Людмила Зубова - Языки современной поэзии

• Название: Языки современной поэзии
• Автор: Людмила Зубова
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Языкознание
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-86793-791-7

В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.

Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.

---

Владимир Строчков называет свою поэтику полисемантикой.

Он рассказывает о логике ее появления, сущности и принципиальном отличии от каламбуров и эзопова языка так:

Только уже где-то в начале студенчества стал нарабатываться какой-то, довольно нехитрый, способ письма, достаточно типичный для того моего времени и места под солнцем: студент-технарь шестидесятых, интеллигентный циник-романтик, мрачно-ироничный кухонный диссидент. И инструментарий сложился соответствующий, с акцентом на каламбур, двусмысленность, эзопов язык. Понятное дело, какая жизнь, такой и язык. <…> Последним толчком стала начавшаяся горбачевская перестройка. Она просто пинком, как табуретку, вышибла из-под ног старую почву. Весь критический социальный заряд андеграундного диссидентства оказался предметом публицистики. Но вставший было вопрос «о чем писать» сам тут же и рухнул, потому что быстро стало ясно, что это вовсе не вопрос литературы; вопрос литературы — «как писать» — первая производная от «как видеть». <…> мир — как внешний, так и внутренний — неограниченно сложен и, главное, принципиально неоднозначен. <…> Вещи, явления и смыслы непрерывно взаимодействуют, изменяются и перетекают друг в друга. Чтобы уметь говорить об этом мире, нужен язык эквивалентной сложности и многозначности, то есть и не язык в обычном смысле даже, а сумма произвольного множества языков, знаковых систем и культурных кодов <…>. И все прежние каламбуры, двусмысленности и эзопизмы легко и просто легли на эту картину мира и языка, перестав быть самостоятельными, отдельными приемами, «штуками» и став ее естественной, органичной частью. <…> стиль оказался совсем не стилем, а способом видеть мир. Причем видеть его — языком. В обоих смыслах, то есть как язык и с помощью языка.

(Строчков, 1998: 460–461, 463)

В большом послесловии к сборнику стихов «Глаголы несовершенного времени» (Строчков, 1994: 373–404)[418] он говорит о том, что полисемантический текст имеет несколько способов существования:

• «эзопов язык», когда основное содержание текста маскируется другим высказыванием;

• обычный каламбур, демонстрирующий однократное двоение смысла на коротком отрезке текста;

• структура текста, подобная цепочке: двоящиеся значения слов то смыкаются в узловых точках текста, то расходятся, порождая собственные образы и сюжеты;

• структура текста, подобная косичке, клубку, кружеву: в тексте взаимодействуют, мерцая, пульсируя, преломляясь, одновременно несколько значений слова;

• «смысловой дрейф»: текст состоит из ветвящихся семантических цепей, формируется звуковым подобием слов, смысловые связи между которыми возникают на время, «как короткое родство пьяного соития по случаю»;

• «семантическое облако»: недостижимый, но соблазняющий идеал, когда все возможные значения слова одновременно присутствуют и взаимодействуют в пространстве текста[419].

Автор говорит, естественно, и о том, что все названные им способы существования полисемантического текста обычно пересекаются, смешиваются, взаимодействуют между собой.

Рассмотрим, каким образом многозначность и омонимия слов становятся текстопорождающим фактором в поэзии Строчкова.

Наиболее простой вариант полисемантической организации текста можно видеть в таком стихотворении:

АПРЕЛЬСКИЕ ИДЫ

Переведём часы на час вперёд.
Нас много: двести пезьдесять мильонов.
Переведём часы в рубли и тонны
и подсчитаем валовый доход.

Какой успех! Какой высокий взлёт!
Какая небывалая удача!
Какая прибыль и фондоотдача!
Переведём ещё на час вперёд!

Какой глубокий сокровенный смысл
подспудно затаился в переводе.
Шагаем мы наперекор природе.
Мы можем всё — и жар холодных числ.

Переведём мы стрелки поездов,
аванс в сберкассу, миновав карманы;
переведём поэтов иностранных —
и заодно оставшихся жидов;

переведём вниманье всех постов
на переводы почтою Шекспира,
посылкой — обрусевшего Шапиро
и бандеролью — нефтяных пластов;

переведём в министры подлецов,
минуя формализмы аттестаций,
переведём мы всё — и, может статься,
переведёмся все в конце концов[420].

Это стихотворение строится почти по принципу словарной статьи[421]. Значения полисемантического глагола, характеризующие физическое перемещение предмета, арифметическое действие, переадресацию, переключение внимания, почтовую пересылку денег, представление текста на другом языке, назначение на новую должность, постепенное уничтожение, иллюстрируются контекстами, в которых эти значения предлагается выбирать из множества альтернатив, предоставляемых языковой системой.

Однако уже и в этом относительно простом тексте показано, что и словосочетание, и фраза могут быть недостаточными условиями для выбора значения: переведем часы на час вперёд (речь идет о ежегодном весеннем переходе на летнее время) и переведём часы в рубли и тонны. Кроме глагола здесь проявляется многозначность и существительного часы, в котором сталкиваются обозначение предмета, единицы измерения времени и единицы измерения труда.

В строке на переводы почтою Шекспира слово переводы употребляется в двух значениях одновременно, в строке посылкой — обрусевшего Шапиро актуализирована полисемия слова посылка: это и ‘почтовое отправление’ и ‘принуждение к эмиграции’ (одно из значений слова послать — ‘прекратить общение грубой бранью’), в слове бандеролью можно увидеть намек на роль бандитов.

Заключительные строчки обобщают все возможные значения слова перевести и указывают на одно из значений, которое не было актуальным при линейном развертывании последовательности действий и выступало только как частное в строке и заодно оставшихся жидов[422]. Это значение ‘уничтожить’, которое в финале стихотворения предстает как смысловая доминанта всех употреблений глагола: переведём мы всё — и, может статься, / переведёмся все в конце концов. Характерно, что максимальное накопление в тексте всех частных значений приводит именно к такому обобщению. Одна из теоретических предпосылок полисемантики как принципа организации текста состоит в том, что слово, приобретая слишком много значений, в результате обессмысливается.

Д. Суховей видит во фразе переведемся все в конце концов не только значение ‘вымрем’, но и «как бы в министры, на другую должность». Такой смысл сомнителен, в частности потому, что последние слова стихотворения — в конце концов. Однако значение ‘переместимся на тот свет’ здесь вполне возможно.

Такой эсхатологический смысл текста вполне согласован с его заглавием. Оно объединяет в себе два устойчивых, исторически значимых сочетания: мартовские иды и апрельские тезисы. Мартовские иды — 15 марта по древнеримскому календарю, в этот день был убит Юлий Цезарь (44 г. до н. э.). В «Апрельских тезисах» Ленина, написанных в 1917 году, были сформулированы основные положения программы большевиков.

Рассмотрим еще один пример сконцентрированной полисемии — один из ранних текстов, в котором разные значения глагола сдаваться сначала локализуются словосочетаниями, а затем объединяются художественными образами:

«Вам не сдается, что лето сдается?
Солнце уходит, а дождь остается».
— Нет, не сдается, покуда сдается
комнатка эта с ладошкой окна.
Дождик идет, с потолка тишина
капает в банку консервную, бьется
раз в пять секунд о поверхность болотца.
Комнатка с мокрой ладошкой окна
мне как последняя карта сдается.
Я остаюсь: мне надежда дана.
Я не сдаюсь: ведь она остается.

(«Вам не сдаётся, что лето сдаётся?..»[423])

Слово сдаваться предстает здесь в значениях ‘казаться’, ‘прекращаться’, ‘предоставляться в аренду’, ‘распределяться — об игральных картах’, ‘отказываться от чего-либо, уступать’. Раздельно воспринимаемые значения многозначного слова сменяются их совмещенным восприятием, когда полисемия образует парадокс одновременного утверждения и отрицания (Нет, не сдается, покуда сдается), формирует сравнение-зевгму[424], основанное на разных значениях глагола: (Комнатка <…> как последняя карта сдается). В переключении внимания с одного значения на другое важную роль играет позиция поэтического переноса — анжамбемана, когда слово в ритмическом единстве строки и в синтаксическом единстве предложения понимаются по-разному: Нет, не сдается, покуда сдается / Комнатка эта с ладошкой окна.