени к другому[296]. Но она оставляет открытым вопрос о том, какие перемены с неизбежностью влечет за собой новое представление о времени. Механическое усечение временной триады, предполагаемое концепцией презентизма, заставляет задуматься о том, не скрывается ли за попыткой оставить неизменным настоящее — пожертвовав прошлым и будущим — стремление сохранить, пусть в сильно измененном виде, привычную модель темпоральности?

Конечно, спокойнее всего было бы предположить, что такое видение времени вызывает проблемы только у озабоченных методологической рефлексией парижских интеллектуалов или физиков-теоретиков. Однако привычка рассуждать о разрыве между прошлым, настоящим и будущим, о прекращении плавного течения необратимого времени, давно превратилась в достояние массовых представлений[297]. Утрату терминами «прошлое», «настоящее» и «будущее» всякого «объективного, физического» смысла ученые растолковывают читателям в словарных статьях энциклопедий, с удовольствием цитируя знаменитое место из письма Эйнштейна:

«Для нас, убежденных физиков, разница между прошлым, настоящим и будущим является иллюзией, хотя бы и весьма навязчивой»[298].

Идея прерывности времени, которая никогда раньше не воспринималась социальными науками всерьез, теперь не только сделалась фигурой мысли, освоенной историками, социологами или антропологами. Она широко распространилась в элементарной справочной литературе, школьных учебниках и газетах, став неотъемлемой частью современного дискурса о времени. В результате отказ от представления об объективном характере времени превратился в банальность[299], а мысль о существовании такой физической величины, как «психологическое время каждого наблюдателя», приобрела в массовом сознании статус очевидной истины[300].

Важно подчеркнуть, что новый способ восприятия времени рождается не в последнее десятилетие. Его «предвестники» появляются в разнородных и не соотносимых между собой направлениях мысли конца XIX — начала XX в. Символические разрывы в традиционном образе времени обнаруживаются в столь далеких друг от друга областях, как физика и литература. Поэтому попытка построить их общую интеллектуальную генеалогию, найти между ними «идейную преемственность» кажется обреченной на провал. Конечно, Пруст знал о теории относительности Эйнштейна и читал Бергсона, но было бы преувеличением сказать, что они определили направление его «Поисков»[301].

Были ли эти идеи предсказаниями, четко уловившими «дух времени», или первыми опытами деконструкции, провокациями, подтолкнувшими распад объективного времени науки? Ответ на этот вопрос гораздо менее значим, чем факт появления первых трещин в привычном для «модерности» представлении о времени. Характерно, что в концепциях большинства мыслителей, о которых будет идти речь, время играло сугубо подчиненную, инструментальную роль: оно еще не представляло собой столь болезненную проблему, как в наши дни, а следовательно, привлекало внимание в основном не само по себе, а в связи с решением других задач, казавшихся гораздо более важными.

Распад объективного времени мира, признаки которого стали заметны в разных сферах культуры уже с конца XIX в., не был линейным — напротив, каждый значительный прорыв к «новому времени», каждый важный шаг на пути разрушения старой научной картины мира сопровождался объективистской реакцией.

Среди предвестников современной интеллектуальной революции отрицание физиками традиционного представления о времени занимает особое место. Идея пространства-времени, возникшая согласно первоначальному замыслу Эйнштейна как алгебраическая величина, применимая к ограниченной относительности[302], постепенно покорила воображение своего создателя. Став сначала четвертым измерением геометрического пространства, время «превращается в общей теории относительности из математического инструмента в саму физическую реальность»[303]. В результате чисто концептуальное или «объективное», существующее вне явления время Ньютона утратило всякий смысл для теории относительности и перестало иметь значение в физике за пределами классической механики[304]. Более того, физическая эквивалентность пространства и времени сделала незначимым порядок следования событий и превратила в нонсенс попытки делить события на прошедшие или будущие[305]. Зато пространство-время стало легко делить на отрезки.

Представление об идентичности пространства и времени с точки зрения их структуры получило, как уже отмечалось, дальнейшее развитие в трудах копенгагенской школы, где «квантование пространства-времени» стало рутинной процедурой, сделавшей «атомы времени» очевидностью, а прерывность времени — важным физическим постулатом.

Но самым значимым с точки зрения эволюции времени стал следующий вывод физиков, естественно вытекающий из этих представлений: на месте абстрактного объективного универсального времени возникло понятие субъективного, собственного времени наблюдателя[306].

Одновременно с изменением взгляда на мир представителей точных наук в конце XIX — начале XX в. весьма сходные интуиции о природе времени обнаруживаются в работах философов, историков, социологов, писателей. Попытаемся отметить те из них, которые оставили неизгладимый след в современных представлениях о времени, несмотря на критику философских воззрений их создателей.

Идея субъективного времени, субъективной непрерывности, лежащая в основе человеческой личности, прямо противопоставляется объективному времени мира Анри Бергсоном. Конечно, Бергсон, в отличие современных взглядов, противопоставляет внешнее время мира, которое он считает бесконечным настоящим, чистой внутренней протяженности субъективного времени. Как известно, для последующих поколений французских философов и психологов наследие Бергсона стало главной мишенью критики и опровержения. И все же тот факт, что идея бесконечного настоящего внешнего мира и идея субъективного внутреннего времени были неразрывно связаны между собой в концепции крупнейшего французского философа первой трети XX в., кажется глубоко не случайным. В современных описаниях «бесконечного настоящего» звучат отголоски его анализа:

«Чем может являться протяженность вне нас? Только настоящим, или, если это нравится больше, одновременностью. Без сомнения, внешние вещи изменяются, но их моменты образуют последовательность только для сознания, которое их вспоминает. Мы наблюдаем вне нас, в определенный момент, ансамбль одновременных данностей…»[307]

Проблематизации идеи объективного времени не в меньшей степени, чем Бергсон, способствовал Эдмунд Гуссерль. Изобретение «феноменологической редукции» — включая вынесение «за скобки» объективного времени — имело значение не только для создания кадра феноменологического анализа сознания. Положение, что темпоральность сознания по своей природе субъективна и имеет мало общего с объективным временем мира, — одна из центральных идей феноменологии Гуссерля, — создало основу для переоценки значимости объективного времени мира. Темпоральные акты сознания соотносятся с абсолютным потоком сознания или с «абсолютной субъективностью сознания». Время является конструктом сознания, а вовсе не отражением внешнего времени объектов:

«Этот поток не есть поток объективного времени, которое я определяю с помощью часов или хроноскопа, не время мира, которое я фиксирую по отношению к земле или солнцу. Ибо оно попадает под феноменологическую редукцию. Скорее, мы назовем этот поток доэмпирическим или феноменологическим временем»[308].