Александра Гальбина - Каменный пояс, 1989

• Название: Каменный пояс, 1989
• Автор: Александра Гальбина
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989
• ISBN: 5—7688—0086—7

Литературно-художественный и общественно-политический сборник, подготовленный Челябинской, Курганской и Оренбургской писательскими организациями. Включает повести, рассказы, очерки о современности и героических страницах нашего государства. Большую часть сборника составляют произведения молодых авторов.

---

И больше ни о чем не заботясь — что еще человеку надо до полного счастья? — потащился Федотыч прямехонько домой. Даже на шестой этаж забрался почти без перекуров, как в иные времена, по-молодому. Ступеньки не считал, как обычно. Да что их считать — их ровно сто восемь, не раз считаны… Открыл своим ключом общую дверь в коридор и заглядывает таясь: не столкнуться бы с кем из соседей. Не, то, чтобы он кого боялся, просто не любит старик лишний раз попадаться на глаза людям. А вообще он с соседями, можно сказать, ладит. Живет себе, как рак-отшельник, сидит в своей норе и не отсвечивает без крайней надобности. На кухне общественной у него даже стола своего нету, обходится. И конфорки нет своей ни на одной из двух газовых плит. Если когда варит что, так у себя в комнате, на плитке. А если постирушки — тогда утром встанет пораньше, когда все еще сны смотрят. Соседей у него хватает — девять семей, кроме него. Квартира огромная, на десять комнат. Да это и не квартира даже: то ли общежитие раньше здесь было, то ли гостиница. В войну заселили как квартиру, да так и осталось с тех пор. Вот-вот должны разъехаться, на чемоданах сидят. Коридор длиннющий, темный, и комнаты по правую сторону, в ряд. Свален здесь, само собой, всякий хлам коммунальный, нагромождены шкафы, велосипеды, коляски. Идет Федотыч, если пьяный, вечно натыкается на что-нибудь. Хотя пьяным он домой возвращается редко: пьет, все больше, у себя. Закроется на клюшку и «квасит» тихо сам с собою. Бывает, не показывается кряду по нескольку дней, так соседи думают, что, верно, концы отдал там старый алкаш. Тогда одна из соседок, горбатая старуха, что на углу мороженым торгует, она все его жалеет, постучит в дверь и спросит:

— Василий, ты живой хоть там? Отзовись!

И Федотыч, если не спит, отзывается, что да, мол, вроде еще живой, не «двинул кони»…

Миновал он коридор и — юрк в свою комнату. Закрылся на два оборота и вздохнул свободно: никто ему не страшен теперь — ни бичи, ни дяденька милиционер. Одна только старая, та что с косой, может сюда просочиться. Да этого не боится давно уже.

— Можно приступить к водным процедурам, — сам себе старик говорит. Он частенько вслух разговаривает, сам с собой. Достает два стакана из холодильника своего бутафорского, в один наливает воды (запас ее держит тут же, под столом, чтобы лишний раз нос не высовывать), во второй — полфлакушки «Свежести». И добавляет воду — ровно пополам. Жидкость в стакане пузырится, начинает мутнеть и становится зеленовато-молочной. Видать, реакция происходит какая-то. Но Федотычу не до тонкостей химических процессов. Он делает хороший глоток воды, а потом цедит, цедит сквозь зубы мутно-зеленое пойло. Выцеживает досуха и снова запивает глотком воды. Все. Теперь можно, как говорят, «тащиться».

Федотыч таким макаром все пьет: одеколоны, лосьоны, туалетные воды, зубной эликсир, жидкость от пота… Да мало ли еще что. «Кармазин», например, от лысины который. Видать, помогает, старик смеется, — не полысел еще. А от «Свежести» так только свежеет. Вот духов французских не пробовал. Как-то не доводилось…

Зато однажды забрел он в «Товары для дома», глядь, в хозотделе пузыри стоят. Двухсотграммовые такие, с прозрачной жидкостью, отдающей холодной голубизной. По этикетке наискосок — красная полоса. И надпись: «Стеклоочиститель». А ниже, красными буквами, — «огнеопасно». Взял он тогда пару пузырьков на пробу, потом пожалел, что не купил больше. В другой раз зашел — уже не было. Оказалось — лучше любого дезодоранта, и цена — тридцать три коп… Ну, подумаешь, бензином отдает малость или еще там чем. В войну пили и «стенолаз» (который еще «ликер шасси»)[3], поминая погибших товарищей или отмечая удачное возвращение на базу. Тот был похлеще.

Замахнет Федотыч обычно таким образом флакушку-другую и ложится на диван, покрытый, заместо покрывала, флагом неизвестного ему спортивного общества. Федотыч нашел его в своем подъезде на Первое мая. Видать, какой-то демонстрант непутевый — а демонстрация у него под окнами проходит, — оставил, чтобы не таскаться с ним. А Федотычу, как вору, все в пору. Взял да и затащил к себе домой.

Подремлет старик и снова прикладывается. И так до тех пор, пока выпивка вся не выйдет. И вдруг, очухавшись в очередной раз, он понимает, что выпить больше нету, начинается «колотун», му́ка мученическая. Он страдает. Его мучит страшная жажда, сравнимая разве что только с жаждой грешника в аду. Водой такую жажду не зальешь. Эта жажда слишком глубоко внутри, она иссушает мозг и все органы, крутит в рог бараний и тело, и душу.

Если нету, как он говорит, «копеек», Федотыч лежит и страдает так и день, и ночь, пока не переболеет. В долг он, не берет никогда. Это принцип. Да опять же, как отдавать?

Между прочим, насчет долгов. С мучительной тоской вспоминает Федотыч случай, как бессовестно поступила с ним соседка Юлька, есть такая в ихнем «бараке», без мужика живет. А ведь тоже под Новый год дело было. Только был тогда Федотыч при деньгах — своих, заработанных. Выполз по нужде, а она его и подкараулила. Тоже, шалава, деньги чует. Попросила двадцатку, мол, не хватает, чего уж она там сказала, купить, он запамятовал. А уж «хороший» был, потому добрый. Только ему бы ее за дверью оставить, так нет, заперлась следом с наглой мордой. Деньги он обычно далеко прячет, а тут пока под подушкой были. Четвертных четыре штуки да пара красненьких. Увидела она, короче, те бумажки. Давай, дескать, еще, все равно отдам. Вслед за первой четвертной вторую протянул, спросил с пьяным ухарством: хорош или еще? А она уж лапу тянет: давай, мол, еще десятку, целей будут. Вот тебе и целей! Не сразу обратно спросил, сперва гордость не позволяла. А через несколько дней все же поинтересовался, как, мол, должок? А она: какой еще должок? Типа того, проспись, протри глаза.

И такие удивленные зенки сквадратила, что понял Федотыч: плакали денежки. И он с ними вместе. Юлька, прошмандовка наглючая, тебя же и выставит дураком. Чуть что — начнет кричать, что милиционер у нее в друзьях ходит, она вот ему скажет… И, как ни горько было, проглотил Федотыч обиду, но уж забыть, ясное дело, по гроб не забудет.

…Но если в карманах чудом каким-то осталось и брякнет мелочишка, спокойно ему уже не лежится. Он все ходит, ходит, шаркает по комнате, выглядывает в окно, дожидаясь девяти и открытия «Ландыша».

Но сегодня у старика праздник, ведь удача опять помаячила, когда уж все на него плюнули. Кому он нужен? Ни одна собака не придет хоронить, если сдохнет. Разве соседка горбатая. Да сын… Но он далеко, в Горьком, на родине…

Сидит Василий Федотыч и пьет свое зелье. И посещают его видения разные…

Господи, думает, сколько раз в жизни ходил по краю. И вот, поди ж, до седины дохромал…

Садился Василий под свой колпак стрелка — «командира огня и дыма» и шептал про себя: «Господи, спаси и сохрани! Пресвятая Дева Мария, спаси и сохрани!»

В бога он никогда не верил, а ведь каждый раз такое нашептывал, вроде молитвы, перед вылетом. Выжить хотелось. Просто хотелось выжить, назло всем, как говорили, смертям. Он не много видел смерти на своем веку: понятное дело — авиация ведь. Бросили бомбы, а уж куда они там попадут — один бог ведает да еще штурман: он говорит — цель поражена, поехали домой.

…Но одну смерть, страшную, жестокую, как вся эта война, он видел, наблюдал невооруженным взглядом. Эта смерть поразила его до самых глубин души или там психики — что у человека есть? В ночных кошмарах, особенно подогретых алкоголем, он возвращается каждый раз в тот тихий летний вечер, в горы Сербии. На освобожденной партизанами территории расположился советский аэродром АДД — ночной авиации дальнего действия. Оттуда тяжелые и средние бомбардировщики летали на Загреб, гнали фашистов, засевших в Хорватии. И вот почему-то, Василий сейчас уже и не помнит почему, произошла заминка с бомбами — их нужно было привезти за несколько километров к аэродрому, а «студебеккеры» то ли сломались, то ли потерялись в дороге. Выручили партизаны: нету, говорят, проблемы, бомбы будут. И бомбы были точно в срок. Их притащили пленные немцы, приперли на канатах тяжеленные болванки — фугасные пятисотки. И сами же подвесили к самолетам — по две штуки под каждой плоскостью. Югославы с пленными не очень-то цацкались, могли и дубинкой достать. Что не так — били по чем попало. Им-то уж было за что на фашистов обижаться… Как и всем другим народам, впрочем.

Ну, вот, пиротехники зарядили бомбы, поставили взрыватели, замки. «От винта!» — двигатели включили на пробный запуск. Немцы кучкой стоят в стороне: Василий как сейчас их видит — серая кучка людей, ни одного лица. Серые, безликие. И вдруг от этой безликой толпы отделяется фигура. И бежит, бежит к самолету. «Стой!» — кричат по-русски, по-югославски, по-немецки… но разве перекричишь рев мощного «Райт-Циклона»? И вот он прыгает, кидается прямо на винт, набравший обороты, как Дон-Кихот на мельницу. Что там от него осталось? И «супового набора» не осталось от того немца… Моторы глушат, слышится резкая команда: двух пленных посылают чистить винт. Снова запуск. Фашисты по приказу уже лежат под автоматными стволами — чтоб не дергались. Зеленая ракета — и — под облака! Хмурые полетели, испортил им тот фриц настроение…