Альманах - «На суше и на море». Выпуск 2

• Название: «На суше и на море». Выпуск 2
• Автор: Альманах
• Издательство: Государственное Издательство Географической Литературы
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1961

Это второй выпуск художественно-географического сборника «На суше и на море». Как и первый, он принадлежит к выпускаемым издательством книгам массовой серии «Путешествия. Приключения. Фантастика».

Читатель! В этой книге ты найдешь много интересных рассказов, повестей, очерков, статей. Читая их, ты вместе с автором и его героями побываешь на стройке великого Каракумского канала и в мрачных глубинах Тихого океана, на дальнем суровом Севере и во влажных тропических лесах Бирмы, в дремучей уральской тайге и в «знойном» Рио-де-Жанейро, в сухой заволжской степи, на просторах бурной Атлантики и во многих других уголках земного шара; ты отправишься в космические дали и на иные звездные миры; познакомишься с любопытными фактами, волнующими загадками и необычными предположениями ученых.

Обложка, форзац и титул художника В. А. ДИОДОРОВА

http://publ.lib.ru/publib.html

---

…Мы стоим, обнявшись, на узком скальном гребне. Гиссарский перевал — вот он! Впереди — ниже нас — голубоватый козырек ледника со стекающей в долину рекой. Сзади — тоже ниже — горный цирк, пройденный нами. Любопытно, что никто не произносит сейчас ни слова, не пытается как-нибудь по-своему выразить радость, точно обычное звучание слов или несдержанный жест оскорбят товарищей. А все вместе мы можем проявить свою радость только так — положив друг другу руки на плечи. И в записке, оставленной в сложенном из камней туре, говорится не о каждом из нас, а обо всех сразу: «…группа московских студентов первой взошла на Гиссарский перевал».

Это не бог весть какое открытие — лишняя пометка на подробной карте, нужной лишь для геологов. Но мы шли, избрав его своей целью. И вот стоим здесь.

Однако с такой минутой — торжественной и несколько сентиментальной — соседствует и печальная минута. Нельзя оставаться на вершине вечно. Надо оглядеться и избрать новую цель. И начинать путь сначала.

ВНИЗ С ПЕРЕВАЛА МУХБЕЛЬ

За перевалом Мухбель все чаще встречаются люди. В основном это пастухи и паломники. Здешние места представляют отличные пастбища, но они же считаются святыми.

Древние жители этого края исповедовали зороастризм. Само название народа — таджики — происходит от слова «тадж» — корона, головной убор огнепоклонников. Сюда, в междугорье, открывающееся к западу, собирались пастухи и земледельцы проводить на покой солнце и приносили несложные жертвы, чтобы оно появилось вновь на следующее утро. И оно действительно появлялось, если, разумеется, не бывало закрыто тучами.

Священная книга огнепоклонников «Авеста» утверждает: «Тот, кто обрабатывает землю левой рукой и правой, правой рукой и левой, тот воздает земле прибыль. Это подобно тому, как любящий муж дарует сына или другое благо своей возлюбленной жене, покоящейся на мягком ложе. Кто сеет хлеб, тот сеет праведность».

И земля в полном соответствии со священным писанием (и законами биологии) рожала именно то, что на ней сеяли.

«Клянусь богом! — яростно восклицает древнетаджикский поэт Дакики. — Никогда не увидит рая тот, кто не идет путем Зороастра». Я не спешу в рай, мне будет там скучно.

В первые годы мусульманского летосчисления в страну стали проникать арабские миссионеры. Они тоже обещали рай, но настаивали на аллахе. Проповедь новых истин пришлась не по душе жителям. Одного из миссионеров, за которым легенда закрепила имя Хазрет-султан, они пытались даже побить камнями. Но холм, на котором стоял проповедник, волею аллаха поднялся недосягаемо над землей. Так повествует легенда и добавляет, что святой до сих пор живет на вершине.

Последний факт мы проверять не стали. А гору видели. Она имеет форму правильной пирамиды, точно и впрямь ее воздвигали искусные божеские руки. У подножия горы расположено кладбище для наиболее достойных мусульман. Могилы увенчаны шестами, чтобы праведнику легче было забраться на небо. Шесты шаткие.

С горы навстречу нам спускается траурный кортеж. Кавалькада живописных всадников в чалмах и ярких халатах. Посредине на носилках несут покойника, завернутого в такую же чалму. Правоверный мусульманин постоянно носит на голове скрученный жгутом саван, напоминающий о смерти и загробном мире.

Кавалькада движется быстро, чтобы поспеть к вечерней молитве, всадники не сдерживают лошадей, и пешим носильщикам приходится почти бежать. Мы сходим с дороги и сдергиваем с макушек носовые платки, которыми прикрывались от солнца. Процессия сворачивает на кладбище.

За изгородью из необтесанных камней молятся правоверные. Они часами стоят на коленях, лицом в сторону Мекки (приблизительно, потому что карты они не знают), со сложенными перед грудью руками. Уходя, поднимают в знак совершенной молитвы камешек с земли и кладут его на один из больших валунов, разбросанных повсюду. Валуны вокруг усеяны такими камешками.

На пересечении дорог стоит небольшой глинобитный домик — «ханако», харчевня для паломников. Женщинам отведена отдельная хижина в стороне. Арык с проточной водой для омовения, садик в три деревца, куда выходит возвышение, на котором пьют чай. За чаем ведут благочестивые беседы, а также обсуждают цены на колхозном рынке.

Посреди возвышения вмурован черный котел, в котором запросто можно сварить целого барана. Мы варим в нем кашу из подаренного нам ячменя. Доброхотное подаяние угодно аллаху. Мы с аппетитом едим за его здоровье.

Несколько молодых парней, сидящих здесь, оказались пастухами, пришедшими согреться чаем. Мы расспрашиваем у них о Мафусаиле, живущем на горе.

— Э, — не без иронии говорит один. — Был бы святой — давно бы спустился вниз.

Паломники же — все дряхлые старики. С их смертью святому станет совсем худо.

Вокруг «ханако» расположено несколько особо отмеченных могил. Шесты на них увенчаны козлиными рогами. В лихой спор Магомета с Зороастром не без успеха вмешался первобытный киик.

— Сколько религий… — задумчиво говорит Нина. — Тесно, должно быть, на небесах.

ПЛАТО ЗА РЕКОЙ АКСУ И НОЧЛЕГ В КИШЛАКЕ

Горные кряжи обрываются внезапно, точно отрезанные. Далее тянутся уже холмы, из которых лишь кое-где торчат скальные острия, точно зубы дракона.

Тропа берет в лоб высокий холм, за которым почти без понижения начинается следующий — и так до горизонта.

Плоскогорье выжжено и пустынно. Небо над ним отливает песчаной желтизной. Одинокий пирамидальный осокорь посреди водоема для сбора дождевой воды. Дно водоема покрыто растрескавшейся глиняной коркой.

Очень скоро мы начинаем испытывать жажду — вначале от одного сознания того, что утолить ее невозможно. Обследуем один за другим овраги. Они сухи. Тогда Сергей прибавляет шагу. Почти бегом мы движемся с холма на холм.

Я отстал, чтобы раздеться до трусов, — товарищи скрылись за бугром. Пока я поднялся на него, их уже там не было. Я громко окликнул — ни ответа, ни эха. Троп множество, в каждой ложбинке они расползаются, как раки, — я последовал наиболее протоптанной.

Следы овечьих копытец, «орешки», отпечатки грубых сапог, сшитых рантом внутрь… Тропы опять разошлись пучком: одинокие сапоги свернули вправо, копытца — влево. Следы на глине сохраняются долго; здесь проходили в период дождей, может быть, еще в прошлом году.

Я пересек множество троп, пока на одной из них не нашел характерных отпечатков кед с вылезающими босыми пальцами и ямок от металлических шипов горных ботинок. Затем поднял кусок подошвы с истертым шипом и припустил рысцой.

У крохотного ключа меня поджидают товарищи, сидя на рюкзаках.

Вода едва сочится. Мы по очереди припадаем к ней ртом и вытираем вымазанные глиной губы. Останавливаться здесь на ночлег бессмысленно. Но впереди виден край плато, где несомненно должна течь река.

К вечеру мы совершенно теряем чувство голода и беседуем в зависимости от вкусов о нарзане, пиве и газированной воде без сиропа. Наконец в сумерках обозначаются темные купы деревьев и плоские дома, неотличимые по цвету от бугорка земли, но с черными дырами входов.

В кишлаке Динаболо мы почувствовали себя обитателями отличной планеты, где тропы сливаются в дороги, а дороги ведут к людям.

Первый же таджик, перед которым мы выразительно демонстрируем международный жест челюстями, ведет нас в дом, где мы прежде всего наливаемся зеленым чаем. Затем лапша, политая кислым молоком, и лепешки. Хозяин не курит, но вскоре находится и махорка.

Пол комнаты устлан одеялами (обувь мы оставляем у дверей); в стенах традиционные ниши со старинными, окованными жестью сундуками. Ниша в парадном углу разгорожена полочками, приспособленными для книг. Хозяин находит в одной из книг упоминание о Кухистане: «Был Кухистан — край скорби и обмана, затерянный меж каменных громад».

— Кухистан… — говорит он. — Мой Кухистан… Все, что вы видели, и то, что еще будет, — все Кухистан.

Хозяин расспрашивает нас о Москве. Он был в ней в сорок первом и прошел от ее стен до озера Балатон в Венгрии.

Москва… Огромный, полный движения город, где все сбывается, если решительно захотеть, — вплоть до поездки в Кухистан.

Чтобы разбудить нас утром, заводится будильник.

ДО НОРИМОНА

Из Динаболо уже ведет дорога. Дорога новенькая. На ее пыли отпечатался пока единственный автомобильный след. Машина привезла в кишлак части разобранного самоходного комбайна. Его соберут на месте. Мы, возможно, в первый и в последний раз в жизни видим, как молотят по старинке. По круглой площадке, устланной соломой, сбиваясь мордами, ходят быки, вышелушивая копытами зерно.

— Привет москвичам! — здоровается шофер, блестя зубами. — Вам повезло. В прошлом году здесь не было ни дороги, ни машины. Погостите еще денек: управлюсь с делами, завтра повезу вас в райцентр. А там до Москвы рукой подать.