Лью Уоллес - Бен-Гур

• Название: Бен-Гур
• Автор: Лью Уоллес
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-7141-01-51-0

"Бен-Гур» Л. Уоллеса — американского писателя, боевого генерала времен Гражданской войны и дипломата — наверное, самый знаменитый исторический роман за последние сто лет.

Его действие происходит в первом веке нашей эры. На долю молодого вельможи Бен-Гура — главного героя романа — выпало немало тяжелых испытаний: он был и галерным рабом, и знатным римлянином, и возничим колесницы, и обладателем несметных сокровищ. Но знакомство с Христом в корне изменило его жизнь.

---

Товарищ Мессалы обладал более легким сложением, а одежда его — одежда обитателя Иерусалима — была сшита из тонкого белого полотна; голову покрывал перехваченный желтым шнуром платок. Сведущий в национальных признаках наблюдатель, уделив больше внимания его лицу, нежели костюму, скоро определил бы еврейское происхождение. Лоб римлянина высок и узок, нос тонок и крючковат, губы тонки и прямы, а глаза холодны и близко посажены. У израильтянина, напротив, лоб широк и низок, нос длинный, с широкими ноздрями, верхняя губа чуть нависает над нижней, короткой и изогнутой, как купидонов лук; черты, эти в соединении с крепкой шеей, большими глазами и пухлыми щеками, покрытыми румянцем, придают лицу нежность, силу и миловидность, свойственные этой расе. Красота римлянина сурова и аскетична, еврея же — богата и чувственна.

— Ты, кажется, говорил, что новый прокуратор должен прибыть завтра?

Вопрос младшего из друзей был задан по-гречески, на языке, преобладавшем в те времена среди высших классов Иудеи, перейдя из дворца в школу, оттуда — неизвестно, когда и как, — в сам Храм, и затем распространившись повсюду.

— Да, завтра, — ответил Мессала.

— Кто тебе сказал?

— Я слышал от Шмуеля, нового хозяина дворца. Новость заслуживала бы большего доверия, — уверяю тебя — будь она получена от египтянина, чья раса забыла, что такое правда, или даже идумеянина, чей народ никогда ее не знал, но я уточнил, сходив в Крепость к центуриону, который сказал, что идут приготовления к приему: оружейники чистят шлемы и щиты, обновляют позолоту на орлах и жезлах, а кроме того чистятся и проветриваются помещения, давно стоявшие пустыми, как будто ожидается увеличение гарнизона — за счет телохранителей прокуратора, по-видимому.

Перо не может передать настоящего впечатления от этого ответа. Читателю следует вспомнить, что в те времена почтительность как черта римского сознания если не исчезала, то быстро выходила из моды. Старая религия едва ли не перестала быть верой, оставаясь лишь привычкой мысли и выражения, поддерживаемой преимущественно жрецами, которые находили свою службу в храмах достаточно выгодной, и поэтами, которые в своих стихах не могли обойтись без знакомых божеств. Поскольку философия занимала место религии, сатира быстро вытесняла почтительность и преуспела уже настолько, что латинянин считал ее для любой речи тем же, что соль для еды и аромат для вина. Юный Мессала, только вернувшийся из Рима, где получал образование, вполне воспринял новые привычки, манеру легкого прищура глаз и подрагивания ноздрей, а также ленивую речь, что наилучшим образом выражало пренебрежительное отношение ко всему на свете. Такая вот остановка и последовала за аллюзией о египтянах и идумеянах. Цвет щек еврея стал гуще, и неизвестно, слышал ли он конец реплики, ибо молчал, с отсутствующим видом глядя в глубину пруда.

— Мы прощались в этом же саду. «Да пребудет с тобой мир Господа!» — были твои последние слова. «Да хранят тебя боги!»

— сказал я. Ты помнишь? Сколько лет прошло?

— Пять, — ответил еврей, продолжая глядеть в воду.

— Ну, тебе есть за что благодарить… кого только? Богов? Не важно. Ты стал красив, грек назвал бы тебя прекрасным. Если бы Юпитеру показалось мало одного Ганимеда, ты послужил бы ему прекрасным виночерпием. Но скажи, Иуда, почему тебя так интересует прибытие прокуратора?

Иуда перевел свои большие глаза на спрашивающего — серьезный и задумчивый взгляд встретился со взглядом римлянина.

— Да, пять лет. Я помню наше расставание. Ты уезжал в Рим, я смотрел, как ты удаляешься и плакал, потому что любил тебя. Годы прошли, ты вернулся настоящим мужчиной аристократом — я не шучу — и все же… все же я жалею, о Мессале, который уехал тогда.

Тонкие ноздри сатирика вздрогнули, и он ответил, растягивая слова:

— При звуке этого серьезного голоса пифия склонится перед тобой. В самом деле, друг мой, чем же я не тот Мессала, который уезжал? Мне пришлось как-то слушать величайшего логика в мире. Его темой было ведение спора. Одно высказывание я запомнил очень хорошо: «Пойми своего противника прежде, чем начнешь отвечать». Дай же мне понять тебя.

Парнишка покраснел под направленным на него циничным взглядом, но отвечал твердо:

— Я вижу, что ты воспользовался всеми предоставившимися тебе возможностями, ты приобрел у своих учителей много знаний и множество достоинств. Ты говоришь с легкостью мастера, однако речь твоя язвит. У моего Мессалы, когда он уезжал, не было яда, и за все сокровища мира он не стал бы оскорблять чувства друга.

Римлянин улыбнулся, будто от комплимента, и чуть выше поднял патрицианскую голову.

— О мой торжественный Иуда, мы не у Dodona или Pytho. Оставь свой оракульский тон и говори просто. Чем я тебя обидел?

Собеседник глубоко вздохнул и сказал, теребя шнур на поясе:

— За пять лет я тоже кое-чему научился. Гиллель, может быть, не сравнится с логиком, которого ты слушал, а Симон и Шаммай, без сомнений, ниже твоего закаленного на Форуме мастера. Их знание не ходит запрещенными тропами; те, кто сидит у их ног, получают только знание о Боге, законе и Израиле, что порождает в них почтение ко всему, относящемуся к этим предметам. Я узнал там, что Иудея сейчас не та, какой была прежде. Я знаю, какая разница между независимым царством и мелкой провинцией. Я был бы подлее и порочнее самаритянина, если бы не признал падения моей страны. Шмуель — не законный первосвященник и не может быть таковым, пока жив благородный Анна, и все же он — левит, один из тех, кто тысячи лет служит Господу Богу наших отцов. Его…

Мессала разразился отрывистым смехом.

— А, теперь я понимаю. Шмуель, говоришь ты, — узурпатор, и тем не менее верить идумеянину больше, чем Шмуелю, значит жалить, как гадюка. Клянусь пьяным сыном Семелы, что такое быть евреем! Все люди, все вещи, даже земля и небо меняются, но еврей — никогда. Для него нет «вперед» и «назад», он таков же, каким был его первый предок. Смотри, я рисую круг на песке — вот! Теперь скажи мне, чем отличается от него жизнь еврея? Все в пределах круга: здесь Авраам, там Исаак и Иаков, Бог посередине. И круг этот — клянусь хозяином громов! — круг этот еще слишком велик. Я нарисую его снова…

Он упер большой палец в песок и обвел круг остальными.

— Смотри, точка от большого пальца — Храм, а кольцо — Иудея. Неужели за пределами этот кружка нет ничего достойного внимания? Искусства? Ирод был строителем, и вы прокляли его. Живопись, скульптура! Взглянуть на них — грех. Поэзия обращает вас в бегство к своим алтарям. Кто из вас пробовал упражняться в элоквенции за пределами синагоги? На войне все, что завоевано за шесть дней, вы теряете в седьмой. Такова ваша жизнь, и таковы ее пределы; кто скажет, что я неправ, смеясь над вами? Что ваш Бог, удовлетворяющийся поклонением такого народа, по сравнению с нашим римским Юпитером, который дал нам своих орлов, чтобы мы объяли весь мир? Гиллель, Симон, Шаммай, Абталион — кто они по сравнению с мастерами, которые учат, что все, достойное познания, может быть познано?

Еврей вскочил с пылающим лицом.

— Нет, нет, сиди, Иуда, сиди, — воскликнул Мессала, протягивая руку.

— Ты издеваешься надо мной.

— Послушай еще немного. Вот уже, — римлянин презрительно улыбнулся, — вот уже Юпитер со всей своей семьей, греческой и римской, идут ко мне, как это у них водится, чтобы положить конец серьезным разговорам. Я ценю добрые чувства, приведшие тебя из дома отцов, чтобы поздравить меня с возвращением и возобновить любовь нашего детства, — если это возможно. «Иди, — сказал мне учитель на последнем уроке, — иди и, чтобы твоя жизнь была великой, помни, что Марс правит, а Эрос обрел глаза». Он хотел сказать, что любовь ничто, а война — все. Таков теперь Рим. Женитьба — первый шаг к разводу. Добродетель — гиря торговца. Клеопатра, умирая, завещала свое искусство, и теперь она отомщена: ее наследница в каждом римском доме. Весь мир идет тем же путем, и значит долой Эроса, да здравствует Марс! Я должен стать солдатом, а ты, мой Иуда, мне жаль тебя, кем ты можешь быть?

Еврей подвинулся ближе к пруду, Мессала еще старательнее растягивал слова.

— Да, мне жаль тебя, мой славный Иуда. Из школы в синагогу, потом в Храм, потом — о венец славы! — место в синедрионе. Жизнь, лишенная возможностей, да помогут тебе боги. Я же…

Иуда взглянул как раз вовремя, чтобы заметить румянец гордости на надменном лице.

— Я же — о, еще не весь мир завоеван. В море — неведомые острова. На севере — невиданные народы. Слава завершения Александрова похода на Дальнем Востоке ждет своего завоевателя. Видишь, какие возможности лежат перед римлянином?

В следующее мгновение он вспомнил, что слова надо растягивать.

— Кампания в Африке, другая в Скифии и — легион. Большинство карьер на этом заканчиваются, но не моя. Я — клянусь Юпитером! — я сменю легион на префектуру. Подумай о жизни в Риме при деньгах: деньги, вино, женщины, игры; поэты на банкетах, интриги при дворе и кости круглый год. Такой может быть жизнь, когда имеешь жирную префектуру, а я буду ее иметь. О мой Иуда, вот она, Сирия! Иудея богата, Антиох — столица богов. Я сменю Кирена, и ты разделишь мою судьбу.