Петер Надаш - Собственная смерть

• Название: Собственная смерть
• Автор: Петер Надаш
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010

Предлагаемый текст — о самой великой тайне: откуда я пришел и куда иду?

Эссе венгерского писателя скрупулёзно передает личный опыт «ухода» за пределы жизни, в зыбкое, недостоверное пространство.

---

Это значит, что в момент смерти от нас отделяется то, что и прежде нам не принадлежало. По всей видимости — не что иное, как привязанное к языку понятийное мышление. Именно оно объединяло нас с другими. Сначала — освобождение от вечных физических ощущений, затем — от мышления, которым мы так гордимся. Возвращение к изначальному состоянию, в котором нет даже понятийного мышления, ибо нет никаких различий между восприятием и ощущением.

Мышление отделяется от тебя, разрываются перекрестные связи между чувственными и эмоциональными, ментальными и познавательными содержаниями сознания, и одновременно с этим ты образно, по-видимому, стволом мозга, воспринимаешь, что эти части сознания, безотносительно к заурядной истории твоей личности, подключены к обиталищу творящей силы, к некой универсальной структуре, охватить которую не способно, однако, даже чистое созерцание. К сожалению, нет в нашем языке глагола, которым можно было бы описать это решающее событие.

Речь идет о коротком движении, опрокидывании. Откуда- то выпасть и тем самым куда-то попасть. Есть подходящий глагол в немецком. Итклрреп. Найдется нечто подобное и во французском: ЬазсЫег.

Опрокинуться, кувырнуться из мрачно мерцающей пустоты, где всё вместе — чувство защищенности, сила.

Покинуть космическое пространство силы и защищенности, оторваться, выпасть из единственно мыслимого изначального состояния.

Я опрокидываюсь, переношусь, но куда и во что — об этом я представления не имею. Неизвестная сила выталкивает меня из мрачно мерцающей пустоты, я переваливаюсь куда-то, где есть расстояния, нет воздуха, есть очертания, но для обозначения всего этого нет понятий.

В сознание между тем проникает слепящий свет.

Все незнакомо, во всяком случае по сравнению с изначальным состоянием. Можно сказать и так, что на чувственном уровне весь универсум знаком до боли, но абсолютно незнаком понятийно. Сила придает моему движению направление. Она начинает выталкивать меня из бесконечности знакомого космоса. Этот сдвиг, выворачивание, смещение, перемена пространства для меня происходят впервые, впервые я обнаруживаю, что двигаюсь в заданном направлении. И многие вещи все же имеют свои имена. Пускай и не все. После жизни, богатой опытом понятийного мышления, я оглядываюсь на то, о чем, за нехваткой понятий, я не умею мыслить, ведь все происходит впервые. Смысл этих первопереживаний я постигаю, не прибегая к понятиям, но пользуясь опытом абстрагирования. Что вызывает во мне, говоря языком живых, вселенское изумление. Ибо сие означает, что абстрактное мышление возможно и за пределами понятийного.

«Впервые» и «в последний раз» — неотделимые состояния.

«Матери рожают, оседлав могилы».

Оглядываясь назад с этой ступеньки абстракции, я испытываю невыразимую радость оттого, что коллега Беккет действительно не ошибся. Моя мать родила мое тело, я же рожаю собственную смерть.

Света я еще никогда не видел и даже не знаю, как он называется.

Хотя Бога не видно и в универсуме света, все же свет — наиболее достоверное из уподоблений. Познавая его, я имел то забавное незначительное преимущество, что в предшествующей жизни был не только писателем, занимавшимся взвешиванием и оценкой слов, но еще и фотографом, то есть занимался светом.

Рассеянный свет исходит из отдаленного источника. Меня увлекает к нему та же сила, и, по мере все ускоряющегося приближения, обращенное вспять сознание постигает ее намерение. Эта сила соединит меня с ним. Моя смерть станет моим рождением. С приближением к нему меняется не качество света, а то, что он делается более ощутимым. Свет не прямой, размытый — как будто перед невероятной силы источником кто-то поставил матовое стекло.

Он преломляется о складчатые края овального отверстия.

Так видится внешний мир человеку, выглядывающему в ненастный день из глубины пещеры. Ему предстоит проделать еще большой путь — какой точно, он оценить не может. Путь ему неизвестен, он еще никогда не проходил его.

Личность, которой предстоит что-то проделать и что-то оценить, тоже ему незнакома.

Собственно, он не знал бы даже, что означает путь, если б не сила, неудержимо влекущая его по нему к источнику света.

И от этого не осознающее себя существо начинает догадываться о себе, неменяющийся свет позволяет ему фиксировать свое положение.

Так вот он каков, путь рождения, говорит он себе, и правда захватывающе интересно, констатирует он удовлетворенно. Я даже выглядываю из времени собственной смерти — настолько волнует меня собственное рождение, мне хочется видеть, что происходит в мире, который я как раз покидаю. И вижу, как чья-то рука то ли подключает, то ли отключает что- то на моей груди. Руки мучаются с какими-то проводами. Тем временем мое положение относительно источника света резко меняется. Впечатление, будто я не просто перемещаюсь — буквально лечу по направлению к свету, но при этом неимоверная сила со скольжением проворачивает меня. Пространство кажется ограниченным чем-то ребристым или, может быть, складчатым. Овальный выход пещеры вдруг исчезает. Еще одна пара ладоней тяжело ложится мне на грудь. Я не чувствую веса ладоней, но отчетливо понимаю, что в этот момент мне ломают ребра. Вижу, как надо мной нависает чья-то тень, как, наваливаясь всем телом, кто-то ритмично сдавливает меня. Наверное, практикант. В холодном как лед неоновом свете, льющемся с потолка, я выглядываю из смерти.

Свое тело я видел только до пояса.

Андреа Мантенья изобразил обнаженное тело мертвого Христа, повернутое огромными стопами к зрителю, в укороченной перспективе. В такой же почти пародийно укороченной перспективе я видел сейчас свое тело, валяющееся на каменных плитах пола.

Было странно, ведь точка, с которой я видел себя, находилась чуть выше той, что соответствовала позиции лежащего на полу человека. Растерянное сознание пыталось понять, как с этим быть, не могло найти место, где хранились бы хоть какие-то объяснения необычному впечатлению, и не знало, куда, в какую ячейку памяти поместить этот опыт. Как будто я что-то снимал с более высокой точки, чем та, откуда смотрел. Для объяснения этого явления сознанию не хватало ключевых слов. Но некоторая способность иронически реагировать на вещи еще сохранялась. И даже способность все видеть глазами фотографа. С участливым снисхождением смотрел я на усердствующие руки, на волосы на руках, на суетные усилия собственного сознания, не способного объяснить загадочность оптического обмана. Нереально высокое положение камеры означало, что она расположена в запредельном, понятиям не доступном мире.

С мягкой иронией ты оглядываешься назад. Спешить некуда, загадка откроется постепенно и на других уровнях, по мере того, как ты будешь отдаляться от своей жизни.

Взгляд назад вбирает в себя сразу несколько перспектив сознания.

Различные его уровни ты наконец воспринимаешь в их совокупности.

Структуры доязыкового сознания, или чистого созерцания, синхронизируются с именами, закрепленными за физическими явлениями, хотя имена далеко не всегда и не до конца покрывают их содержание. Мой внешний, внерасположенный взгляд, оказывается, всю жизнь сопровождал меня и будет сопровождать и впредь. Освобожденный от физических ощущений, я переживаю себя как душу. Мое же так называемое сознание, которое тоже сопровождало меня всю жизнь и до сих пор, даже за пределами понятийного мира, предоставляет мне богатейшую и упорядоченную сокровищницу философских, социологических, теологических, психологических, антропологических и иных категорий, питалось лишь опытом, который душа черпала в этом мире. Космического масштаба деятельность созидающей силы оставалась от него сокрытой. Хотя душа о ней постоянно помнила. Но память эту в течение всей моей жизни затмевал другой, связанный с телесным существованием мнемический механизм. Творение асимметрично. Сознание мое еще достаточно широко, чтобы вместить в себя этот новый опыт.

Тут сила еще раз чуть повернула меня вокруг оси, еще раз мягко толкнула и снова немного приблизила к свету.

Однако до света, который мог меня ослепить, растворить в себе, я так и не добрался.

Подчеркну, что от мрака к свету я двигался не по прямой, а проворачиваясь вокруг оси.

Я двигался как бы по винтовой траектории. Сдается, что я провернулся дважды, но два полных оборота совершил не сразу. Мне кажется, угол зрения два раза возвращался к исходной точке. Хотя образ этого прерывистого движении сохранился, каких-то особых физических ощущений оно не оставило. По сравнению с предшествующим, изначальным состоянием я испытывал неведомое беспокойство, неведомое по природе своей напряжение, но не сказал бы, что ощущения эти были физическими. В памяти сохранился образ: видимая мною картина сдвигается снизу вверх относительно источника света, сдвигается медленно и потом замирает. Я вижу овальный, с неровными складчатыми краями вход в пещеру. И снова поворачиваюсь по оси, источник света ныряет вниз, из чего можно задним числом заключить, что в пространстве, которое сознание воспринимает в виде пещеры, я смещаюсь слева направо. Между двумя четко различимыми движениями, вращательным и поступательным, — короткая пауза. Как бы заминка. После чего сила снова ухватывает меня, поворачивает и толкает к свету.