Антоний Либера - Мадам

• Название: Мадам
• Автор: Антоний Либера
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-86793-314-8

Антоний Либера — известный знаток творчества С. Беккета, театральный режиссер, переводчик, литературовед. Роман «Мадам» вызвал бурный интерес в Польше и переведен на многие языки. Живо и ярко написанная книга привлекает не только интригующей фабулой (история влюбленности ученика в преподавательницу) или игрой с литературными реалиями, которую смогут оценить искушенные библиоманы. Читателю дана возможность окунуться в атмосферу Польши конца шестидесятых, вместе с героем пройти путь его интеллектуального становления.

---

Мы участвовали в клубном турнире по так называемой «молниеносной игре». Суть ее заключается в том, чтобы играть в необычайно высоком темпе; на всю партию отводится, ну, скажем, десять минут (по пять каждому игроку); выигрывает тот, кто за отведенные минуты одержит победу или не проиграет до того момента, как его противник просрочит свое время. Кроме того, по условиям молниеносной игры не надо говорить «шах королю» и можно взять его, если противник, не заметив атаки на короля, не защитит его.

После длительного и изнурительного для нервной системы отборочного цикла до финала турнира дошли двое: он и я. Мы сели за столик и в окружении толпы других шахматистов, среди которых был и наш тренер, в полной тишине начали игру. Я сделал детскую ошибку и потерял фигуру. Таракан, предвкушая победу, ускорил темп игры, предложив быстрый размен фигур. Вскоре на доске остались только короли и четыре черные пешки. У меня не было никаких шансов. Чтобы дойти до последней горизонтали, где пешка превращается в ферзя, противнику необходимо было не более десяти — пятнадцати секунд, а чтобы потом дать мне мат, — еще полминуты. Времени ему хватало. Я метался в безнадежных попытках найти выход. Внезапно, как в трагедии Шекспира, в голове забрезжила спасительная мысль. Вместо того чтобы уходить королем в центр доски (где ставить мат намного дольше), я погнал его прямо на вражеского монарха, и, когда мой противник дошел пешкой до предпоследней горизонтали, я поставил своего короля непосредственно рядом с его королем — как бы лицом к лицу. Таракан, сосредоточившись на проходной пешке, не обратил на это внимания и занял последнюю горизонталь, получив ферзя. Тогда я спокойно забрал у него королем короля.

— Это неправильный ход! — запротестовал Куглер.

— Нужно было вспомнить об этом, когда я сделал предыдущий ход, — подчеркнуто вежливо сказал я. — Или просто сбить моего короля. Сделав такой ход, я знал, на какой риск иду.

— А что судья скажет?

Тренер с минуту помолчал с озабоченным видом, а потом заявил официальным тоном:

— Несовершенство регламента. Ничего не поделаешь. Объявляю ничью.

Куглер, пожав плечами, встал из-за стола, давая понять, что принятое решение его не задело. Однако гримаса на его физиономии говорила об обратном.

Нечто подобное происходило и со мной, только я маскировал совсем иные эмоции. Внешне я тоже изображал уверенного в себе игрока; но в глубине души понимал, что мне просто повезло, и боялся Таракана, как князя Дракулу.

Такой расклад сил на шахматной арене определял наши отношения и в жизни. Мы испытывали неприязнь друг к другу, держались на дистанции, но уважения к противнику не теряли. Во время редких встреч наши беседы искрились иронией и язвительными замечаниями, но это была только игра, а не настоящая война. Он провоцировал меня, намеренно утрируя (чуть ли не в карикатурной форме) некоторые особенности речи и аргументации, свойственные партийным деятелям сталинской закалки; я отвечал ему иронией и лицемерным смирением. Никто из нас не говорил серьезно, и ни один не верил другому.

Такой же характер носил наш разговор в коридоре, у окна, на втором этаже.

— И о чем же так задумался, томясь в одиночестве у окна, наш благородный идеалист? — он оперся рукой о стену. — Если я не ошибаюсь, замыслил какой-нибудь новый theatrum… — он язвительно улыбнулся.

— Вы ошибаетесь, товарищ, — устало отвечал я. — Мы ищем здесь только покоя, но не докучливых встреч. Как видно, усилия наши тщетны.

Он пять раз прищелкнул языком с притворным сочувствием.

— Оторванность от жизни порождает бредовые состояния, — печальным голосом констатировал он. — А это одно беспокойство. Лучше сойти с кривой дорожки.

— У меня нет сил, — тихо и смиренно отозвался я. — Процесс зашел слишком далеко.

— Мы могли бы вам помочь, — с готовностью предложил он.

— Благодарю вас, но не стоит тратить на меня ваше драгоценное время. Случай безнадежный.

— Что за пораженческие настроения!.. — утешал он меня.

— Всегда стоит попробовать.

— Пробовали, и не раз. Увы, бесполезно.

— Я обращаюсь к вам с конкретным предложением, а не с общими словами.

— Не сомневаюсь, — уверил я его. — Я был бы крайне удивлен, если бы дело обстояло иначе.

Совершенно не обидевшись на мой враждебный тон, Куглер начал объяснять, что ему от меня нужно:

— Среди бесчисленных талантов, которыми одарил вас Бог… — с той же иронией произнес он.

— Бог?! — тут же прервал я его. — И не стыдно так святотатственно издеваться над законами природы, над наукой и истиной? Но, может быть, изобрели что-нибудь новенькое и поступили свежие директивы?

— Насмешка не попала в цель, — снисходительно поморщился он и добавил назидательно: — Это всего лишь риторический прием. Вам не по нутру слово «Бог», тем лучше, пусть будет «природа». Мы можем быть гибкими…

— Да, как милицейская дубинка.

— Посредственно, — с кислой физиономией отметил он.

— Вы способны на большее.

— К сожалению, это мой уровень. Не советую рассчитывать на большее.

— Ложная скромность! — Он с лукавой улыбкой поднял руку. — Так на чем я остановился?

— На Боге или… на природе.

— Вот именно! — он прикрыл глаза. — Итак, насколько я знаю, вы за свою жизнь овладели многочисленными искусствами, в частности умением перебирать пальцами по клавишам.

— Наверное, произошла ошибка, — сделал я удивленное лицо. — Я только и умею что играть.

— Это и так называется, — в знак согласия он кивнул головой. — Мы заинтересованы в том, чтобы ваши таланты не пропадали втуне, а могли развиваться, что принесло бы вам соответствующее удовлетворение.

— Я не гонюсь за популярностью.

— Конечно, мы это заметили, — согласился он с каменным лицом. — Об этом свидетельствует хотя бы ваше пристрастие к эстраде: выступления перед толпой, работа в кабаре…

— Кабаре с Эсхилом лавров не приносит, — парировал я в элегическом стиле. — Я нес общественную нагрузку по популяризации культуры. С моей стороны это было самоотверженное служение, не более того.

— Ну, что же, тем лучше. Тогда мотивы нашей деятельности совпадают. Мы тоже работаем исключительно для блага коллектива. Сейчас школьная общественность в связи с тридцатой годовщиной начала гражданской войны в Испании, войны, в историю которой поляки, а точнее, Польская Коммунистическая партия вписали славную страницу, требует от нас, чтобы эта дата была достойно отмечена соответствующим мероприятием.

— Простите, кто требует?

— Я что, недостаточно ясно выражаюсь? Повторяю: школьная общественность.

— Но как понять, чего она хочет?

— Во-первых, по настроениям, — он заговорил по-деловому, как опытный врач. (Роль ярого доктринера его безумно забавляла.) — Кто что говорит, какие высказываются мнения… — многозначительно добавил он и продолжал: — Во-вторых, по четко сформулированным рекомендациям, которые направляет нам общественность через своих представителей.

— Через кого, например?

— Хотя бы через совет активистов нашей организации.

— Совет активистов, — вздохнул я. — Любопытно. Я понятия не имел о его существовании.

— Теперь будете иметь.

— Ну, хорошо. О чем речь? — я резко изменил тон и заговорил жестко и раздраженно. — Что у меня с этим общего?

— Спешу объяснить, — послушно откликнулся Куглер. — Речь идет о музыкальном оформлении. Нужно, чтобы вы сыграли, — сказал он, акцентируя глагол. — Чтобы употребили ваши таланты во благо общества.

«Так вот что их волнует!» — я печально улыбнулся.

— Что же мне сыграть?

— Ах, да ничего особенного! С вашей виртуозностью это детские забавы.

— Но все-таки?

— Несколько испанских мелодий… Песни тех лет.

— К сожалению, в моем репертуаре их нет, — я встал в позу модного маэстро.

— Мы дадим вам ноты, — поспешил он с уговорами.

Мне стало понятно, что я ему действительно нужен, и захотелось проверить, какова цена его предложения.

— Ноты здесь ни при чем, — закапризничал я. — Музыку такого рода я вообще не играю. Только джаз или… классику.

— Ну-ну, не нужно слишком важничать! Что вам стоит сыграть несколько испанских песенок!

— Допустим, большого труда не составит, — бросил я небрежно. — Однако принципы не позволяют мне пойти на это. Люди принципов, люди слова, такие, как вы, должны меня понять. Но я готов дать вам совет.

— Ну? — недоверчиво процедил он.

— Привлеките к сотрудничеству наше «Экзотическое трио». С его специализацией… кубинские народные песни… оно просто находка для вашей программы.

— Мы это уже сделали, — откликнулся он без энтузиазма и добавил покровительственным тоном: — Репетируют.