Иван Панкеев - Копья летящего тень

• Название: Копья летящего тень
• Автор: Иван Панкеев
• Издательство: Терра - книжный клуб
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-02015-Х

В книгу вошли произведения двух отечественных авторов, работающих в разных стилях, но в одном направлении и доказывающих, что славянское воображение способно не только осознать традиции английской «готики», но создать собственный «мягко»-готический роман в России.

---

Человек, забредший сюда в непогоду, затерянный, словно осколок камня, среди бесконечных речитативов моря и ветра, начинает вдруг вспоминать себя, повернувшись лицом к зову Несбывшегося… Все, что было у тебя, все, чем ты был доволен, все, в чем ты считал себя победителем — оставь все это, потому что это не было главным. Главное — здесь, теперь, в этот миг твоего молчания. Ведь ты еще ни с кем так долго не молчал, как молчишь теперь наедине с морем. Главное — что ты возвратился к началу. Ты — часть этого ветра. Возьми этот соленый камень, он станет теплым в твоей ладони. И этот камень будет помнить тебя, когда тебя уже не будет. Но только ты, с твоей короткой человеческой жизнью, можешь дать ему имя! Солнечное тепло, растворенное в твоей крови, согреет этот камень, и ты, уходя в неизвестность по пустой дороге, оставишь здесь свой след…

Человек, стоящий у самой воды, положил на ладонь мокрый, полупрозрачный камень и медленно побрел вдоль берега, наклонившись вперед от сильного встречного ветра.

— Дэ-э-э-эвид! — позвал его кто-то издалека.

Он оглянулся. Его светлые волосы взметнулись на ветру, обнажив сильную шею, и упали на загорелое лицо, в резких чертах которого отпечаталась годами выношенная, продуманная печаль.

Кто-то позвал его снова:

— Дэ-э-э-эвид!..

Среди темных, исхлестанных ветром скал стояла она — с длинными, доходящими до талии медными волосами, а рядом неподвижным изваянием застыла рысь.

— Лилиа-а-а-ан!.. — отозвался он. — Я иду к тебе…

Стремительное бегство облаков неожиданно разрешилось ослепительным аккордом солнца, из-за Кара-Дага показалась чистая голубая полоса, на фоне которой четко вырисовывались башни старинного замка… И вот уже из мутно-зеленого море становится сверкающе-синим, переливаясь миллионами солнечных бликов. И одинокое дерево на могиле поэта приняло, как благодать, долгожданное солнечное тепло. Холмы становились сиреневыми, лиловыми, и Хамелеон, вечно меняющий цвет, из серого превратился в свинцово-синий. В воздухе резко запахло полынью и высыхающими водорослями, кое-где, радуясь возвращенному теплу, затрещали кузнечики. Степь оживала. Полоса солнца бежала по земле все дальше и дальше, высвечивая хрупкие головки лиловых цветов… Очищенное от облаков небо казалось странно пустынным. И в этом небе отражалось лицо земли: лицо бредущего в неизвестность странника — и в каждой складке, в каждой черточке этого лица светилась усталая мудрость.

Киммерийские краски светлели, оживленные солнцем, но земля по-прежнему казалась усыпанной пеплом. Неизбывная печаль, меланхолия одиночества…

1981–1982 1988—1989 1997

ФАЛАНГА

В душные августовские ночи, когда балконные двери и окна были раскрыты настежь, а ветер приносил с полей сладкие медовые и хлебные запахи, Ларисе Сергеевне не спалось. Она сбрасывала одеяло и лежала, раскинувшись на широкой постели, в длинной ночной рубашке, уставясь в темное пространство комнаты. Ее мысли, подобно ее густым, спутанным волосам, разбредались в разные стороны, без всякой целенаправленности и ясности. Будучи не в силах ни на чем сосредоточиться, Лариса Сергеевна растерянно спрашивала себя: «О чем же я думаю?..»

Иногда она вставала с постели и принималась медленно, без всякой цели и смысла, бродить по квартире. Она останавливалась возле стола, открывала дверцы шкафа, принималась рассеянно перебирать и переставлять мелкие вещи, подолгу рассматривать свои платья на вешалках… Временами она замирала возле открытого окна и смотрела вниз, на широкую полосу асфальта, ровные ряды тротуарных плит, аллею пирамидальных тополей или на окна и лоджии соседнего дома, тоже открытые настежь — и в свете фонарей безлюдная улица казалась ей картонной декорацией.

Иногда Лариса Сергеевна заходила в ванную и, стоя перед овальным зеркалом, на которое падал слабый свет из коридора, пристально изучала свою внешность.

У нее было поразительно свежее для сорокавосьмилетней женщины лицо, темные, с налетом непонятной грусти, глаза, ясная улыбка, в которой таилось что-то беспомощное, детски-беззащитное. На лице ее почти не было морщин, и это свидетельствовало о спокойной, сытой, устроенной жизни… во всяком случае, о жизни, лишенной глубоких переживаний и потрясений.

Жизнь Ларисы Сергеевны напоминала озеро, окруженное со всех сторон светлым березовым лесом. Над этим озером плыли облака и проносились весенние ветры, оно все было пронизано светом и трепетной тенью тонких ветвей, и ничто не тревожило покоя глубоких вод. И лишь едва заметное движение воды, приходившей в озеро и уходившей из него, говорило о скрытой в холодных, темных глубинах тайне…

Жизнь Ларисы Сергеевны — вернее, та часть ее жизни, которая была понятна ей самой — протекала на освещенной солнцем поверхности. И она никогда не задавалась вопросом, что было во мраке, на дне… Да и к чему ей было думать об этом? У нее было все, к чему она когда-либо стремилась — и то, что она всю свою жизнь была домохозяйкой, нисколько не омрачало счастливой картины ее во всех отношениях удачной жизни — по крайней мере, она сама так считала.

Пробыв перед зеркалом дольше обычного, Лариса Сергеевна вернулась в спальню, зажгла ночник, достала альбом с фотографиями. «Все равно не засну, нужно чем-то заняться…» — решила она, рассеянно проводя рукой по своим пышным каштановым волосам.

Фотографии, картины ее прошлой жизни… Неужели это она, с такими сияющими глазами, в коротком девичьем платье? Она совершенно не помнила себя такой. Когда же это было?

Неспеша перебирая фотографии, Лариса Сергеевна с удивлением обнаружила, что некоторые периоды жизни полностью стерлись из ее памяти. Ее память воспроизводила лишь отрывочные эпизоды, из которых никак не получалось цельной и законченной картины. Она помнила кое-что из своей студенческой жизни, но не могла в точности сказать, какие предметы изучала в институте. Она помнила первую встречу со своим мужем, Алексеем Алексеевичем, его новенькую летную форму, помнила свадьбу в общежитии, помнила даже букет темно-красных роз… но не помнила подробностей последующих переездов из города в город, связанных с военной службой ее мужа.

Эта немощь памяти очень тревожила Ларису Сергеевну. Чем станет ее жизнь без воспоминаний?

Почти тридцать лет Лариса Сергеевна была домохозяйкой. И теперь этот период дробился, расплывался, рассеивался в памяти, оставляя после себя лишь ничтожные, хрупкие черепки… Дети разъехались, внука увезли этим летом, муж почти не бывает дома, занимаясь садом и пчелами, квартира опустела, никому нет дела до прошлого… Тридцатилетний путь пролегал между ее бездеятельным «сегодня» и тем далеким «вчера», когда она, только что открыв для себя мир, мечтала стать архитектором…

Сидя на постели, Лариса Сергеевна перебирала фотографии. Пробило два часа. С балкона тянуло запахом яблок и отцветающих петуний, тихо шелестели деревья… Ларисе Сергеевне совсем не хотелось спать. Листая альбом, она все дальше и дальше уходила в свое прошлое; далекий, утерянный свет вновь озарил ее и поглотил целиком…

Однажды, еще до свадьбы, Алексей Алексеевич привез ей из Киргизии странный подарок: живую фалангу, сидевшую в стеклянной банке. Этот ядовитый паук пожирал все: насекомых, аквариумных рыбок, сырое мясо, стараясь при этом схватить своими страшными клешнями и палец того, кто его угощал. Паук становился в боевую позу на свои мохнатые задние лапы, а передние поднимал вверх, и на его клешнях повисала капля яда. Паук был очень активен: заметив из своей банки что-нибудь движущееся, он принимался яростно прыгать, бросаясь на стекло. Глядя на это серо-желтое, под цвет пустыни, насекомое, Лариса Сергеевна вздрагивала от страха и отвращения. Банка с фалангой стояла на подоконнике; паук неотрывно смотрел на нее, сидящую за письменным столом, придвинутым к окну — смотрел своими выпуклыми, песочного цвета глазами. Он изучал свою жертву. Он хотел ее сожрать.

Не раз Ларисе Сергеевне приходила в голову мысль уничтожить зловредное насекомое, раздавить его, бросить на него что-нибудь тяжелое… И всякий раз, когда она собиралась это сделать, паук поднимался на задние лапы, и на клешнях у него повисала капля яда. Он всегда был готов к смертельной схватке. И каждый раз Лариса Сергеевна отступала: от отвращения ее почти тошнило. И она шла на кухню, нарезала кусочками сырое мясо, бросала его в банку…

Отравленное мясо паук не ел, и она решила заморить его голодом. Может быть, следовало обрызгать его ядовитой аэрозолью? Она решила повременить с этим, надеясь, что без еды паук долго не протянет. Она определила для него срок: пять дней… С каждым днем, лишенная сырого мяса и живности, фаланга становилась все более злой и агрессивной, стараясь выбраться из своей тюрьмы, прыгая на стенки банки, выпуская яд при виде приближающейся к окну Ларисы Сергеевны… В один из жарких июльских дней Лариса Сергеевна обнаружила, что банка пуста. Три слоя марли, закрывавшие отверстие, были разорваны. Фаланга была на свободе! Страшный, ядовитый паук притаился в ее комнате, он мог в любой момент прыгнуть ей на ногу, подползти к ее руке, свалиться откуда-то сверху на плечо или на волосы… Теперь не он, а она сама была в ловушке! Она боялась передвинуть с места на место стул, боялась лечь ночью в постель, боялась подойти к окну… Чудесные июльские дни, пропитанные ароматом мяты и ранних яблок, превратились для Ларисы Сергеевны в бесконечный кошмар.