Абдурахман Абсалямов - Вечный человек

• Название: Вечный человек
• Автор: Абдурахман Абсалямов
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

Особое место в творчестве А.Абсалямова занимает документальный военно-политический роман «Вечный человек». В нем повествуется о восстании узников фашизма в концлагере Бухенвальд, которое было подготовлено интернациональной организацией коммунистов. Главный герой романа — подполковник Баки Назимов, попавший в плен после тяжелого ранения в 1942 году. В романе воспроизведена напряженная политическая и психологическая атмосфера Бухенвальда, показаны лагерный быт, действия, организации сил Сопротивления, мужество, стойкость и верность коммунистическим убеждениям героев подпольщиков. Роман воспитывает в людях бдительность, веру в победу могучих сил мира и социализма над силами реакции и войны.

---

— Вот уж никак не думал, что шакирд мог сказать правду. Выходит, и полоумный иной раз дельные речи говорит.

— Э-э, отец, не говори глупостей, — возразила жена. — Может, повстречавшийся тебе человек вовсе и не был шакирдом. Вдруг это сам Хызыр Ильяс предстал в образе шакирда.

— По мне, жена, пусть хоть сам шайтан повстречался, только бы старший наш сын был здоров! — ответил Гатаулла абзы.

Когда настало время, Баки вместе с другими деревенскими мальчишками пошел учиться. Советская власть открыла детям бедняков дорогу в школу. Но семья у Гатауллы была не маленькая, жилось все же трудновато. Как только Баки окреп немного, отец взял его с собой на распиловку леса. Работа была на пользу пареньку. Он загорел, похорошел в лесу. Несколько рябинок, оставшихся после оспы в детстве, не портили его лица, — наоборот, придавали ему выражение какого-то задора. Не успели родители оглянуться, совсем повзрослел Баки. Вот уже и на девчат стал заглядываться. Местная газета «Коммуна» несколько раз печатала начинающего поэта. Но все это было как-то случайно для Баки… Душа его требовала чего-то другого. Вдруг захотелось ему стать дорожником, поступил на курсы, окончил. Принялся строить дороги. Но и на этом не успокоился. Однажды сказал себе: «Стану учителем!» Казалось, решение было серьезное. Баки приняли на подготовительный курс педагогического института. Нет, и в институте парень не нашел себя, очень скоро охладел к учебе. Бывали минуты, когда Баки делалось тоскливо. Тогда он уходил в родные уральские горы и, забравшись на скалу, распевал во весь голос песенку собственного сочинения:

Не держи меня, мама, уеду.
Прощайте, горы Урала!
Возьму винтовку, опояшусь саблей —
Стану на страже родины!

Словно напророчил себе Баки — вскоре призвали его в армию. Здесь он и обрел свое призвание. Военное училище, комсомол, потом вступил в партию. Уфа, Владивосток, Москва — города эти, как ступеньки большой лестницы — лестницы жизни. Вернулся в родные места офицером. Лето проводил в военном лагере Алкино.

Пора бы и жениться. Но Баки не встречал красавицы по сердцу себе. Друзья подшучивали:

— Видно, останешься ты навек бобылем.

Но, должно быть, у каждого своя судьба. Как-то попал Баки в пристанционную деревеньку Раевку — послали его туда уполномоченным по проведению сева. Приехал Баки в гражданской одежде, и в Раевке мало кто знал, что он военнослужащий. Там и повстречал он семнадцатилетнюю девушку-комсомолку. Увидел — и сразу точно заноза в сердце попала: влюбился Баки. Да еще как влюбился!" Всю ночь, вплоть до утренней зорьки бродил с Кадрией по росистым лугам, привольно раскинувшимся вдоль тихой речки Дёмы. Он сплетал любимой венки из цветов и пел ей песенки. Если заставала непогода, они, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись его пиджаком, прятались под стогом сена. А в погожие вечера катались на лодке.

Настало время возвращаться в часть. Баки сказал Кадрии:

— Я не могу расстаться с тобой, поедем вместе. В эту минуту он не думал, куда зовет ее, где будут жить, — ведь ни кола ни двора.

Бойкая, веселая Кадрия звонко рассмеялась, услышав это предложение. А через минуту зарделась от смущения, прижалась головой к его плечу. Ей и хорошо было, и грустно. Незаметно она смахнула с ресниц слезу. В самом деле, — что за чудной парень? Кто он? О себе почти ничего не рассказывает. Она приметила: надевая пиджак, Баки делает руками такие движения, будто поправляет ремень гимнастерки. Кадрия догадывалась, что он военный. Но спросить стеснялась. И вон он зовет ее неизвестно куда. Может быть, именно эта неизвестность и привлекла Кадрию. Она ведь росла сиротой, мало видела хорошего в жизни, все мечтала побывать в дальних краях, в больших городах… И вот она взяла узелок и пошла на вокзал. Баки взволнованно прохаживался по перрону: «Придет или не придет?» — волновался он. Увидев Кадрию, сразу просветлел, побежал ей навстречу.

Пока ехали, Кадрия так и не спросила, куда он везет ее. Просто не до того было. Так много надо было сказать о другом: о любви, о доверии, о будущем.

Ступив на усыпанную желтым песком дорожку военного городка, Кадрия вцепилась в рукав Баки и удивленно спросила:

— Где мы? Куда приехали? Как здесь красиво! Первую ночь они провели в каком-то недостроенном, еще не покрытом доме. Спали на полу, на душистых сосновых стружках, — застеленных одеялами. Л наутро получили молодожены комнатку.

Вскоре Назимова перевели на Камчатку. Там он командовал ротой разведчиков. На Камчатке родились дети — Римма и Лора. Потом — в Москву, в академию. А по окончании академии — служба в пограничных городах; Гродно, крепость Осовец. Теперь Баки был командиром батальона.

Война нагрянула неожиданно. Часть отправлялась на фронт, чтобы грудью встретить врага. У ступенек вагона Назимов прощался с Кадрией.

— Ты не беспокойся! — говорил он, стараясь быть веселым. — Ты ведь знаешь, почему отец дал мне имя Баки…

— Не надо, милый, не время шутить. Не на маневры ведь едешь. — Кадрия смахнула платочком слезы с ресниц. — А ты за нас не беспокойся. Все обойдется хорошо, Я буду ждать… Что бы ни случилось, буду ждать.

К горлу Назимова подступил комок.

— Послушай, Кадрия… если что… если меня… Пусть дочери носят мою фамилию.

Кадрия в браке носила свою девичью фамилию.

Древние говорили, что если о живом человеке почему-либо сообщат, будто он умер, то ему суждена долгая жизнь; однако мудрецы умолчали о том, каково жене получать весть о гибели мужа.

Кадрия дважды получала из военкомата похоронную. На первом извещении не было какой-то печати — так ей объяснили в военкомате. Вторую бумажку вручили уже по всей форме. В ней значилось: «Верный сын Родины Баки Назимов погиб от ран 25 июня 1942 года. Тело покойного похоронено в четырех километрах юго-западнее селения Мясной Бор Чуковского района Ленинградской области…»

Получив вторично скорбную весть, Кадрия почувствовала себя опустошенной. Во время эвакуации у нее умерла маленькая Лорочка. И вот — еще один удар, бесконечно тяжелый и мучительный. Босая, под проливным дождем, с мокрым от дождя и слез лицом, возвращалась Кадрия из районного центра в село Старые Кряжи, куда была эвакуирована. Она прошла под ливнем восемнадцать километров. Что же теперь делать ей? Нет никакой надежды увидеть Баки живым. Если бы сообщили, что он пропал без вести, Кадрия ждала бы долго-долго, верила бы, что муж найдется. Внешне она производит впечатление хрупкой Женщины, но характер у нее твердый — она сумела бы терпеливо переждать несчастье. Но ведь из могилы не возвращаются. Ради чего теперь жить и бороться?

Над опустевшими полями полыхали молнии, грохотал гром. Одинокая женщина медленно брела, ничего не видя, не слыша. Сердце у нее разрывалось от горя. Она не знала, куда и зачем идет. Косынка на голове, платье промокли до нитки. Ветер трепал тяжелый от воды подол, гулко хлопал по голым ногам Кадрии. Она все шла. У нее еще осталась Римма. Ради нее надо было жить.

«Ты же Баки!»

Мерещится какая-то бескрайняя пустыня. То ли из-под земли, то ли из густого тумана, закрывшего небо и землю, слышится грубый голос: «Ду бист швайн! Ду бист швайн!..» Кто кричит, кому, зачем — Баки не может понять. Нет, это не человеческий голос, это рев какого-то невиданного хищного зверя.

В ушах у Назимова звон, точно бьют в медный колокол, голова кружится, перед глазами мелькают зеленые искры, мучит тошнота. Он хочет подняться, но не в силах даже шевельнуться. Должно быть, все это происходит во сне, в бреду. И эта чудовищная карусель и хаос вокруг. Вот чья-то невиданно огромная рука сует в огонь длинную, величиной с оглоблю, кочергу, потом выводит на черных облаках раскаленные слова: «Ду бист швайн! Ду бист швайн!» Вдруг из непроглядной тьмы вылетает ворон-стервятник. Крылья у него почему-то перепончатые, как у летучей мыши. Он хватает кривым клювом огненные буквы, молнией мечется по небу: то пронзительно кричит, то взвивается ввысь, то черным камнем падает со свистом вниз. Огненные слова гаснут, опять вспыхивают. Мгновенно все исчезает: черный ворон, и небо, и огненная надпись.

Становится тихо. Унялась буря, перестал барабанить дождь. Назимов чувствует себя как бы в могильной, непроницаемой темноте. Он лежит словно в каменном склепе, по сторонам — черные, гладко отполированные стены. Он навечно обречен лежать здесь.

Наконец Баки начинает приходить в себя. Медленно открывает глаза. Вокруг — туман, смрад. И в этом синеватом мареве слышится неприятный звон металла. Откуда идет этот звук, так похожий на звяканье цепей?

Назимов долго, напряженно вслушивается. Но теперь все тихо. Должно быть, звон просто послышался ему. Ведь кандалы сняли с него сейчас же, как только закрылись тюремные ворота. Неужели в ушах остался прежний звон?