Альманах - «На суше и на море». Выпуск 2

• Название: «На суше и на море». Выпуск 2
• Автор: Альманах
• Издательство: Государственное Издательство Географической Литературы
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1961

Это второй выпуск художественно-географического сборника «На суше и на море». Как и первый, он принадлежит к выпускаемым издательством книгам массовой серии «Путешествия. Приключения. Фантастика».

Читатель! В этой книге ты найдешь много интересных рассказов, повестей, очерков, статей. Читая их, ты вместе с автором и его героями побываешь на стройке великого Каракумского канала и в мрачных глубинах Тихого океана, на дальнем суровом Севере и во влажных тропических лесах Бирмы, в дремучей уральской тайге и в «знойном» Рио-де-Жанейро, в сухой заволжской степи, на просторах бурной Атлантики и во многих других уголках земного шара; ты отправишься в космические дали и на иные звездные миры; познакомишься с любопытными фактами, волнующими загадками и необычными предположениями ученых.

Обложка, форзац и титул художника В. А. ДИОДОРОВА

http://publ.lib.ru/publib.html

---

Облачка к вечеру собираются над каждой вершиной, точно осеняя ее, и лишь одно, овальное, с пушистыми легкими плавниками, неслышно плывет над долиной навстречу заходящему солнцу. Едва прозрачные края касаются его, как вспыхивают и сгорают, но облачко храбро продолжает путь, заслоняет солнце розовой детской ладонью, и прямые радиальные стрелы лучей направляются вверх. Мы стоим, пораженные этой величавой коронацией. Вот так из реальных наблюдений возникала, вероятно, легенда о небесном престоле, вознесении к небу, а может быть, и сама идея коронования владыки. Затем лучи гаснут один за другим, и небо на несколько минут наполняется глубокой предзвездной синью, а серебристые облачка точно источают собственный свет. Предельно просто: синее и белое, море и крылатый парусник, волна и пена на гребне…

На привале, делясь впечатлениями, мы, как Полоний в «Гамлете», единодушно решаем, что «облака похожи на паруса», и сами смеемся бедности своего воображения.

Меня одолевают воспоминания и мечты. Сердце мое нежно пульсирует. И пока длится ночь с ее удивительными звездами, я сочиняю стихи — впервые в жизни. Я чувствую себя влюбленным. Не конкретно в кого-нибудь — в очень многое: в горы, звезды, в эту юную луну, посеребрившую гребни скал, точно покрыв их снегом. Свет ее осторожно пробирается между ветвями, касается листьев, как клавишей, и я слушаю тихое начало фортепьянной сонаты, лучше которой ничего не знаю.

Мне кажется странным, что друзья спят, отдают время сну. Я полон кротости и умиления. Мне хочется немедленно творить добрые дела. Я непременно влюблюсь, приехав в Москву. И даже знаю в кого.

УРОЧИЩЕ АХБА-СОЙ

Колхозные угодья здесь разбросаны на площади, равной примерно небольшому европейскому государству. Но сами поля крохотные — лесенкой по склону горы. Иногда уступ расширен искусственной террасой на столбах с насыпанной землей: наверху растет рожь, а под навесом сложен очаг из камней, где можно переждать непогоду и заночевать. Отверстие над таким очагом открывается прямо среди поля, и в одном месте при виде дымка мне почудилось, что горит рожь. Сергей попытался незаметно свернуть с троны, чтобы не задерживаться, но обитатель летовки уже заметил нас.

Пока он здоровается с каждым обеими руками, Нина скромно стоит в стороне. Она не уверена, принято ли на Востоке здороваться с женщинами. Но ей оказывается тот же почет, что и остальным. Горянке всегда приходилось нести тяготы наравне с мужчиной, и унизительной паранджи здесь не знают.

Далее, вверх по Ахба-Сою, притоку Арга, наши рюкзаки тащит на себе мышиной масти ишак. Если б не великодушие хозяина, мы так и не узнали бы, что по такой тропе можно пройти с вьюками. Ишака тянут за узду, поворачивают на виражах за хвост, даже подкладывают иногда под копыто камень. У ишака жертвенные сумрачные глаза. Человек с такими глазами кончает обычно графоманией или запоем.

Нас сдают с рук на руки чабану в урочище Ахба-Сой. Владелец ишака тут же прощается и поворачивает обратно, чтобы пройти опасную тропу до темноты.

Гостеприимство, как и прочие этические устои, которые нам хотелось бы считать извечными душевными свойствами, имеет свои глубокие корни. Думается, оно — своеобразное отражение натурального обмена. В глухих местах слишком мало людей и еще меньше дорог, чтобы не встретиться однажды снова и в свою очередь не воспользоваться радушием бывшего гостя. Кроме того, с гостем проникают сюда, за перевалы, новости большого мира. Так возникает традиция — привычка народа. И вот уже мы пьем чай и едим лепешки человека, которого впервые увидели и никогда больше не встретим. Пиала неспешно ходит по кругу; мы, чтобы не обидеть хозяина, не достаем своих кружек.

У него совершенно несвойственное индоевропейцам-таджикам непроницаемое тюркское лицо с чингисхановскими вислыми усами. У пояса нож в ножнах, украшенных цветной бахромой, в руках длинная ореховая палка. Он величаво опирается на нее, держа наискосок вдоль тела. За спиной у него домбра — долбленый обрубок дерева с двумя жилами. Мы просим сыграть что-нибудь.

— Нет настроения, — отказывается он. — Плохо получится.

Над нами — небо. За спинами — валун величиной с избу. С подветренной стороны — невысокая, по колено, изгородь из камней. Очаг, связка дров, принесенных снизу, с границы леса.

Поздно вечером лохматые псы сгоняют сюда овец. Овцы стоят покорные, тупо вперившись в одну точку. Псы молчаливо лежат по сторонам с выражением сурового долга на мордах.

По примеру чабана мы расположились ночевать на горячих камнях очага. Камни остались теплыми до утра, но сверху всю ночь лил дождь. Мы кряхтели и ворочались, стесняясь перейти в палатку, и мешали спать хозяину.

ПЕРЕВАЛ ПУШНОВАТ

Нам предоставляются на выбор три перевала — Двойной, Ахба-Сой и Пушноват, ведущие примерно в одном направлении. Мы решаем следовать тропе — куда выведет.

В отличие от дороги, сделанной человеческими руками, тропа естественна, как и сами горы. Кто-то первый прошел здесь, путаясь и сомневаясь. Не раз пытался он подняться на гребень и отступал. Но с возвышения успевал высмотреть место для новой попытки и снова шел вперед, ведомый единственно инстинктом направления. Он был оптимистом, иначе давно бы сдался и повернул вспять. Он был первооткрывателем. Достиг ли он цели? Кто знает…

Но следующий уже искал его следы, ободряясь надеждой, что они выведут правильно. Он видел, где след начинает потерянно блуждать, делать ненужные петли, и срезал их по прямой. Зачастую он повторял ошибки предшественника. Но уже не все.

Еще и еще шли люди, не зная друг друга, но чувствуя, что они не одиноки среди этих скал и фирновых полей. И тропа выпрямлялась, находила более удобный склон, минуя опасный, взбиралась все выше и выше, пока не достигала наконец места, где можно подняться на гребень и спуститься уже по другую его сторону. Тогда это место называли перевалом. И река, берущая поблизости свое начало, давала ему имя.

Один человек не торит тропу, поэтому доверьтесь ей. Следы могут ошибаться — тропа проверена поколениями. И если она вьется серпантином, где можно, казалось бы, пройти напрямик, идите по ней. Значит, так лучше сохраняются силы. Если она идет в обход камня, не ступайте на него — он неверен. Она избегает зеленого склона и избирает снежник — значит, перевал не там, где вы думаете. Она оборвалась на краю пропасти — не верьте этому. Ищите не обход, ищите тропу. У людей нет крыльев, они шли по земле. Примятая трава, камень, чуть стертый на поверхности, единственный сохранившийся след на фирне — все это приметы тропы. Случайных прохожих здесь не бывает. Если на этот камень ступала человеческая нога — значит, человек шел на перевал, либо спускался с него.

Так, следуя узкой полоске надежды, мы идем вверх по черной гнейсовой осыпи, круглой, как земной шар в миниатюре. Издалека мы видели ее край. Теперь же перед нами только бесконечная кривизна. За каждым десятком метров, которыми ограничен наш обзор, подъем может перейти в спуск, но наш путь уже исчисляется километрами. Вправо, влево, еще раз вправо, снова влево, меридианами, параллелями вьется едва приметный серпантин, и мы не уклоняемся от него ни на шаг.

Наконец в поле нашего зрения появляется гребень, отороченный поверху снежным карнизом, наклоненным в нашу сторону. Кажется, пройти сквозь него можно, лишь прокопав туннель. А тропа упрямо следует вверх, и тогда открывается острый скальный гребешок, рассекающий карниз на две половины. Возле него валяется брошенный кетмень, заржавленный, но совершенно целый.

Трудно, видать, пришлось путнику, если он решил с ним расстаться.

Да и нам последние метры даются нелегко. Ледоруб на скалах — лишь обуза, здесь должны быть свободными обе руки. «Путник, будь осторожен! Помни: ты здесь — как слеза на реснице. Возьми свечу и посмотри в глаза собственной смерти».

Но вот и широкий отлогий гребень. Кстати, слова таджикского поэта Джалолиддина Руми мы вспомнили, лишь миновав опасность. Тогда нам было не до поэзии. Несколько камней, положенных один на другой. Мы добавляем к ним свой камень. По направлению речной долины, что видна впереди, Сергей определяет — мы проходим перевал Пушноват, 4227 метров.

Навстречу из долины поднимаются синие набухшие тучи. Мгла заволакивает солнце, и оно, проглянув в разрыв одним глазком, исчезает. Ветер несет редкие хлопья снега. Чуть ниже обдуваемого гребня мы ставим на ледорубах палатку, не ожидая развития событий, заползаем в нее, застегиваем все петли входа и устраиваемся поудобнее.

Полдень. До вечера, видимо, не прояснится. Придется заночевать здесь. Но на нас сухая одежда, под головами мягкие и тоже сухие рюкзаки, от дыхания скоро становится тепло — вполне сносный уют, отделенный от неприветливого мира тонкой прорезиненной тканью. «Снежный человек» может лишь мечтать о таком.