Доминик Ливин - РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЕЁ ВРАГИ

• Название: РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЕЁ ВРАГИ
• Автор: Доминик Ливин
• Жанр: Прочая старинная литература

---

Ланжерон Александр Федорович (1765-1831) - граф, генерал, французский эмигрант на русской службе. Отличился в шведской войне 1790 года и при взятии Измаила, После Наполеоновских войн управлял Новороссийским краем, много сделал для развития Одессы,

Однако, кроме всего этого, существовало и немало вполне очевидных и веских причин, которые побуждали русское население ненавидеть царизм и считать его своим угнетателем, И, пожалуй, самым тяжелым имперским бременем для русского народа было крепостное право, достигшее своего апогея в восемнадцатом веке, то есть как раз тогда, когда Россия впервые во весь голос заявила о себе как о великой державе. До последней четверти восемнадцатого века военные и налоговые повинности великорусского крестьянства были несравненно тяжелее, чем у украинцев или прибалтийских народов. Мусульманские крестьяне даже в казанском регионе, завоеванном еще в шестнадцатом веке, редко были крепостными. Пошлины, которые они платили в качестве так называемых государственных крестьян, а также исполняемые ими обязанности обычно были значительно легче, чем подушный налог с российских крепостных или барщина в хозяйстве своего помещика, Поразительной (особенно по стандартам западноевропейских морских империй) выглядела ситуация, когда русский помещик не мог иметь крепостных-мусульман, в то время как многие татарские дворяне - причем некоторые из них оставались мусульманами - могли владеть русскими крестьянами. По крайней мере до середины девятнадцатого века отношения царского режима и большинства русского народа больше походили на обращение османской элиты с турецким крестьянством, чем на отношения между основным населением метрополии европейской морской империи и самой метрополией. Можно провести и другие параллели с Османской империей. Подобно османам, Российская империя в подавляющем большинстве случаев была весьма толерантна в вопросах верований своих неправославных народов. Дух крестовых походов и религиозное прозелитство не играли такой важной роли, как в империи Габсбургов, будь то в испанской Америке или в контр-реформационной Европе. Хотя порой в некоторых районах своей империи царский режим пытался проводить кампании по обращению населения в православие, они, как правило, бывали недолгими, не слишком искренними и безуспешными. Наиболее последовательно и методично преследовались религиозные общины русских отступников от официальной православной церкви и в первую очередь - староверы. Точно так же, как Селим I разорял шиитские секты Восточной Анатолии, староверов преследовали из поколения в поколение, поскольку отход от официальной государственной религии считался отступничеством и предательством.

Положение русских в царской империи во многих отношениях было больше похоже на положение туземцев в европейских заморских колониях, чем «господствующей расы» этих империй. В большинстве европейских колоний крестьяне в основном управлялись местными деревенскими старостами и подчинялись какой-нибудь разновидности местного права. Европейские - а также, несомненно, японские - чиновники составляли обычно тонкий правящий слой на самом верху туземного общества и были неспособны глубоко вникать в его жизнь. Эти чиновники могли восхищаться туземным крестьянином и воином и даже романтизировать его, они вполне могли верить, что благосклонное и отеческое европейское правление было необходимо для улучшения его жизни. Но они, безусловно, сознавали глубокую культурную пропасть между собой и теми, кем они управляли. С таким сознанием легко могли уживаться опасения по поводу недостаточной лояльности коренного населения, а также страх перед возможным распространением слухов о слабости правительства, перед неожиданными взрывами массовой истерии этого населения, которое почиталось невежественным, доверчивым и суеверным. Такие же смешанные отношения к русскому крестьянству были весьма распространены среди русской элиты. Русский аристократ девятнадцатого века вполне мог разделять пушкинский страх перед склонностью русского народа к «бессмысленному и беспощадному» бунту и в то же время по-славянофильски романтизировать патриархального православного крестьянина и бесстрашного русского воина с их долготерпением, жертвенностью и непоколебимой преданностью царю и отечеству. Структура институтов, с помощью которых Санкт-Петербург управлял русской землей, также имела много общего с европейскими колониальными режимами. Вплоть до самого 1917 года у русских крестьян была самостоятельная система деревенского и приходского управления, а также свои собственные суды, ведущие дела согласно местным крестьянским обычаям, а не имперскому уголовному кодексу. Крестьяне сами выбирали своих судей и старост, хотя, разумеется, и с оглядкой на местного полицейского чиновника и его начальство. Земля - основное богатство крестьянина - находилась в коллективном владении всей деревни и периодически перераспределялась в соответствии с размерами и потребностями индивидуальных хозяйств.

Для процветания (и даже просто для выживания) любой империи необходимо открыть границы западным техническим достижениям и промышленным технологиям. А это так или иначе связано со свободным распространением западных ценностей и политических идеологий.

Возможно, самой крупной причиной успеха России и провала Османской империи как великих держав в восемнадцатом веке была большая открытость первой европейским новшествам и применявшим их иностранцам. Здесь совсем не обязательно напоминать о той высокой цене, которую мусульманские народы Балкан и Ближнего Востока заплатили за ошибки османов, но стоит заметить, что пусть и значительные достижения царской России дались тоже очень недешево, поскольку в условиях восемнадцатого и девятнадцатого века европеизация реально не могла распространиться дальше государственного аппарата и социальной элиты. Культурная пропасть между элитой и массами, являющаяся еще одним клише российской истории, постоянно была поводом для причитаний интеллигенции девятнадцатого века. Консервативный историк Николай Карамзин в начале века одним из первых обозначил их основные мотивы: «До его [Петра I] правления все русские, от сохи до трона, были до определенной степени похожи друг на друга внешностью и имели общие обычаи и привычки. После Петра высшие классы отделились от низших, и русский крестьянин, горожанин и торговец начали относиться к мелкопоместному дворянству, как к немцам, ослабляя, таким образом, дух братского единства, связывающий сословия царства».

Карамзин, конечно, в чем-то преувеличивал. То же самое можно сказать о последующих поколениях интеллигенции, для которых разрыв масс и элиты стал идеей фикс. Эта навязчивая идея отражала горькое сознание радикальной интеллигенцией своей изоляции, причем не только от крестьянских или рабочих масс, но и от основной части правящего класса, духовенства и купечества. Кроме того* для людей, сделавших страстную приверженность делу народного благополучия своей религией, источником идентичности и смыслом всей жизни, была непереносима мысль о том, что невосприимчивые крестьяне не отвечали взаимностью на их любовь. Аналогичный раскол в обществе существовал и в Европе, где образованная элита пыталась объяснить мир с помощью рациональных научных методов, а невежественные массы объясняли мироустройство чудесным божественным промыслом. Даже во Франции второй половины девятнадцатого века эта пропасть все еще была значительной - И пока она существовала, подлинное национальное единство - не говоря уже о гражданском обществе -было невозможно.

Хотя озабоченность русской интеллигенции разрывом между элитой и массами и выглядит некоторым преувеличением, она, однако, не была надуманной. Август фон Гакстгаузен, один из самых информированных и уравновешенных экспертов по России времен Николая I, отмечал, что культурная пропасть между элитой и массами в России значительно шире, чем в Центральной и Западной Европе, И это, в общем, неудивительно, «Рационально мыслящая» элита Западной и Центральной Европы в значительной степени была естественным продуктом самого общества. В петровской России, наоборот, это была группа людей, экстренно созданная государственным декретом на базе явно иностранного образа мыслей, поведения и даже внешности и манеры одеваться. Более того, почти во всей Западной и даже Центральной Европе в любой отдельно взятый момент до 1917 года число «рационально мыслящих» людей было намного выше, чем в России. Отчасти это отражало влияние протестантства на массовую грамотность. Но помимо этого такое положение определялось общим уровнем относительного экономического и культурного развития. Австрийское правительство начало планировать введение всеобщего начального образования в последней четверти восемнадцатого века - в России оно было немыслимо в течение по крайней мере еще ста лет. Относительно низкий уровень грамотности царского общества углублял культурную пропасть между элитой и массами: он являлся дополнительной причиной, по которой в 1914 году русское общество было сильнее разделено и меньше походило на нацию, чем в 1550-м.