Альманах - «На суше и на море». Выпуск 2

• Название: «На суше и на море». Выпуск 2
• Автор: Альманах
• Издательство: Государственное Издательство Географической Литературы
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1961

Это второй выпуск художественно-географического сборника «На суше и на море». Как и первый, он принадлежит к выпускаемым издательством книгам массовой серии «Путешествия. Приключения. Фантастика».

Читатель! В этой книге ты найдешь много интересных рассказов, повестей, очерков, статей. Читая их, ты вместе с автором и его героями побываешь на стройке великого Каракумского канала и в мрачных глубинах Тихого океана, на дальнем суровом Севере и во влажных тропических лесах Бирмы, в дремучей уральской тайге и в «знойном» Рио-де-Жанейро, в сухой заволжской степи, на просторах бурной Атлантики и во многих других уголках земного шара; ты отправишься в космические дали и на иные звездные миры; познакомишься с любопытными фактами, волнующими загадками и необычными предположениями ученых.

Обложка, форзац и титул художника В. А. ДИОДОРОВА

http://publ.lib.ru/publib.html

---

— Саша, — перебивает его Нина. — Ты не помнишь, на какой улице жил Шерлок Холмс?

— Кто? На Бейкер-стрит.

— А номер дома?

— Не помню.

— Жаль, — вздохнув, говорит Нина. — Кстати, почему ты никогда не бреешься?

Я курю папиросу за папиросой. Предлагаю закурить остальным. Нина закашливается от первой же затяжки, но докуривает до конца.

— Думаешь, стоит терять время на розыски перевала? — спрашиваю я.

— Да. Сережка найдет перевал, хотя б его здесь и не было. Это — единственно разумное в нашем положении. В сумерках мы вряд ли прошли бы до Ханаки, и опять камнепады, вода, сель… Я горжусь Сережкой, — вдруг застенчиво добавляет она. — Можно еще папиросу?

Пять часов. Их нет. Решено выждать еще час, а затем идти на розыски. Мы безостановочно ходим вокруг полузасыпанных снегом рюкзаков и по-извозчичьи охлопываем себя руками. Оттираем мерзнущее лицо ладонями.

Как назло, когда я стараюсь ни о чем не думать, привязались какие-то назойливые строчки. Я несколько раз непроизвольно повторяю их, прежде чем доходит смысл:

Тогда я встал; и этим проявил
Я больше сил, чем их имел на деле.
И молвил так: «Идем, я бодр и смел».

С трудом вспоминаю: Данте… Затем цепью ассоциаций возвращаюсь в комнату с веселыми безделушками и объемистыми книгами, к чайным чашкам на разбросанных рукописях — в милую семью искусствоведов, заботящихся о моем эстетическом воспитании. «Перечитай это место из „Ада“, — настаивают они. — „Больше сил, чем их имел на деле“… Прочувствуй… Бери еще печенье».

— Дай еще папиросу, — просит Нина. — Они не могли провалиться в трещину?

Два шага — секунда. Еще секунда, еще… Темнеет. Темнеет, черт побери!

Позднее Юрий рассказал нам, как было дело. В половине пятого они не видели еще ни малейшей возможности перевалить. Разведчики посмотрели друг на друга.

Вероятно, в эту минуту они вспомнили злополучный «пятачок», где опять пришлось бы заночевать, и, не сговариваясь, пошли дальше.

В одном месте им показалось, что можно подняться. Они отсчитывали минуту за минутой, пока восходили на гребень, но надо было уже проверить все до конца, не оставляя сомнений. Наконец гребень…

За ним — долина, ясное небо, даже трава… Сергей спустился по крутому склону на длину веревки — Юрий страховал его, — попрыгал на снежном откосе. Нет, лавины быть не должно. Лишь тогда они повернули к нам.

…Все это мы узнали позднее. В первые минуты их возвращения понимаем одно — перевалить можно. Быстро связываемся, надеваем рюкзаки. Разведчики глотают сахар горстями. Второй день мы едим только сахар.

Шаг в шаг, след в след… Я так и запомнил этот путь — темные углубления следов, затем вырубленные на крутизне ступени, натянутая веревка, уходящая в снежную мглу… Затем скалы, возникшие перед самым лицом — значит, мы уже на краю ледника.

Над обрывом заснеженная полочка шириной в ступню, по ней пробираемся боком, цепляясь руками за выступы. Вниз лучше не глядеть — все равно идти надо. Никогда мы так не доверяли друг другу, и натянутая веревка — точно нерв, бегущий от сердца к сердцу.

Воздух разрежен — высота не менее четырех с половиной тысяч метров. Я всасываю его в легкие до отказа. А может, это не от высоты, а от страха?..

— Послушай, — кричу тогда я Нине, — все ли у тебя в порядке?

И голос мой вполне тверд и внятен, с обычной картавостью, не более.

Полочка заканчивается.

Так вот где мы перевалим!.. Узкая, еле намеченная седловина. На нее можно сесть верхом, свесив ноги по обе стороны гребня.

— Только Сережка мог найти такой перевал, — ласково говорит Нина.

Внизу в самом деле темнеет трава, поблескивает в сумерках ниточка реки. И алая полоска заката. Первое понятие об аде и рае должно было возникнуть именно здесь — при взгляде в обе стороны.

Наспех складывается каменный тур, пишется записка. Эта затея кажется мне бессмысленной: здесь никогда никто не был и вряд ли когда-нибудь будет.

— А если будет? — говорит Сергей. — Если бы мы нашли записку, разве нам не стало бы теплее? Кстати, как мы назовем этот перевал?

Я снова оглядываюсь: черное кольцо гор, точно кратер потухшего вулкана, темно-фиолетовое космическое небо…

— Перевал «Лунного цирка».

— Просто «Колизей», — предлагает Саша. — В память о гладиаторах.

— Значит, перевал «Цирк», — записывает Сергей. Спускается Нина. Зарывшись ногами в снег, я попускаю ей веревку. Затем меня страхует Саша. Вторая связка движется следом, стараясь не потерять нас в темноте. Белый снег еще хорошо виден. Соскользнув по склону, нагребаешь целые сугробы, пока натянувшаяся веревка не останавливает скольжение. Карманы, одежда, обувь набиты снегом. Нина, я, Саша… Бегущая веревка согревает ладони. Вторая связка поминутно перекликается с нами.

В кромешной тьме мы соединяемся на каменной морене.

— Раздеться догола, — приказывает Сергей. — Выкрутить одежду. Снова одеться. Надеть все, что возможно. Сахар в неограниченном количестве. Накроемся палаткой и сядем теснее. Ноги в рюкзаки. Через пять часов рассветет.

С одежды, растрескиваясь, осыпаются ледяные струпья.

КАЗНОК И ОЗЕРО ТЕМИР-ДАРА

На пути в рай, который открылся нам вчера с перевала, лежит скучное чистилище. Это расщелина в горах, до краев забитая скалами, между которыми продырявила себе путь река. Куда она ведет и имеет ли вообще название, мы пока не знаем. Здесь ни пастбищ, ни деревца, и вполне возможно, что мы еще не вышли из белого пятна.

Но вот запертая скалой река разлилась крохотным, как пуп, озерком. На топографический план оно нанесено. Таким образом, выясняется название реки — Казнок — «Узкое место» в переводе с таджикского. Название общее для нескольких гиблых перевалов и горных ловушек подобного типа.

Между тем наше снаряжение и одежда начинают оттаивать, затем и высыхать. А едва появляется солнце, становится жарко. Даже слишком.

Климатологи насчитывают в Кухистане семь климатических поясов: от «особо теплого» до полярного. Спустившись всего на тысячу метров, то есть пройдя вниз по долине Казнока километров десять, мы очутились в таких зарослях, которые я, никогда не бывавший в тропиках, охотно назову тропическими. Во всяком случае нам приходится прорубать зеленый туннель. Это тяжело, но нескучно. В награду на головы нам сыплются незрелые грецкие орехи. После снега чувствуется известное разнообразие.

Последний взмах топориком — и мы на берегу озера Темир-Дара. Горы столпились вокруг него, и серебристые отражения их вершин сходятся в неясной малахитовой глубине. Прибрежные ивы и орех наклоняют к воде гибкие ветви, образуя сводчатые тенистые коридоры. Ни движения, ни шороха, ни ветерка. Точно нас подслушивает кто-то. Здесь все словно пребывает в оцепенении с первого дня творения.

Но это не так. Вот правдивая история сравнительно недавних времен, уже на памяти человечества: землетрясение стряхнуло в долину несколько горных макушек и незаметный ручей разлился озером Темир-Дара, на берегу которого мы стоим.

А вот и совершенно свежее происшествие, хоть пиши его в вечернюю газету. Ожидаемый нами в позавчерашнюю грозовую ночь сель сошел-таки. Но не в долину Ходжа-Мафрача — нам на головы, а по эту сторону хребта — к озеру. Он лежит темной, уже подсохшей на поверхности полосой ила и песка, похожий на издыхающую змею. О глубине потока можно судить по изломанным, измочаленным верхушкам деревьев, торчащим из него, как руки утопленников.

Передний край грязевой лавины далеко полуостровом вдвинулся в озеро, и вода затопила прибрежные террасы. Нам придется перебираться на противоположный берег либо по воде, либо через селевую грязь. Она покрыта ломкой коркой. Ноги проваливаются, пока не упрутся в засосанный камень или корневище. Иной раз, провалившись по пояс, хватаешься за ветви, торчащие над топью, и с усилием (за спиной рюкзак) подтягиваешься, медленно высвобождаясь для нового шага, и снова проваливаешься…

Потом мы долго отмываемся в озере, нарушая его холодное спокойствие, и у всех на устах странное слово: «экзотика».

Разобраться в ощущениях мы так и не успеваем. Поесть тоже. Угли костра подергиваются пеплом, булькает в ведре каша. Я — дежурный — сонно тычу в нее ложкой. А вокруг спят товарищи, повалившись на траву, не поставив палатку, не подложив под головы рюкзаки, так, как застиг их сон. Хороводы звезд гудят у самого уха, луна сваливается в озеро и, шипя, гаснет там, на небе остается круглая дырка, — и я начинаю понимать, что сплю тоже.

ДОЛИНА КАРА-ТАГА

«Долина то сжимается, то расширяется, оставаясь зеленой до самых верхних скал. Тропа идет то у воды, то поверху, откуда видны снежные вершины. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка». Так записывает в дневнике Юрий, впервые не прибегая к цифрам и тем озадачивая будущих историков. Сравнение он заимствует у Лермонтова, но историки в этом разберутся.