Александр Бруссуев - Не от мира сего

• Название: Не от мира сего
• Автор: Александр Бруссуев
• Жанр: Эпическая фантастика

Редко кто читал в свое время Былины, какими бы многообещающими названиями они нас не манили. То ли стихи, то ли песни, слова коверкаются, имена перевираются и концовки непонятные: или победили всех, или не очень. Ну их в школьную программу литературы младших классов! Пусть учатся!

Иное дело — сказки. Читаются на одном дыхании. Приключения и подвиги, правда и кривда, юмор и страх, любовь и ненависть — все в наличии. А для самой главной из них и духа не хватит, чтоб его, дух этот, как бы так сказать, перевести. Пишется, говорят, пару тысяч лет. Может, чуть больше, может, меньше. Продолжение следует и следует. И имя этой сказки — История.

Автор — конечно же, народ. Не тот, что в стране доминирует, а тот, что помогает государству в выполнении своих загадочных целей.

Это первая книга по мотивам Былин, в которой живут и Илья Муромец, и леший, и Пермя Васильевич, и Алеша Попович, и загадочный гусляр-кантелист Садко.

---

— Вот зараза, а я додуматься не мог, что можно обратно подкову-то сделать.

Стефан взял вполне исправное изделие, о том, что оно совсем недавно выглядело несколько иначе, напоминало лишь тепло металла в местах изгибов. Он попробовал вновь разогнуть подкову, но опять потерпел неудачу.

— Да что за черт! — опечалился он. — Вот уж не думал, что так ослабну за время путешествия.

— А раньше-то гнул? — поинтересовался отец.

— Не было у меня таких увлечений, другими делами приходилось заниматься, — махнул рукой не на шутку раздосадованный хунгар. Он положил строптивую железяку на точило, да, видать, резко положил — подкова соскользнула наземь.

Илейко попытался поднять ее обратно, да как-то неловко у него это вышло. Или точильный круг помешал, или тоже не рассчитал своих сил и больно резко дернулся. Только упал он со своего места. Ну что же — бывает.

Другой бы встал, отряхнулся и, может быть, пошутил еще о своей промашке, но лив повел себя как-то неестественно: он, вытянувшись на животе, сначала перевернулся на спину, потом сел и ухватился за былое свое седалище. И только после этого вскарабкался обратно, способствуя себе одними лишь руками.

Его отец, не пытавшийся даже хоть как-то помочь сыну — знал, что тот не любил какой бы то ни было помощи — увидел, как изменилось лицо рыцаря, посмотрел тому в глаза и печально покивал головой, словно соглашаясь с его внезапной догадкой. Но, точно недостаточно было мыслей и предположений, хунгар все-таки произнес вслух:

— Так ты калека?

Грубые и корявые слова, сорвавшиеся с его языка, могли и обидеть, и унизить. Все зависело от того, какую окраску выберет в этой неприятной фразе сам Илейко. А в ответ или оскорбится, или, озлобившись, выкажет напоказ свою ущербность, или горько заплачет, требуя жалости. Но лив никак не отреагировал. Он поправил свой точильный круг, улыбнулся и Стефану, и отцу:

— Я тахкодай (точильщик, тахко — точило на ливвиковском, примечание автора). Буду этим зарабатывать. Вторую подкову попозже справлю.

— С рождения с сыном так, — сказал отец. — Старший он у нас. Остальные, младшие, могут бегать, а он — нет. Никто вылечить не взялся. Ни бабки, ни целители. Говорят, кара божья. А я вот спрашиваю: как мог Бог на него прогневаться? Заранее, что ли, за будущие проступки?

— Так не бывает, — почему-то ответил Стефан. Он никогда не задумывался о наказаниях, кроме, как от властей, поэтому далее произнес не совсем уместные, но, тем не менее, отражающие суть фразы. Их ему когда-то сказал мудрый паломник. — Человека надо наказывать по установленным законам для того, чтобы предотвратить преступления, а не из-за ненависти к преступнику. Важно то, чтобы наказание было неизбежным, чем то, чтоб оно было суровым (вообще-то, это слова философа 19 века Бентама, примечание автора).

— Ты бы это судьям сказал, — усмехнулся отец. — Сказывали нам, что проклятье это. За содеянное дедом.

Проклятье не обязательно бывает за грехи. Проклятье бывает и за правду. В зависимости от того, чья душа его обрушивает. Черная душа — черное проклятье. Светлая душа не может проклясть, она тоже чернеет от этого. Разве что в жесточайшем отчаянии, погибая при этом, или, наоборот возрождаясь под другим именем. И имя этому — Месть.

— Дед был душегубом? — спросил Стефан.

— Да что ты! — даже рукой махнул отец. — Какой душегуб! Он и сейчас есть, в Виелярви живет. Иконы пишет.

— Тогда не Бог парня покарал, а нечто другое, — сказал Стефан твердо. — С этим можно бороться.

— Да он и борется, как и мы все.

Илейко посмотрел на них снизу вверх и улыбнулся:

— Что же это вы в моем присутствии говорите, будто в отсутствии? Это не наш метод!

Стефана этот скромный парень заинтересовал. А все от того, что молодой лив был сильнее его. Гордость хунгара при таком определении не страдала: он всегда мог убежать — в этом было его неоспоримое преимущество.

— А так можешь? — спросил он и согнул пополам, извлеченную из кармана большую серебряную австрийскую монету. Они с Илейко остались вдвоем беседовать, пережидая время, пока в доме накроют на стол.

— Нет, так не могу, — ответил лив и выгнул лодочкой уже согнутую монету.

— Слушай, можно я эту денежку с собою возьму? — восхищенно проговорил Стефан, забыв, что сам только что достал этот серебряный кругляш. — Покажу при случае во дворе.

Он, конечно, имел в виду королевский двор, а не какой-то постоялый или домашний. Могут не поверить дворяне, ну и пес с ними. Пусть попробуют в кузнице сделать то же самое. Замучаются кузнецов вешать.

Разговор плавно перетек на тему оружия. Илейко интересовался всем, очень внимательно рассмотрев боевой топор. Он и поведал о волшебном мече, похороненном по преданиям в самой олонецкой крепости вместе с двумя героями.

— Это Экскалибур, уж точно, — сразу же отреагировал Стефан.

— Да нет, вроде бы Пламенем его называли.

— Называть можно по-разному, но легендарный меч был один, — не согласился хунгар.

Забегая вперед, можно сказать, что Экскалибур и Гуннлоги — это разные мечи, вышедшие из-под одного молота. Молота Тора. Стало быть, эти клинки родственные, братские. И их было не два, а больше. Кузнец Илмарийнен делал не штучные экземпляры. Но это уже другое исследование, другая история и, вероятно, другая реальность.

Стефан, как ни странно, не испытывал разочарования. Хороший меч Экскалибур, да слишком уж величественный для простого рыцаря. Клинки, как правило, сами выбирают своих хозяев. Сами и в руки приходят, чтоб их потом до самой смерти не выпускать.

— А дерево там растет? — спросил он Илейко. — Ну, это Древо Жизни?

— Не знаю, — пожал плечами лив. — Кусты есть. Про деревья не слыхал. Какое оно, это Древо Жизни?

Стефан ничего не ответил, не мог он найти слов, чтобы объяснить. Только руками со скрюченными и разведенными пальцами показал нечто масштабное, словно женскую грудь.

— В верховьях реки Олонки есть сторукие сосны, — сказал Илейко. — Они всегда были. Говорят, посажены Аполлоном. Может они и есть эти Древа Жизни? Ничего подобного ты нигде более не увидишь. Я вот тоже не видел. Да и не судьба, наверно.

Хунгару стал жаль этого огромного красивого парня. Вроде бы можно было добираться до крепости, садиться на коня и ехать обратно в Европу, где культура и порядок, где еще не забыли, что такое честь, за которую не грех и побиться. Можно было, но хотелось сделать какой-то поступок.

— Эх, подвиг, что ли совершить напоследок? — сказал он, просто чтобы что-то сказать.

— Так ты и так рыцарь, зачем же тебе еще стяжать себе честь и похвалу? — пожал плечами Илейко.

— Нам, рыцарям, без этого нельзя, — ответил хунгар. — Мы без подвигов можем захиреть.

Внезапно ему на ум пришла идея. Для воплощения ее нужно было только уломать родителей лива, чтоб разрешили сыну поучаствовать. Мысль была не самая свежая, зато достойная истинного рыцаря. Они, рыцари, не раз выходили на борьбу с ветряными мельницами, этим и развлекались.

Подготовка заняла пару дней, родители были не против, но и не очень — за. Баловство, да и только. Лишь бы какой беды с властью не приключилось, но Стефан обещал, что заручится поддержкой воеводы, никакого безобразия устраивать не будут, никто и не узнает.

Под вечер, когда все работы в поле уже были завершены, Стефан через задний двор поволок за собой маленькую тележку, на которой, случалось, перевозили разные бытовые тяжести. В этой тележке, отчаянно смущаясь, полусидел-полулежал Илейко. Ему было неприятно, что его тащат куда-то, словно ребенка. Люди их не видели, колеса, обильно смазанные дегтем, не скрипели — стало быть, и не слышал никто.

Путь у них был неблизкий, окружной, до соседней маленькой деревеньки Герпеля. Точнее, не до самой деревеньки, невеликой даже по местным меркам, а до построенной на пригорке часовенки. Ее подняли уже несколько лет назад, руководимые толстым молодым попом с вечно мокрыми губами. Поп был не местным, получил сан где-то за морем, но людям понравился: шутил с ливами, не чурался никакой работы, снабжал строителей едой и даже иногда выпивкой. Сам не пил, но других за руку не хватал. Временами помогал батюшке в соседнем Еройльском храме, но предпочитал все же проводить службы у себя, в Герпелях.

Молодежь нахваливала нового попа, а вот старикам он чего-то казался странным. Они его прозвали "купче" или даже "кауппиас" (в переводе — купец, примечание автора).

У него всегда можно было прикупить еды и даже выпивки. Если к проведению церковных обрядов за деньгу малую народ как-то попривык, то продажа сыра, яиц, или зерна вызывала удивление. Тогда "купче" перестал торговать, начал давать в долг. Взял голову сыра, возвратить надобно голову с четвертинкой. Или отработать как-то на личном участке. Или деньги внести в казну.