Леонид Билунов - Три жизни. Роман-хроника

• Название: Три жизни. Роман-хроника
• Автор: Леонид Билунов
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-224-02508-4

Книга Леонида Билунова «Три жизни» написана на основе подлинных событий и по увлекательности превосходит любой приключенческий или детективный роман. Событий, произошедших с ним, с лихвой хватит не на одну, а на целых три жизни. И каждая из них наполнена не только трагическими событиями, всевозможными преградами и разочарованиями, но и надеждой на лучшее будущее…

---

Эта цифра удивила меня, но в тот день мы осмотрели всего четыре полки, а взял я только одну книгу — «Собака Баскервилей» Конан Дойла. Зато мы два часа просидели в библиотеке, и Петр Петрович рассказывал мне о русских писателях, о Пушкине, Лермонтове, Гоголе, об их жизни и судьбе. Он рассказывал совсем не так, как учительница на уроках. Она всегда старалась втолковать нам задание, заставить запомнить то, что полагается знать. Петр Петрович говорил со мной так, будто мне все это самому известно без него, и ему только хочется обсудить со мной свои мысли. В этот день больше всего я запомнил, что эти писатели прожили очень недолго, но каждый из них написал так много, что другим хватило бы на целую длинную жизнь.

— Кто знает, какова была бы русская литература, если б эти трое прожили лет до семидесяти… — сказал он, когда мне пришло время идти на обед. — Подумать только: всего трое — три человека из целой нации!..

Я прочел книгу за три дня, а потом неделю рассказывал ее вечерами в палате. Этот рассказ произвел на всех особое впечатление. Вообще, это была незабываемая радость чтения никем не навязанной, свободно выбранной книги.

В эти же дни со мной произошла совсем другая история. После уроков мы вчетвером играли на баскетбольной площадке. Конечно, мы не играли в баскетбол по-настоящему, но бегали с мячом и кидали его в сетку. Я помню, как радостно билось сердце, когда точно посланный мяч, ударив по щиту, падал в сетку и, слегка задержавшись внутри, словно выпутываясь, вдруг проваливался вниз, с глухим пневматическим звуком ударяя в асфальт площадки. Мы кидались к нему вчетвером, кто скорее сумеет его захватить.

Но тут на площадке появились двое старшеклассников.

— А ну, вали отсюда, шкеты! — сказал один из них, длинный веснушчатый парень из девятого «А». — Дорогу взрослым!

Это было несправедливо. Настоящий баскетбол был в школе, в спортивном зале, а на этой площадке мог тренироваться кто хотел.

— Оставайтесь, ребята, — сказал я своим. — Если они действительно взрослые, они должны нам уступить. Мы здесь были первые.

— Смотри, разговаривает! — удивился длинный. — Тебя кто разговаривать научил?

Второй разбежался, лихо бросил свой мяч прямо в сетку и не попал.

— В общем, проваливайте, — повторил длинный и направился ко мне. — Ну-ка, дай мне мяч!

— Попробуй возьми, — ответил я тихо. Мяч был наш собственный, мы за него расписались. Я не боялся, хотя ему было семнадцать лет, а мне тогда только девять. В школе нас учили не только спорту. Вернее, не только его классическим видам. Одной из главных дисциплин с первых дней учебы была борьба самбо, особенно ее боевые приемы. Мы тогда еще не догадывались, кого из нас готовили, но к концу третьего класса каждый из нас должен был знать основные болевые точки человеческого тела, его уязвимые места.

— Человека можно убить голыми руками! Его можно парализовать одним пальцем, если знать, куда ударить, — говорил нам на занятиях инструктор. И добавлял, усмехнувшись: — Если, конечно, он даст к себе настолько приблизиться…

Каждое утро, пробегая по длинному двадцатиметровому коридору от спальни до умывальника, еще даже не почистив зубы, мы работали с развешанными по стенам плакатами, каждый из которых схематически изображал человека с его сухожилиями, мышцами и главными органами. В разных местах тела были нарисованы кружки, в которые мы должны были не раздумывая ткнуть пальцем. К этим кружкам было подведено электричество, и при касании каждого из них на плакате загоралась лампочка: синяя лампочка значила, что твой человек на плакате временно потерял память, зеленая означала паралич, красная — кардинальное решение, как наши инструкторы ласково называли убийство. Благодаря нашим ежедневным тренировкам я знал наизусть все болевые точки и владел многими приемами. Поэтому я не боялся стычек даже с теми, кто сильнее меня.

Длинный старшеклассник приблизился и дал мне легкого пинка ногой, но тут же был опрокинут на землю. Я схватил его ногу, резко повернул и дернул на себя. Конечно, их учили тому же, что и нас. Их учили гораздо дольше, чем нас, и они наверняка владели теми же приемами и многими другими. Просто он не ожидал и всерьез разозлился.

Вскочив на ноги, он бросился вперед. Было понятно, что мне с ним не справиться. Через минуту я уже лежал на земле, и он пытался схватить меня за горло. И тут я перехватил его руку и бульдожьей хваткой вцепился в нее зубами. Он пытался вырваться, схватил меня за шею второй рукой, приподнял над землей и начал душить. Я все сильней сжимал зубы. В этот момент меня можно было убить, но я не разжал бы челюсти. По руке текла кровь, боль была невыносимой.

— Все! Хватит! — закричал длинный. — Ты что, бешеный? Отпусти, я тебя не трону!

Я разжал зубы. Палец был прокушен до кости. С тех пор никто из старшеклассников не связывался со мной, а в классе стали относиться ко мне с еще большим уважением. Старшеклассник постарался замять происшествие: оно его не красило. Тогда меня никуда не вызывали, но не зря же нашу школу, как я узнал позже, курировал КГБ, главный мастер по доносам и дознаниям: мне этот случай потом не раз вспоминали.

В очередную субботу я, как всегда, пришел в библиотеку. Петр Петрович открыл мне дверь и посмотрел на меня с какой-то новой улыбкой:

— Слышал, слышал… Защитник слабых и обездоленных?

Я смутился. Я не думал, что он знает об этой драке. Однако мне вовсе не было стыдно. В конце концов, тот напал на нас первым и думал, что останется безнаказанным.

— Я давно хотел поговорить с тобой о другой литературе, — сказал Петр Петрович, когда мы уселись возле его стола за стеллажами. — Величие русской литературы неоспоримо, и ты неизбежно узнаешь это в свое время. Но в мире существует еще одна великая литература — французская. Возможно, русская литература ближе всех других приблизилась к загадкам человека…

Он посмотрел на меня своим умным молодым взглядом, который так не вязался с его сединой и всей фигурой человека не то чтобы старого, но усталого, не совсем здорового, не спортивного, что у нас, тогдашних, с нашим культом здоровья и силы, вызывало в лучшем случае сожаление и чувство превосходства.

— Не старайся понять, — сказал он мне. — Ты только запомни, потом тебе будет ясно… Французская же литература, как никакая другая, занималась вопросом «человек среди людей». Эта литература характеров, ситуаций, людей действия…

Он говорил уже не мне, а словно сам себе, и в такие минуты я забывал, что он горбится, плохо видит и носит очки, что вряд ли он может взять на руки и перенести в другой конец библиотеки хотя бы полсотни любимых книг разом.

— Нам нельзя не любить Россию, — проговорил он задумчиво. — Кто мы без России? Это наша страна, наш язык… Но иногда я с горечью думаю, что правы были наши философы начала века, которые писали: главная беда России в том, что в ее истории не было периода рыцарства. В отличие от европейских стран…

Он долго молчал, словно давая мне время обдумать эти слова, которых я все равно тогда не понимал.

— Правда, — Петр Петрович опять улыбнулся своей особой, несерьезной улыбкой, — среди рыцарей было столько всякой дряни… бандитов… многие даже не знали грамоты, а вот ведь — период рыцарства! И это меняет дух народа…

В тот день мы долго говорили о французских писателях, и я ушел к себе в палату с «Отверженными» Гюго под мышкой!

О книгах трудно говорить. Их можно пересказывать. Их можно любить или ненавидеть. Их можно перечитывать. Есть такие книги, которые входят в твою жизнь, как человек, и с которыми ты живешь потом все отпущенные тебе десятилетия. Такой книгой стали для меня «Отверженные». Я читал ее дольше, чем другие книги. Иногда мне захотелось вернуться и прочесть какую-то главу снова — не потому, что мне что-нибудь было непонятно, а для того, чтобы вновь пережить этот кусок бок о бок с Жаном Вальжаном. Нужно ли говорить, что я начал ее пересказывать вечерами в палате, еще не дочитав до конца. Мы засыпали теперь все позже и позже.

— Еще полчаса! — просили меня. Я увлекался, и незаметно проходил час, а то и полтора или два.

Но наутро все вставали вовремя и не казались сонными, словно история Жана Вальжана давала нам новые силы, вливала в нас незнакомую нам раньше бодрость. Каторжанин, беглец, добившийся всего, чего только может пожелать человек, его несчастная любовь, его месть… Можно было, оказывается, жить и так. «Не боишься никого, кроме Бога одного!» — эти слова Пушкина из «Сказки о царе Салтане» мне представлялись обращенными прямо к Жану Вальжану.

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

В тот год мне исполнилось тринадцать. Обучение в интернате было смешанным, и на уроках мы сидели вместе с девочками, расходясь только на спортивные занятия. У них были свои виды спорта, у нас свои. Их было меньше, и до сих пор мы относимся к ним как к младшим сестрам, с которыми нужно обращаться осторожно, потому что они слабее, но не слишком слушать, что они говорят.