Леонид Билунов - Три жизни. Роман-хроника

• Название: Три жизни. Роман-хроника
• Автор: Леонид Билунов
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-224-02508-4

Книга Леонида Билунова «Три жизни» написана на основе подлинных событий и по увлекательности превосходит любой приключенческий или детективный роман. Событий, произошедших с ним, с лихвой хватит не на одну, а на целых три жизни. И каждая из них наполнена не только трагическими событиями, всевозможными преградами и разочарованиями, но и надеждой на лучшее будущее…

---

Это был лучший борщ в моей жизни! Тем более что мама к обеду не приехала. Мы сидели вдвоем, друг против друга, и передо мной в красивой тарелке с голубыми птицами дымилось горячее, вкусное, алое блюдо, приготовленное Валей специально для меня. От поварешки по поверхности торопливо разбегались мелкие глазки навара, а густая сметана сама вплывала в поварешку вместе с гущей. Большие ложки и ножи были тоже другие, чем обычно, парадные.

— У нас сегодня что, праздник? — спросил я.

— Да нет, почему… — отвечала Валя, не глядя на меня. — Просто суббота…

После обеда я предложил прогуляться, но Валя наотрез отказалась. Она убрала со стола, я разложил тетради, книги, и она села на диван совсем рядом со мной. Кругом было тихо. Тикали квадратные часы над кроватью. За окном начинало темнеть, но было еще видно, и мы склонились над столом, не зажигая света. Я обнял Валю за плечи, она доверчиво прижалась ко мне щекой… Тетради были забыты. Я гладил ее по спине, по волосам. Я повернул ее к себе лицом и впервые так близко увидел эти нежные серые глаза, подернутые сейчас легкой туманной пленкой. Я смотрел ей прямо в глаза, и она не отводила взгляда. Вдруг моя рука машинально, почти против воли коснулась гладкого твердого колена, и словно электрический разряд побежал по ней к сердцу. Валя не отнимала моей ладони, и мы сидели так долго — я, замерев и не смея передвинуть руку, она, прижавшись ко мне лбом, обдавая меня своим свежим частым дыханием. Другой рукой я коснулся через кофточку ее маленьких, только недавно начавших поднимать платье грудок с твердой горошиной соска, и мне неудержимо захотелось зарыться в них лицом, носом, губами, подбородком! Пуговицу за пуговицей расстегивали мои пальцы на кофточке, и Валя замерла, сжалась, притихла, словно лишилась возможности двигаться. Пуговицы были почти все расстегнуты, уже была видна тонкая розовая рубашечка, как вдруг во входной двери начал поворачиваться ключ.

Валя разом вскочила на ноги, бросилась задернуть занавеску, включила свет и с невероятной быстротой привела себя в порядок.

Было слышно, как входная дверь отворилась, в коридоре раздались тяжелые женские шаги, не похожие на легкую поступь Валиной мамы, шаги приблизились к нам — и протопали дальше.

Валя снова села на диван, так же близко ко мне, как и раньше, но откинулась на спинку и прикрыла глаза. Я стал целовать ее в глаза, в щеки, в шею, но когда дошел до губ, она еле слышно проговорила:

— Мама…

— Что, мама? Где мама? Мама, может, и не придет! — вскричал я.

Валя покачала головой и опять прикрыла глаза.

Так мы и просидели на диване, с зажженным светом, до самой полуночи. Мои ладони стремились пробраться к ее телу, и Валины сильные спортивные руки ни разу не сделали движения, чтобы оттолкнуть меня. Я попытался проникнуть под кофточку снизу, где она входила в короткую юбочку, но каждый раз Валя отрицательно качала головой и шептала:

— Мама… мама может…

И этого было достаточно, чтобы меня остановить.

Но когда я снова принялся за пуговки и медленно, одну за другой, расстегнул их до конца, она ничего не сказала. Осторожно, замирая от счастья, повел рукой от ключицы вниз, под розовую рубашку, и Валя промолчала, впустила ее, словно родного человека с холодной улицы в дом. С этой минуты я ничего не слышал и не видел, ничего не чувствовал, кроме моей ладони.

На часах была полночь, потом час, потом два… Мы сидели, не двигаясь до утра. Мама так и не приехала. И когда много позже я вспоминал эту ночь, я удивлялся, почему мы не пошли дальше? Не то чтобы нам не хотелось, нет — наши сердца бились, как они не бились еще никогда, внутренний жар сушил нам губы, перехватывал дыхание. Но что-то нас удерживало, то, что сильнее желания, выше страсти — любовь!

Мы действительно любили. И мы были, видите ли, в тот момент ужасно, фантастически, невероятно целомудренны.

Под утро Валя перекинула ноги через мои колени и слегка сползла по спинке дивана. Если бы все-таки сейчас пришла мама, увидела нас таких — растрепанных, полураздетых, раскрасневшихся от счастья, переплетенных, обнявшихся, — она могла невесть что вообразить себе. Но я теперь уверен, я давно уже думаю: Валя знала, что она не придет… Мы полусидели, полулежали без сна до самого рассвета, и, когда раннее солнце ударило в занавеску, не сговариваясь, поспешно вскочили оба, и я выскользнул за дверь, на ходу приглаживая волосы руками и застегивая рубашку.

Целый день я провел в парке, переселяясь с одной скамейки на другую, а вечером приехала Валина мать, привезла веселое настроение, прибрала комнату, и так сверкавшую чистотой, вытащила из чемодана французские духи «Шанель», запах которых вспоминался мне потом годами в короткие лагерные ночи, обрызгала ими Валю, хотя та отмахивалась обеими руками, и мы долго ужинали вместе, втроем.

В последний раз.

ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

Из нас готовили убийц.

Я понял это не сразу, а когда понял, то сначала постарался оправдать моих учителей. Да, моей стране нужны сильные, преданные люди, готовые на все для ее защиты. Подросток тринадцати-четырнадцати лет не может жить в конфликте со своей совестью. Он должен точно знать, что хорошо и что плохо, даже если усвоенные им понятия добра и зла являются ложными, временными, относительными. Официально считалось, что после спортинтерната я поступаю в Суворовское училище, высшее учебное заведение, выпускавшее армейских офицеров. Я стану военным.

В те годы я был настоящим советским патриотом. Я уже писал, что мне нравились советские книги. Даже Павлик Морозов, чудовищное дитя советской системы, гордившийся тем, что донес на родного отца, которого тут же прикончили на его глазах — и за что? Только за то, что он утаил немного зерна для своей семьи, для своего сына! — так вот, даже Павлик Морозов вызывал у меня поначалу восхищение. Я любил советские песни — революционные, военные, даже те, что прославляли Сталина, уже скинутого к тому времени с пьедестала. Я, как многие мои сверстники, считал, что живу в самой лучшей на свете стране, которой все завидуют, которая окружена коварными врагами, днем и ночью только и мечтающими, как бы ее завоевать. И даже зародившаяся во мне любовь к Франции, к ее необычной свободолюбивой литературе не мешала этому, как-то уживалась с моей идейностью. «Главный защитник советской власти» — так называл меня иногда с улыбкой Петр Петрович, и в такую минуту мне хотелось броситься на него, как на врага. Петр Петрович замечал мою горячность.

— Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав, — цитировал он старую латинскую поговорку, которая доводила меня до бешенства.

Довольно скоро выяснилось, что даже внутри спортинтерната нас разделяют. Львовский спортинтернат, как я уже говорил, подчинялся Комитету государственной безопасности СССР, знаменитому КГБ. Среди учеников были дети сотрудников этой организации, и учителя их постоянно выделяли. Даже борьбой они занимались в отдельной группе. Другие были безотцовщиной вроде меня. И нас учили совсем по-другому. Теперь я знаю, что нас готовили в десантники, или в войска специального назначения — хорошо всем известный спецназ, или, как их называют в народе, «зомби».

Еще далеко впереди была Афганская война. Впереди был штурм дворца Амина, дело рук двух-трех десятков таких «зомби». Тогда мы об этом даже не догадывались.

Как-то раз во время показательного боя я уложил Валерку на землю, «обезоружил» его и применил прием, который «сломал» ему руку. Разумеется, эти приемы мы только фиксировали, никогда не доводя до конца.

— «Добей» его! — приказал мне инструктор.

— Зачем? — спросил я удивленно. — Я его обезоружил и вывел из строя. Он мне ничем не угрожает. Даже если встанет на ноги.

— Зачем?! Ты меня еще спрашиваешь? А затем, что хотя бы один из твоих врагов уже никогда не сможет тебе ничем угрожать! Что бы ни произошло. Делай, как я!

И он показал мне смертельный захват, которым можно добить уже лежащего на земле противника. Как будто я его не знал! Я, конечно, отказался и впервые получил тройку по самбо вместе с замечанием по дисциплине в дневнике.

Это было несправедливо. Я никак не смог согласиться ни с такой отметкой, ни с таким замечанием.

С тех пор я начал задумываться. Какое-то неясное сомнение появилось в самой глубине моего сознания. Мне стало смутно казаться, что я нахожусь не на той стороне жизни. Никто из друзей вокруг меня ни в чем не сомневался. Нас учили, что нужно быть лучшими, и, если твой сосед чего-то добился, ты должен добиться большего. Тогда я не мог бы сформулировать то, что отлилось у меня в слова через пару десятков лет. Теперь я вижу, как это происходит. Государство берет прямо на корню, из самого детства, чистых молодых людей и, пользуясь их доверчивостью к старшим, развивая в них столь свойственный каждому в начале жизни дух соперничества, радость здорового тела, физическую энергию, готовит из них послушных исполнителей своих планов. Прошли годы, прежде чем я понял, что не хочу быть ни слепым исполнителем, ни активным соучастником преступных авантюр власти.