Николай Максимов - Поиски счастья

• Название: Поиски счастья
• Автор: Николай Максимов
• Издательство: Дальневосточное книжное издательство
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1965

Роман о судьбе русских поселенцев Аляски и коренных жителей Чукотки. Действие происходит в начале XX века. Герои романа каждый по-своему понимают, что такое счастье. Для потомка русских поселенцев Андрея Устюгова, понимающего, что скоро на Аляске не станет русского уклада жизни, — это возвращение на родину своих предков, в Россию. Для молодого чукчи Тымкара — это винчестер и шкуры, другие подарки для задабривания своего будущего тестя, отца любимой девушки. Для революционера Кочнева — это всеобщее счастье. Он не может быть счастлив, если несчастны окружающие его люди.

Роман был закончен в 1952 году и выдвигался на Сталинскую премию. Но Сталин умер, и премия не состоялась.

---

Он не стал развивать свою мысль, увидев, что на лице Устюгова снова появилось выражение настороженности.

— А многие считают, — продолжала Дина, — что Александр Второй просто избавился от «очага революционной заразы», как он называл калифорнийские владения России. Ведь известно, что там было много недовольных, сумевших в свое время скрыться от царской немилости.

Устюгову вспомнились открытки с изображением чека. Он рассказал о них и закончил:

— Теперь понимаю. Боятся янки, чтоб обратно не отобрали. Оттого и носятся со своим чеком.

— Плохие, плохие у нас с вами соседи, Василий Игнатьевич!.. — повторил Кочнев. — А знаете, я напишу товарищам в столицу, как вы сравнили эту покупку с приобретением дома за краюху хлеба.

— А все-таки, значит, продали? — грустно, как бы сам себе, сказал Устюгов, тяжело вздохнул и покачал головой.

Видно, до этого времени где-то глубоко в душе еще теплилась у него искра надежды на то, что его родная земля не продана «янкам». Но вот встретился человек, который лишил и этой надежды.

Собеседники смолкли. Вдруг Устюгов снова оживился.

— Сказываете, совсем задарма могли янки забрать Аляску? — И, не дожидаясь ответа, заявил: — Ни в какую не забрали бы. Нешто отступились бы мы от наших земель? Оружно поднялись бы, как один человек! А нас там немало… К тому же эскимосы, алеуты, индейцы завсегда с нами в дружбе. А кабы еще подмога от царя подоспела… Неправильно царь сделал, не спросясь нас.

Дина и Иван Лукьянович внимательно слушали.

— Опять же, — Василий поднялся на ноги, — кабы янки начали силой захватывать наши земли, война получилась бы. Ну, пущай, скажем, потеснили бы нас, а подмога подошла — и снова… А то взяли и задарма отдали, — Устюгов развел руками, не понимая, как это — царь, а не додумался до такого вместе со своими министрами…

— Вот с подмогой-то, Василий Игнатьевич, дело и обстояло неважно, — сказал Кочнев.

— Что же теперь делать? — помолчав, опять спросил Василий. — Куда податься?

— Во всяком случае, не в Америку, — ответил ему Иван Лукьянович.

Неожиданно Василий засобирался.

— Спасибо вам, люди добрые! За все спасибо.

— Вы куда? — всполошилась Дина. — Оставайтесь, отдохните хотя бы до завтра.

— Нельзя. Семья ждет — жена, сынок.

Сердце Дины защемило. Вот и у него есть сын, а они в ссылке не могут разрешить себе счастья иметь ребенка…

…Василий шагал назад, в Уэном. Много узнал он здесь, в доме ссыльного лекаря. «Хороший, видно, человек, — думал он, вспоминая не столько даже слова, сколько поразивший его взгляд пытливых и умных глаз своего нового знакомого. — Знать бы, за что его определили сюда… Не за малую обиду, должно, против царя пошел…»

Глава 28 ВМЕСТЕ С ЧУКЧАМИ

Устюговы зимовали вместе с Пеляйме. Тесно, непривычно жилось им в яранге, но деваться было некуда.

— Потерпи малость, Наталья, — говорил Василий жене, — получим вот паспорт российский и подадимся на Амур-реку, Избу срубим. Заведем корову…

— Чем этак на шкурье-то валяться, Вася, лучше уж у Савватия жить… Вот, гляди, ребенок родится у них — и совсем не повернешься, — сетовала Наталья.

Один Колька, кажется, был доволен всем. Дотемна носился с новыми приятелями по поселку, а потом спал, не ворочаясь и не просыпаясь.

Однажды утром, когда Энмина вышла, Василий долго говорил с ее мужем по-чукотски, показывая на один из углов спального помещения и что-то отмеряя. Пеляйме улыбался раскосыми глазами, изредка выражая возгласами удивление, соглашался, но в конце концов сказал, что придется об этом спросить Энмину…

Дождавшись прихода хозяйки, Василий изложил ей свой проект. Пеляйме не возражал, Энмина согласилась.

Вскоре жилище заполнилось жердями, шкурами, ремнями, а к ночи в углу появились неширокие полати, сверху донизу завешенные красным простеганным одеялом. Колькино место оказалось под полатями, Наталья и Василий разместились наверху. Правда, ни им, ни Кольке невозможно было на своих постелях стать даже на колени, но сооружение это устраивало всех жильцов: стало просторнее, на полу освободилось почти два места.

Только Пеляйме ночью сказал жене:

— Однако, смеяться станут чукчи…

— Слышь, Вася, подвинься, — послышался голос за ватной перегородкой, — звон развалился как!

— В тесноте — не в обиде, — Василий повернулся на бок. — Сама просила горенку…

Угомонилась и Наталья.

Опасения Пеляйме все же оправдались: в Уэноме неодобрительно отзывались о нововведении в жилище «таньга Пеляйме», как в насмешку его стали называть. К тому же в поселении стало известно, что Наталья заставляет Энмину каждое утро мочить лицо водой, а Энмина приучает мужа. Чтобы скрыть это от уэномцев, Пеляйме, отправляясь в поселение, снова мазал себе лицо копотью, обильно оседающей от жирников на стенках спального помещения. Тем не менее прозвище «таньг Пеляйме» укрепилось за ним с той поры еще прочнее. Впрочем, говорили о Пеляйме без злости.

Другое дело — Кочак. Он во всем усматривал нарушение «правил жизни».

— Заболеет, умрет! — каркал он, накликая беды на Энмину…

— Да не слушай ты этого брехуна! — успокаивал подругу жены Устюгов.

Пеляйме был рад приходу Василия. Теперь Энмина всегда с Натальей, и он может спокойно уходить на промысел, зная, что Ранаургин не посмеет обидеть его жену.

На охоту мужчины ходили вместе. Пеляйме чувствовал себя на льдах превосходно: ловко прыгал с льдины на льдину, переползал, прятался за торосами, подбираясь к зверю. Внезапно вскидывал ружье, стрелял, в разводье летела закидушка, и через минуту-другую у ног охотника лежала жирная нерпа, Василий же нередко возвращался с моря без добычи.

Однако в тундре Пеляйме не мог угнаться за своим другом. Обычно Устюгов поджидал отставшего Пеляйме уже около подстреленного песца…

Но вот среди зимы кончились патроны. Взяв с собой десять песцовых шкур, охотники запрягли собак и поехали в бухту Строгую.

Только приехав туда, они убедились, что не было никакого смысла совершать это путешествие: у русского купца не оказалось патронов к американским винчестерам.

— Поезжайте в Ванкарем, — посоветовал им купец, — там торгует Джонсон, А у меня, — предложил он, — можете взять карабины с патронами.

Но покупатели не захотели вводить себя в напрасный расход: зачем им по два ружья?

От купца зашли к Кочневу. Иван Лукьянович и Дина усадили их обедать, стали расспрашивать Устюгова о новой его жизни.

— Живу, — отвечал Василий.

— Прошение от вашего имени, Василий Игнатьевич, я отправил начальнику края, — сказал Кочнев. — Теперь будем ждать, когда выдадут паспорт.

Пеляйме с интересом рассматривал черную косоворотку Ивана Лукьяновича, его коротко остриженные волосы, тщательно выбритое лицо. Его поразила бледность жены этого таньга. «Наверное, она такая белая потому, — подумал он, — что часто мочит лицо водой…»

Домой Устюгов и Пеляйме привезли чай, сахар, табак, муку и отрезы красного ситца женам.

Энмина хотела шить себе камлейку, которую носят поверх меховой одежды, но Наталья отсоветовала:

— Сделаем одинаковые платья. Я научу тебя.

Молодая чукчанка с длинными черными косами широко улыбалась. Ведь она никогда не носила платья, только керкер из шкуры молодого оленя…

Женщины тут же принялись за шитье.

— Однако, придется в Ванкарем ехать, — сказал на следующий день Пеляйме. — Далеко. Собак жалко, — добавил он.

«Сколько промысловых дней пропадает!» — горевал Устюгов. Ему надо бы побольше песцов и лисиц, чтобы на Амуре можно было и дом срубить и корову завести. Ни дня не давал себе отдыха Василий. Наталья по-своему думала об этом: «Жаден стал, все ему мало». Ей хотелось чаще и больше бывать с мужем: ведь, кроме него, и поговорить-то толком не с кем: чукотским языком она почти не владела, а русских в Уэноме не было. Только сынок да муж. А в бухту Строгую не наездишься. Однажды, правда, когда Василий ходил к ссыльному, чтобы тот написал ему прошение о паспорте, Наталья съездила туда, познакомилась с Диной и другими женщинами, отвела душу. Но теперь опять ее томила тоска. Она часто вспоминала Михайловский редут, перебирала в памяти всех женок, мысленно разговаривала с ними.

А Василия действительно обуяла жадность. На Чукотке перед ним открылась возможность накопить пушнины: песец — непуганый, вся тундра в следах дорогих зверей. Не то, что на Аляске. Василию некогда было тосковать: днем — на промысле, ночью — спи.

Разве только в дни, когда бушевала пурга, вспоминались ему дед, Савватий, наказ земляков до самого царя дойти, рассказать об их бедах.

Но неизменно вставал перед ним и образ отца. И тогда сердце Василия ожесточалось: на тех, кто убил отца, на суд, на Роузена, на всех притеснителей, на трактирщика, которому прислуживал Колька, на царя, отдавшего янкам задарма аляскинские земли.