Михаил Цетлин (Амари) - Цельное чувство

• Название: Цельное чувство
• Автор: Михаил Цетлин (Амари)
• Жанр: Поэзия
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91763-066-3

Настоящее издание представляет собой наиболее полное собрание стихов поэта М.О. Цетлина (Амари) (1882–1945). В него вошли не только все его поэтические сборники, но и стихи, публиковавшиеся в периодической печати, а также переводы. В приложении печатаются очерки «Наталья Гончарова» и «Максимилиан Волошин».

Творчество Цетлина (Амари) — неотъемлемая часть искусства Серебряного века и истории русской поэзии ХХ века в целом.

---

«Вечерние улицы жутки…»

Вечерние улицы жутки,
Как воды ночной реки,
И ходят по ним проститутки,
Как образы вечной тоски.

Вот взором голодной собаки
Глядят мне в глаза сквозь муть,
И грубая ругань и драки
Нарушают хмурую жуть.

Окутанный тьмою ночною,
Я словно в русле реки —
Как дно черно подо мною,
Как воды ее глубоки!

И в сердце острая жалость —
Накормить какую-нибудь.
И в сердце, как смерть, усталость
На горячей груди уснуть.

О, как черные воды жутки.
Упаду, потону, захлебнусь!
В утро мутное у проститутки
В полинялом гробу проснусь.

1911

В Швейцарии

Ты мне сказала: «Видишь, вот
Поток. Весь мир — мистерия.
Иль ниспаденье этих вод
Не чудо для неверия?

Какая творческая длань
Их с высоты низринула
И дымно-призрачную ткань
На горный кряж накинула?

Иль кто-то вечный распустил
Серебряные волосы,
И солнца луч позолотил
Их трепетные полосы?»

Я не ответил. С вышины
Летел поток серебряный,
Звеня дрожанием струны
На арфе поколебленной.

Флоренция

Флоренция — ты светлая мелодия
Во сне. Картин безмолвие в Уффициях.
Плеск мерный Арно. В ласковой природе я
Подслушал тайну, буду ей молиться я.

Сестра моя, святая и любимая,
Наставница, так ясно, тайно мудрая,
Как ясные и всё ж неизъяснимые,
Как дымно-голубые горы твои, Умбрия.

1911

III. Переводы

Музыка (Шелли)

По божественной музыке я томлюсь в страстной муке,
Мое сердце в той жажде — цветок умирающий.
Лей же, лей вино дивное — музыки звуки,
В серебристом дрожании светло затихающей.
Как долина безводная высыхает бесплодная,
Задыхаюсь без музыки я с тоской безысходною.

О, дыхание музыки таинственно сладко,
Больше, больше той влаги, внезапно пролившейся!
От нее разжимаются кольца и складки
Злой заботы, змеи, вокруг сердца обвившейся,
Словно ток облегчения через вену каждую
Льется в сердце мое, истомленное жаждою.

Я без музыки словно лесная фиалка
У глубокого озера, когда чашечку рос ее
Выпил полдень дремотный, и лежит она жалко,
И туман не поит ее, и запах унес ее
Вольный ветер на крыльях над гладью зеркальною.
Но когда я гармонией упоен музыкальною,

Словно вновь вино в чаше зачарованной пью я,
И кипит, и сверкает та чаша торжественно,
Словно фея мне счастье дарит поцелуя.
Я томлюсь по музыке — она божественна.

Гребец (Le passeur d'eau) (Верхарн)

Он греб сквозь враждебные волны и тьму,
Тростинку зеленую крепко зубами сжимая.

Но та, увы, что взывала к нему,
Там, в темной дали за волнами,
Скрывалась, всё вглубь уходя, пропадая.

И с берега башни с часами
И очи окон
Смотрели, как бился и мучился он,
Свой торс от усилия вдвое сгибая,
Как мускул был каждый его напряжен.

И вдруг сломалось весло,
Теченье его унесло
Тяжелыми волнами к морю.

А ту, что его окликала и звала,
Туманная мгла покрывала,
Она простирала к нему, отдаленному, руки,
В безумной ломая их муке.

Гребец остающимся цельным веслом
Стал волны сильней рассекать напролом,
И всё его тело трещало,
И сердце в горячечной, трепетной дрожи дрожало.

Ударом поток
Сломал вдруг руль и повлек
Его, как жалкое лохмотье, в море.

И окна жилищ над рекой,
Глядящие с жуткой тоской,

И башни с часами, как темные вдовы,
Над нею стоящие, прямы, суровы,
Смотрели в упор на него,
Безумца, который упорно — зачем, для чего! —
Свой путь продолжал безумный.

А та, что его звала, окликала,
Вопила, вопила и всё не смолкала,
И, вытянув шею, с усильем в безвестный простор порывалась,
И в ужасе вся надрывалась.

Гребец же, как будто литой из металла,
Средь бури, что вкруг клокотала,
Стоял и своим уцелевшим веслом
Всё греб напролом.

И старческим взорам его воспаленным
Казался далекий простор освещенным,
Оттуда всё голос к нему доносился
И жалобно в душу просился.

Сломалось второе весло,
Теченьем его унесло,
Как жалкую соломинку, в море.

И он, истомленный, упал на скамью,
Почувствовав горько разбитость свою.
Теченьем его подхватило,
Назад оглянулся, — напрасно растрачены силы,
От берега он не отчалил ладью.

И окна, и башни с часами
Глядели большими пустыми глазами
На гибель усилий, поверженных в прах.
Но дух был упорен его,
И он сохранил, — знает Бог, накогда, для чего, —
Тростинку зеленую, сжатую крепко в зубах.

Чайльд-Гарольд (На смерть Байрона) (Гейне)

На просторной барке черной,
В даль плывущей — труп лежит,
Погребальный, страж печальный
Прах поэта сторожит.

Спит он мертвый, распростертый,
На глазах покрова нет.
Иль он ими, голубыми,
Смотрит в небо, видит свет?

Это волны, стонов полны,
Бьются о борт без конца?
Иль русалке бледной жалко
Опочившего певца?

1911

IV. Piccicato

Анемоны

Ярки ситцы анемонов,
Жарок красочный их звон,
Словно он
В перекличке повторен
Ловких, смелых и умелых,
Во сноровках почернелых
И кующих
Сильных рук.
Каждый звук
Певуче груб,
Как из девичьих, поющих,
Алых, шалых, не усталых И цветущих,
Не завялых,
Алых губ.
Словно девки в сарафанах,
В ярких бусах,
Краской пьяных,
Между русых,
Между льняных,
Милых кос!..

«Твои глаза так пепельно-серы…»

Твои глаза так пепельно-серы,
В них еще много наивной веры,
Но щеки, как кожа спелых гранат,
От страсти пылают и рдяно горят.

Ты словно уголь под слоем пепла,
Сила души твоей еще не окрепла,
Ты уголек золотой, золотой
Под серебряной, матово-серой фатой.

Я смешанных красок люблю сочетанье,
Багряных отсветов в серебре трепетанье,
Они вспыхнут, погаснут и вспыхнут вновь,
Как твоя багряная, густая кровь.

«Милый ангел, ты слишком добра…»

Милый ангел, ты слишком добра,
Добрый ангел, ты слишком щедра!
Всем звенит твой серебряный смех,
Золотые улыбки — для всех.

Впрочем, я не жалею для них
Ни улыбок, ни взоров твоих:
Для себя сохраню я один,
Я, сокровищ твоих господин,

Только кружево легкое грез,
Да жемчужины теплые слез,
Только горсть поцелуев твоих —
Раскаленное золото их!

Piccicato при луне

Хорошо им сидеть на скамейке,
Хорошо быть шестнадцати лет, —
Пусть луна из серебряной лейки
Льет, как влагу густую, свой свет.

Хорошо быть счастливо влюбленной,
Знать, что рядом герой и поэт, —
Пусть луна всё рядит в осребренный,
Лунно-матовый призрачный свет.

Хорошо быть прозрачно струистой
И вдыхать смутный сон, тихий бред,
И в глазах отражать так лучисто
Нежно чистый таинственный свет.

Хорошо быть у ног гимназистки, —
Мира нет, горя нет, завтра нет!
Звезды лунные бледны, но близки,
Мир весь в лунные ткани одет.

Бьют сердца так любовно, неровно,
Перебоем друг другу в ответ,
И луна лишь одна хладнокровно
Молча слушает нежный дуэт.

«Я люблю вас, люблю вас навеки,
Не нарушу свой гордый обет».
Тихо катятся лунные реки,
Лунный, струнный звенит менуэт.

«Ах, как жалко, что завтра экзамен,
Надо спать, а уж скоро рассвет».
На востоке зардевшийся пламень
Гасит таинственный свет.

«А какой?» — «Да латынь и словесность». —
Груб и прост прозаичный ответ,
А луна выпивает телесность,
Миг — и вот — тела нет, тела нет!

Вот исчезнет, прольется, растает
В свежесть рос, в дымный пар, в бледный свет.
Сыро стало, и он предлагает
Ей закутаться в английский плэд.

Premiere communion