Гарри Гордон - Птичьи права

• Название: Птичьи права
• Автор: Гарри Гордон
• Издательство: Предлог
• Жанр: Поэзия
• Год: 2005
• ISBN: 5-85164-042-1

Книга, составленная из стихотворений разных лет, представляет собой биографию лирического героя.

---

«В один прекрасный полдень золотой…»

В один прекрасный полдень золотой
Кромешный мрак сменился темнотой.
Приметы проступают понемногу.
Прозрачна форма, светоносна суть,
Напорешься на сук — не обессудь,
Улыбку различишь — и слава Богу.

ФЕОДОСИЯ

У автостанции в соборе
В прозрачном стариковском хоре
Мерцали царские врата.
Рукав широкий пролетал,
Угадывался лик пречистый,
Под солнцем высыхал порог,
Где, загорелы и плечисты,

Молчали, сдвинувшись, туристы,
Смотрели в светлый потолок.
Где я, проезжий и ничей,
В то голубое воскресенье
Томился бременем вещей
В мечтах о камере храненья.

«Креститься все-таки не стал…»

Креститься все-таки не стал,
Свой крест расшатанный таская.
Что было дальше — опускаю,
Но только холмик — без креста.

Синицы тенькают окрест,
Ссыхается пустой колодец,
Сидит на холмике уродец,
И горькую крапиву ест.

Все, что осталось от меня.
Душой не назовешь, ни духом,
Сидит в тоске, свернувшись ухом, —
Зародыш? Выкидыш? Свинья?

Ему бы чем-то надо стать:
Жучком, сучком, болотным газом…
И лишь на небо путь заказан,
Поскольку холмик без креста.

Кругом пирует красота,
Толпится жизнь, непобедима,
Здесь все съедобно, все едимо,
И всяческая суета.

Ни кость, ни плоть — прозрачный хрящик
Качает скорбной головой…
Но памятью моей пропащей
Вдруг озарится лик его,

Когда меж пиршественных щек,
Сквозь жизнь, чужую, как малина,
Пахнет прохладою клочок
Линялого ультрамарина.

Сирени запах на закате?
Снежинки тень на голом льду?
Быть может, речка, может, платье,
Или глоток воды в бреду…

«Кипарис на бугорке…»

Кипарис на бугорке,
Бабка с баночкой в руке,
Над горой гора темнеет,
Как вельможа в парике.

Хлещет серая волна,
Ближе к вечеру видна
Дорогого золотого
Банка кислого вина.

Лает, выспавшись, кобель,
На апрельскую капель,
Звуки, тая, улетают
Далеко, на Коктебель.

Пахнет мокрой дерезой
И разгромленной грозой,
Штормом вынесло копейку
И колечко с бирюзой.

Месяц, круглый, как зевок,
Вышел — только и всего.
Не подумаешь, не скажешь,
Не попишешь ничего.

АРКАДИЯ

Ветер споткнулся, и на бегу
Канул в бурьян и дрок.
Пьяный проспался на берегу
И на рассвете продрог.

Воздух зеленый, словно лед,
Спят еще все слова.
Море молчит, птичка поет,
И не болит голова.

На каждой травинке оранжевый свет
И голубая тень.
Солнышко бросило горсть конфет —
Радостно сироте.

«Под сенью рябиновых ягод…»

Под сенью рябиновых ягод
Совсем почернели дома.
Да будет осенняя слякоть,
И серый промозглый туман.

В конце октября, в догоранье
Румяного бабьего дня,
Душа замирает на грани
Холодной воды и огня.

Сквозь желтую банную вьюгу,
Пугливо моргая, крепясь,
Она обращается к югу,
И тянет тепло про запас.

И не потому ли в кромешной
Пучине, без вех и границ,
Мелькают легко и неспешно
Чешуйки серебряных лиц.

А шарканье, топот и говор,
И длинный протяжный зевок,
Есть эхо чего-то другого,
Молчанья, скорее всего.

БЕЗ НАЗВАНИЯ

В глубоком детстве появился Бог.
Когда мне объяснили, что не верю,
И мир был ясен, словно коробок,
Он все-таки подслушивал под дверью,
Непостижимый, как электроток.
И волосы вставали, словно перья,
Я радостно мертвел, и чуть дыша
Творил из простыни подобье шалаша.

И много лет текло сплошное лето.
Тропинки, бабочки, акаций чешуя,
Дефо и Свифт, и на ходу котлета,
Но чуял я, читая и жуя,
Как далеко, за горизонтом где-то,
Вдевала нитку строгая швея.
На бережной волне меня качало
Божественное женское начало.

Как сладко было верить в Боганет!
И, с любопытством ожидая кары,
Отважно сожалеть о Сатане.
(Он представлялся мне еще не старым,
И, как известно, пребывал в огне.)
Палило солнце, мама шла с базара,
И я бежал навстречу во весь дух.
На дне кошелки умирал петух.

Пустынный день на берегу лимана.
Там ящерица в небе голубом
В когтях у ястреба. Из пыльного бурьяна
Выходит муравей с тяжелым лбом,
Два облака сошлись, как два барана,
И ливень, словно пыль, стоит столбом.
Из душного куста сухой маслины
Раздался крик, похожий на ослиный.

Я оказался вовсе ни при чем,
И в ультрафиолетовом растворе,
Сверкая фиолетовым плечом
Я плавал по расплавленному морю,
И видел, глубиною увлечен,
Созвездия огромных инфузорий.
Невидимый, как муха на коне,
Следил за мною строгий Боганет.

О чем тогда синели иммортели
На выгоревшей старческой земле?
О простоте, бессмертье, красоте ли,
О чем нарцисс над лужицей сомлел,
О чем все лето птицы просвистели,
И парус одинокий пробелел?
Волна, качаясь, на берег выходит,
Секунду постоит, назад уходит.

И, наконец, в один прекрасный день
Как на голову снег, сошли метели.
Освободившейся от тяжести воде
Все дыры предоставлены и щели,
И в снежной карусели кое-где
Мелькали легкие одежды Ботичелли.
Вот солнце бесполезное взошло,
Немного постояло и ушло.

Вода в свободном плавала полете,
Все стало на земле одно из двух,
Все стало на земле в конечном счете,
Когда из тела вылупился дух,
И только белизна была в почете,
И пресный привкус свежести во рту.
Была зима, и все, что прежде было,
Осунулось, растаяло и сплыло.

Во что бы то ни стало — красота:
Осенний сон в седых аллеях парка,
Во что было то ни стало — красота:
Московский Кремль, собор Святого Марка,
Во что бы то ни стало — красота:
Загаженные клетки зоопарка,
Прекрасен Андерсен и Джордж Гордон хромой,
Во что бы то ни стало, Боже мой…

Скопилось в небе множество дыханий,
Снег придавило влажное тепло,
Кипело море цинковой лоханью,
И мраморное серое крыло
Кладбищенского ангела маханьем
Потерянную птицу увлекло.
Все набухало, тяжелело, мокло,
Выл пароход, оттаивали стекла.

Сырая мышь отчаянье плела,
Железный запах долетал из порта,
То вдруг казалось, мама умерла,
И не было ни Бога и ни черта,
То на помойке расцвела зола,
То лопнула алхимика реторта.
Ночь мокрую отбрасывала тень
На серый день, дырявый, как плетень.

Холодная и чистая Мадонна
Под действием сомненья и тепла
В тоске переродилась в Купидона.
Пронзительная взвизгнула стрела,
Покачивая домик из картона,
Вода живая в гору потекла.
Воскресший Бог был так весом и плотен,
Что иногда казался просто плотью.

Посередине моря островок.
Рай в шалаше и тень цветного зонта,
И каждый румб изучен назубок
По замкнутому кругу горизонта.
Шалаш вначале, после теремок,
И благоденствие, и крепкий сон там.
Иной раз чайка близко подойдет,
В глаза посмотрит, снова отойдет.

Так вот он, перелетный центр мира,
Живой, неуловимый, словно ртуть,
Находка для любого в мире тира
С горько-соленой выходкой во рту,
В полете из прозрачного пунктира
Крылом следы сметает на лету,
Над белой пеной кружится, зевая,
В иголку нитку иногда вдевая.
Осенняя прогулка тяжела,
Осенние фонтаны ослабели,
Прямее стали стороны угла,
Прохладней стали простыни постели,
Пристроившись на краешке стола,
Господь гостит, бывает, по неделе,
Тетрадку легким жестом развернет,
Поморщится, нахмурится, вернет.

А если б никогда не ошибался,
Я тоже был бы бесконечно прав,
Блаженно улыбаясь, ошивался
В тени успокоительных дубрав,
И допевал кусок чужого вальса,
Уютно в плечи голову вобрав.
Вот так увидишь любящие лица,
И хочется сквозь землю провалиться.

Когда-то где-то допустил просчет.
(О чем тогда синели иммортели?)
Уж не тогда ль, когда я был не в счет?
(Прохладней стали простыни постели.)
А может быть, меня не то влечет?
(Господь гостит, бывает, по неделе.)
Осенний лед крошится под звездой,
И темной заливается водой.
О, тяжесть понимающего взгляда,
Серьезного, как смертный приговор.
Казалось бы, не так уж много надо:

Да не найдется в мире никого,
Кто к таинству священного обряда
Притянет молчаливый разговор,
Или поддержку в трудные минуты,
Когда у добродетели в плену ты.

Пустеет поприще. Холодный воздух густ.
Я праздную еще одну победу.
И проплывает ложка мимо уст,
Та самая, что хороша к обеду.
Снег выпадет, — со всеми помирюсь,
И, может быть, куда-нибудь поеду.
И светится под дверью полоса,
И режет утомленные глаза.

КОМАРИК