Самуил Полетаев - Второе небо

• Название: Второе небо
• Автор: Самуил Полетаев
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1972

«Внизу покачивается небо — то самое небо, которое люди видят с земли. Это небо часто застилается облаками, и они, облака, порой обрушиваются на землю дождями и снегом. Но отсюда, из самолета, виднеется второе небо, вечно синее и чистое, и о нем, втором этом небе, думает сейчас Абуталиб. Мысли старого ашуга подобны высокому горному небу, на котором никогда не бывает облаков. Солнце, древнее, как вечность, царит в нем и все освещает. От его нещадного света некуда укрыться. Выдержать его могут только добрые дела и чистая совесть».

О ком бы ни были рассказы этой книги — о бесстрашном ли подростке Куантае, убежавшем из интерната в степь, чтобы вместе с дедом пасти коней, о бойком ли на выдумки Тимке, выигравшем у писателя необыкновенное пари, или о Славке, пронзенном внезапной жалостью к жуку-носорогу — все рассказы проникнуты одной мыслью: человек прекрасен, когда дела его добры и совесть чиста.

Об этом и думал, пролетая над родными горами, старый дагестанский ашуг из рассказа «Второе небо».

---

— Но это правда — никогда…

— Нет, неправда, неправда! — закричала Ларкан и замахнулась на него… Но нет — она не ударила, она только осторожно коснулась пальцем его горячего лба и с тихим удивлением сказала: — Но ты же настоящий джигит!

Чингиз совершенно забыл о боли в щеке.

— И ты не знаешь, почему ты так хорошо ездишь? Нет, ты совсем-совсем не знаешь, почему?

— Не знаю.

Глаза Ларкан были пронзительны. Чингиз покраснел. Он не мог смотреть ей в глаза. Да и что он мог сказать, когда он и в самом деле не знал?

Уже смеркалось. Ребята погнали отару домой. Овцы шли за козлом, похожие на большое серое животное. Шевелясь, оно медленно ползло по долине. Отара была небольшая — три семьи объединили своих овец для общей пастьбы, — но Ларкан носилась на коне из конца в конец, словно в стаде тысяча овец. Раскосые глаза ее горели, как раскаленные угли, тугие косички метались по плечам. И каждый раз, проносясь мимо Чингиза, она странно смотрела ему в глаза и кричала:

— Не знаешь, да?

Чингиз еле держался в седле. Еще недавно мягкое, как кресло, оно выгнулось жестким горбом и стало горячим. Теперь это уже был не лихой джигит, а несчастный, жалкий мальчишка, который не чаял поскорее добраться до дому.

Ночной разговор

Всю ночь Чингиз бредил. Ему снилось, что он скачет на коне, но это были не давние полеты, легкие и счастливые, когда он с замиранием сердца ждал, что упадет, заранее зная, что с ним ничего не случится. Нет, на этот раз он испытывал настоящий ужас, ноги сводило от бессилия, он падал, сползая набок, цепляясь за гриву, и от удара о землю спасался лишь тем, что тут же просыпался. Едва он задремывал, как опять сидел на коне и снова падал, сползая набок и цепляясь за гриву. Он стонал, кричал, задыхался и не видел, что над ним сидит тетушка Накен.

— Что ты, сынок, кричишь?

Она гладила его сухой шершавой ладонью, дула ему в лоб, прогоняя видения, укрывала одеялом, которое он сбрасывал с себя. Только под утро, проснувшись, он заметил ее. Накен сидела, поджав ноги и прикрыв глаза, с распущенными волосами и заунывно что-то напевала. Он видел ее словно в тумане, но все же заметил, что волосы у нее густые и без седины. Если бы она вставила зубы, то не казалась бы старой такой и суровой. Чингиз закрыл глаза и затих, а тетушка посидела над ним еще немного, затем отползла в другой конец комнаты и улеглась рядом с Каратаем.

— Зачем ты смотришь на него? — заворчал он спросонья. — И этот дурень Казакпай, хоть бей его по голове, ничего не понимает: при мальчишке заводит разговор об Ибрае!

— Тише! Да спи ты, разбудишь ребят!..

Чингиз слышал во сне их слова, но что они значат — не понимал. Почему нельзя при нем говорить об Ибрае? Что же, что же взрослые скрывают от него?

Проснулся Чингиз от щекотки. Это ползал по нему Суюндик и что-то искал. Искал под одеялом, под подушкой и под боками.

— Что тебе? — спросил Чингиз.

— Жжжу-у-у!

— Жу?

— Жу-жу! — закивал Суюндик.

Понятно: нужен фотоаппарат. Чингиз достал его из рюкзака, малыш вцепился в аппарат, отвел рычажок автоспуска и застыл с вытаращенными глазами, будто держал рычащего зверя. Когда жужжание кончалось, он заводил еще и еще. Чингиз, которому показалось, что он заболел, почувствовал вдруг, что ему хорошо. Вставать, однако, не хотелось — ноги ныли после вчерашней езды.

— Тетя Накен, можно, я поваляюсь еще немного?

— Лежи, сынок, отдохни, — закивала она. — Я тебе дам сюда покушать.

Тетушка Накен захлопотала над ним. Удивительно: Чингиз теперь не замечал ее беззубого рта, ее лицо казалось милым и все чаще хотелось взглянуть в ее глаза, добрые и усталые от вечной тревоги за детей. И дом уже не казался таким бедным и тесным. Даже Суюндик, этот сопливый грудастый крикун, хотя безобразничал и орал по-прежнему, добиваясь своего, не угнетал Чингиза, как раньше, не оглушал и не делал несчастным.

Домик с башенками

Почти каждое утро, просыпаясь, он видел ее перед собой, Ларкан сидела на корточках и смотрела, приоткрыв рот, словно видела его впервые. Но стоило ему шевельнуться, как она тут же убегала. Дел у нее было много — она носилась из сарая к дому и обратно, бегала за хворостом, помогала матери одевать младших и готовить еду. При этом не переставала следить за гостем. Если он уходил к ручью с книжкой, она прибегала туда с бельем. Когда появлялись мальчишки и звали его играть в футбол, она бросала домашние дела и тоже увязывалась с ними. Девочки смеялись над ней, но это ее не смущало. Чингиз не знал, как скрыться от нее.

Однажды Чингиз пошел в поселок МЖС. Ларкан, как всегда, увязалась за ним и некоторое время шла поодаль. Когда он вышел на шоссе, она поравнялась с ним.

— Я знаю, куда ты идешь, — сказала она.

— Ну?

— На почту. Ты ждешь письма от дяди Куманбета.

Чингиз не ответил. И не удивился. Просто привык: Ларкан всегда угадывает его желания, знает наперед, что он собирается делать и куда пойдет.

— Ты скучаешь по дому?

Конечно, Чингиз скучает. Он пожал плечами. Он скучает по дому с первого дня, но разве скажешь об этом?

— А почему тетя Солтобу к нам раньше не приезжала?

— Мама никуда не ездит, она больная.

— И толстая, да?

— Ты дура, — спокойно сказал Чингиз, и Ларкан не обиделась. — Ты просто дурочка.

Конечно, она дурочка, подумал Чингиз. Она умела стирать, доить, скакать на коне, щелкать бичом, но разве станет умная девочка лезть со своими отгадками, когда об этом не просят ее? И не давать проходу заботами, на что уже все обращают внимание? Еще какая дурочка, думал Чингиз, но сейчас не обижался на Ларкан, потому что надеялся получить письмо и заранее радовался добрым вестям.

— Да, она толстая, — сказал он, — ну и что? Зато она хорошая. Она любит меня. Если б она только узнала, как я живу здесь! — Чингиз рассмеялся, но тут же стал серьезным. — Когда мама выйдет из больницы, папа повезет ее к доктору, и тот даст лекарство, от которого она вылечится…

— От чего вылечится? — подозрительно спросила Ларкан. — Чтобы дети были?

Чингиз остановился. Он посмотрел ей в глаза. Черные зрачки девочки сливались с радужками глаз, казались неестественно большими и собачьими, они блестели нехорошим блеском тайного любопытства. Но и это не обидело Чингиза.

— А для чего ей еще дети? — усмехнулся он.

Он был горд, что один у матери, что ни с кем не приходилось делить ее заботы и любовь. Он хотел унизить Ларкан, но она спросила с участливым видом, где живет тот самый доктор, к которому отец собирался ее повезти.

— Где же еще! Конечно, в Москве! — И тут Чингиз не удержался, чтобы не похвастаться: — Папа обещал, что и меня возьмет в Москву.

Чингиз стал рассказывать о Москве, как будто недавно вернулся оттуда. О Красной площади, о метро, об университете на Ленинских горах, о том, что, когда он кончит школу, он поедет учиться в Москву. Ларкан слушала и удивлялась. Она удивлялась тому, что Чингиз так много знает, так далеки его мечты. Все это не укладывалось в ее голове, потому что, кроме родного аила, она нигде не бывала — даже в городе, откуда приехал Чингиз.

На почте Чингиза ожидало письмо от отца. Он нетерпеливо вскрыл конверт, пробежал глазами листок, исписанный знакомым почерком. Добрые вести! Мать поднималась с постели, почти восстановилась речь, она расспрашивала даже, как живет-поживает дорогой сыночек, не соскучился ли по ней.

Чингиз был счастлив. Как любил он сейчас свою мать, как хотел видеть ее, обнять. Ему не хватало сейчас одного: чтобы кто-то разделил с ним радость, которой слишком было тесно в его сердце. Он протянул Ларкан письмо, но девочка не стала читать.

— Значит, ты скоро уедешь?

— Ну зачем же? — Чингиз был великодушен. — Я еще долго буду у вас…

Далеко в стороне блеснули серп и звезда на башенках часовни.

— Пойдем туда, — предложил Чингиз, но девочка схватила его за руку.

— Туда нельзя, — сказала она.

— Почему нельзя?

— Нельзя!

— Но почему?

— Потому что нельзя!

Чингиз рассердился и вырвал руку из цепкой ладони Ларкан.

— Я пойду без тебя!

Девочка осталась на месте. Чингиз подошел к домику, обошел его и остановился, охваченный смутным воспоминанием: домик этот, с облупленной побелкой, с серпиком луны и звездочкой, торчавшими на тонкой проволоке, невидной издалека, словно был ему давно уже знаком. Да, да, он видел его — и не раз — в своих сновидениях. Это был тот самый, а может, другой, но точно такой же, и смутное беспокойство охватило мальчика. Отчего же знаком, так странно знаком ему этот домик?

Ларкан не вытерпела и тихонько подошла. Она подняла голову, скулы ее побледнели.

— Сказать тебе, кто здесь? — спросила она. — Твой… твой дядя Ибрай, вот кто!