Ульмас Умарбеков - Приключения 1972—1973

• Название: Приключения 1972—1973
• Автор: Ульмас Умарбеков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1973

В новом сборнике читатель найдет произведения как уже известных ему авторов-приключенцев, так и новые имена.

Повесть У. Умарбекова «Встреча» посвящена чекистам пер­вых лет Советской власти в Узбекистане. В мир борьбы народов Африки за свою независимость против колонизаторов переносит читателя повесть Е. Коршунова «Гроза над лагу­ной». Повесть Ю. Файбышенко «Розовый куст» рассказывает о работниках уголовного розыска в годы нэпа. Сегодняшним дням посвящена большая повесть М. Стейги и Л. Вольфа «Дело Зенты Саукум». Ее герои — следователи и оперативные работники милиции Советской Латвии.

В сборник вошли также рассказы П. Шамшура, Л. Словина, Ю. Усыченко, С. Наумова, Б. Сопельняка.

---

— Из вещей что унесено?

— Не знаю, — она посмотрела на него с досадой, — кажется, ковры, верхняя одежда… Не интересовалась…

— Ясно, — с полуусмешкой на непонятно ожесточившемся лице пробормотал Селезнев, — не до низменных материй, так сказать.

Клембовская вскинула ресницы. Зрачки ее сфокусировались на переносице Селезнева. Все лицо ее враждебно напряглось.

— Золотишко-то водилось у папаши? — небрежно

оглядывал ее Селезнев.

— Золотишко? — переспросила она. Неотрывные ее глаза что-то выискивали на селезневском лице. Климову показалось, что на минуту сквозь враждебность на лицах обоих проступило нечто вроде взаимопонимания, Клембовская зло улыбнулась: — Золотишко отец давно сдал…

— Уважал наши законы, — хмыкнул Селезнев, — золотишко сдал, а все нэпманы города его золотыми коронками сверкают!

Климов изумленно смотрел на Селезнева: что он делает? О чем он спрашивает?

Хлопнула дверь, вошел начальник управления Клейн.

— Здравствуйте, товаричи!

— Здравствуйте, — Селезнев кивнул на Клембовскую, — вот по делу об убийстве на Белоусовском, два.

— Клембовская Виктория Дмитриевна? — спросил Клейн, присаживаясь сбоку на стул. — Соболезную, мадемуазель.

Клембовская перевела на него тяжелый взгляд, установила что-то для себя и опять всмотрелась в Селезнева. Клейн в секунду оценил ситуацию.

— Устроим перерив, — сказал он, четко, как всегда, выговаривая русские слова, — вы можете отдохнуть, мадемуазель, потом продольжим. — Ряд русских звуков не давался Клейну.

— Вы в самом деле заинтересованы узнать что-нибудь кроме того, не утаил ли отец от государства золото? — Клембовская встала. Голос у нее был напряжен, как струна.

— Гражданка, — тоже встал Клейн, — мы же хотим помочь вам!

— Я обойдусь! — уже от двери отрезала она. — Как-нибудь выясню все и без рабоче-крестьянского розыска. — Дверь за ней хлопнула.

— Бур-жуйская дочка! — сквозь зубы просипел Селезнев. — В восемнадцатом мы таких на принудработы гоняли, а теперь я что, нанялся им прислуживать?

— Товарич Селезнев, — жестко взглянул на него Клейн, — ви дольжпи научиться отбрасивать все личное при допросах. Объявляю вам виговор. Он будет в приказе.

— Объявляйте, — набычился Селезнев, — но я им не дешевка, чтобы перед нэпманами на задних лапках прыгать!

— У нее семью перебили! — почти крикнул возмущенный Климов. — А ты…

— Жалостливые стали! — Селезнев с презрением оглядел Климова. — Погодите, дожалеетесь. Они вам революцию живо в отхожее место переделают!

— Внимание, — перебил Клейн, — к этой теме есче вернемся. Сейчас о деле: убийство на Белоусовском, два, редкое по жестокости. Таких преступников ми упустить не имеем права. Пока у нас нет следов. Однако план есть. — Он оглядел всех прищуренным взглядом. — Ми давно готовили чистку гнилых углов. Теперь она назрела. Привлечем части ЧОНа и пехотни курси. Бьем сразу по сами опасни место — по Горни. Затем переключаемся на беженски бараки у Воронежски тракт. После них очередь притонов на Рубцовской.

Климов и остальные слушали его молча. Клейн умел мыслить широко и точно. Это был высокий черноволосый австриец, с черной щеточкой усов под изящным носом, с умными серыми глазами на худом интеллигентном лице,

В пятнадцатом под Перемышлем во время отражения кавалерийской атаки лейтенант Клейн был взят в плен русскими драгунами и оказался в туркестанских лагерях для военнопленных. Революционная пропаганда прорывалась сквозь проволочные загрождения и тесовые стены бараков. В начале восемнадцатого года вооруженные русские рабочие распахнули ворота лагерей для военнопленных. И многие тогда связали свою судьбу с русской революцией.

Тяжелое, опасное настало время. Почти два года шагал теперь уже коммунист Клейн по выжженной, встречавшей пулей и казачьим гиком земле фронтов. Дрался под Иркутском и Омском, под Царицыном и Лозовой. На русскую землю падала кровь дважды раненного в боях за революцию австрийского студента и бывшего лейтенанта.

В девятнадцатом его вызвали в отдел по работе с военнопленными.

— Принято решение отправить на родину часть наших товарищей, — сказал ему пожилой человек в кепи австрийского солдата. — Согласны ли вы вернуться, чтобы и там продолжать борьбу?

Клейн кивнул. Виски его вдруг обдало жаром волнения.

— Я согласен, — сказал он.

В конце девятнадцатого он вернулся на родину. Его высокую тонкую фигуру видели на венских заводах, глухой его голос слышали на митингах в Линце, Зальцбурге и Вене. Потом перешел границу соседей Венгрии. Через год за ним захлопнулись ворота будапештской тюрьмы.

В двадцать первом товарищи выручили Клейна. Он бежал.

А через несколько недель страна, ставшая его второй родиной, вновь приняла его к себе. С тех пор прошло два года, и вот теперь он снова пошел туда, где было жарко, — бороться с бандитами. Он руководил губернским розыском. Слово его ценилось дорого. Розыск при нем повел широкое наступление на местную уголовную братию. Но бороться было трудно. Город лежал на пути с юга к Москве. Залетные бандюги появились здесь нежданно, как чума в средние века. После них оставались трупы и чудовищные слухи. Но Клейн осторожно и уверенно вел свою игру. Он походил на шахматиста, когда, склонив голову, как это было сейчас, излагал свои тщательно продуманные планы.

— Самое важное — информация, — заканчивал свое сообщение начальник, — кто-то знает про убийство. Знает и его участников. На Горни знают многие. Раскидиваем бредень. Загребем один голавль — неплохо, выудим карась — хорошо. — Он замолчал, потом оглядел всех повеселевшими глазами и чуть улыбнулся.

— А поведет на операцию вас Степан Спиридонович. Наконец и он с нами. Это есть мой сюрпиз… Сбор в одиннадцать. Все.

В одиннадцать на тускло освещенном дворе губрозыска собралось полтора десятка сотрудников. Вечер обдавал холодным ветром. Большинство было в шинелях. От конюшни до ворот в линию стояли пять фаэтонов. У забора переговаривались возчики. Парни из бригады по особо тяжким поджидали своего начальника и глухо поминали Горны.

Когда-то, несколько веков тому назад, была там Гончарная слобода. Еще и сейчас виднелись на этих местах развалины каменных горнов, на которых обжигали когда-то глину. От них и получила слободка свое название. Теперь это была вольная слободка Горны — приют налетчиков и воров.

Вечерами выползали оттуда волчьи стаи. К рассвету сходились с добычей, делили ее у костров, пили, расшибали тьму гармонями и гитарой. По утрам по канавам и скверам города подбирали трупы обобранных до нитки людей. В прошлом году впервые дошли у властей руки до Горнов. Чоновцы и курсанты, окружив их со всех сторон, с боем ворвались в поселок. После стрельбы и повальных обысков увели с собой несколько десятков захваченных бандитов, унесли пять тел убитых и восемь раненых товарищей.

Но слишком удобно разлеглись они, Горны, — на самой границе города, железной дороги и степи. Было куда идти на дело, было куда удрать при опасности — рядом Москва, в другой стороне дорога на юг. И опять полнились Горны махровым цветом уголовной бражки.

Об этом и толковали ребята из бригады по особо тяжким, когда наконец появился и начальник.

Клыч, плотный, широкоплечий человек в кожаной куртке, поглаживая короткие светлые усы, объяснял что-то возчикам. Клыча в бригаде любили. Он умел быть своим, оставаясь нри этом начальником. В схватке первый, он не лез на глаза начальству, держал слово и резал правду-матку всем и всегда, не думая о последствиях. Он был моряк, на английских и русских торговых посудинах обошел моря и океаны, повидал мир, побывал в передрягах и умел их встречать, не теряя соленого матросского юмора и твердого своего нрава. Перед этим за месяц Клыч был ранен в перестрелке. Брали банду Ванюши. Ванюша отстреливался до конца, банду взяли, а частью перебили, и только помощник атамана Тюха удрал. Он и ранил Клыча.

Стае, Селезнев и Климов топтались в углу двора. Дул западный ветер. Селезнев был в штатском. Остальные в шинелях и суконных шлемах. Подошел Гонтарь, огромный парень с улыбчивым лицом, на котором сапожком выдавался крупный нос.

— «Прага», — голосом конферансье объявил он. — Арбат, два, телефон один шесть — три девяносто пять. Ежедневно. Новая грандиозная программа. Гражданин Афонин: обозрение Москвы, А. Рассказова, Рене Кет Арман, Фокстрот. Шимми. Николаева, Горский, Орлов.

— Протокол, а ну попридержи язык! — крикнул Селезнев.

Клыч, стоя под фонарем, поманил их рукой. Всей группой окружили его. Он осмотрел собравшихся.

— Братишки, — сказал он, разглаживая короткие усы, — чистить Горны сегодня не пойдем. — Он помолчал, небольшие глаза его зло блеснули под густыми светлыми бровями. — На Горнах, — он приостановился и снова оглядел каждого, — на Горнах нас ждут.