Коллектив авторов - Полдень, XXI век (ноябрь 2012)

• Название: Полдень, XXI век (ноябрь 2012)
• Автор: Коллектив авторов
• Издательство: Литагент «Вокруг Света»30ee525f-7c83-102c-8f2e-edc40df1930e
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-98652-411-5

В номер включены фантастические произведения: «Высоких зрелищ зритель» Виталия Мацарского, «Все сначала» Дмитрия Юдина, «Кремлевский экзорцист» Глеба Корина, «Смерть на шестерых» Майка Гелприна, «Прах тебя побери!» Владимира Венгловского, «Крыса» Владимира Голубева, «На игре» Аарона Кеннета МакДауэлла, «То, что имеет начало…» Андрея Закревского.

---

Основа советской идеологии – культ труда. «Ведь мир-то держится на нас, на людях, которые работают!» – провозглашает Ученый в финале шварцевской «Тени». С 1920-х годов на стене одного из московских зданий висит мемориальная доска с изображением мускулистого трудящегося и надписью: «Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят». Поскольку сам по себе культ труда никогда никем не критиковался, он продолжает подспудно жить в подсознании родившихся в советское время людей, вызывая тревогу и моральные муки, когда приходится сталкиваться с паразитизмом и неоплаченным трудом потреблением. Но эта «любовь к труду» в нашем случае усиливается еще и совсем старыми советскими представлениями о том, что полноценным человеком является лишь тот, кто занимается физическим трудом, а остальные – сидят на шее трудящегося. Соответственно, и полноценным трудом является лишь труд рабочего и крестьянина, в крайнем случае мастера-ремесленника, а все остальное – не труд, а малопочтенная игра. Возникший в 1960-х годах культ ученых не смог полностью убить превознесение «простого трудящегося»

Именно этим доходящим до стыда за себя почтением к тяжелому физическому труду и пронизаны чрезвычайно интересные и симптоматичные романы Андрея Рубанова «Хлорофилия» и «Живая земля». Романы о том, сколь губительно для души и бесперспективно для общества всеобщее увлечение всякими «постиндустриальными» и «креативными» профессиями вроде журналистики и менеджмента.

В «Хлорофилии» можно увидеть социально-философское исследование проблемы благ, достающихся без труда, – того, что называют «халявой». Роман этот, разумеется, остросовременный, его фон – идущий в Россию поток нефтяных денег, о развращающей силе которого не говорит только ленивый. Но в «Хлорофилии» реальные нефть и газ алхимически превращаются в образ стометровой травы, чей рост остановить невозможно и которую люди могут совершенно бесплатно есть и благодаря этому избавляться от потребности в пище, прекрасно и бодро себя чувствовать, однако постепенно терять интерес ко всему окружающему, а со временем и вообще превращаться в стебли травы.

Собственно говоря, таинственные стебли в «Хлорофилии» означают нефтяную «халяву» двояким образом: для читателя – как ее причудливая аллегория и для героев – как ее таинственный мистический спутник. Поскольку по сюжету романа таинственная трава начинает расти в Москве именно тогда, когда город начинает купаться в финансовой халяве, сдав Китаю Сибирь в аренду. Когда же арендатор прекращает платежи – трава начинает чахнуть. Бесплатная съедобная трава – это избыточное «счастье», казалось бы, ненужное при наличии денег, но неотвратимо их сопровождающее.

Любопытно смешение политических концептов современности в «Хлорофилии». Сегодня в России с тревогой смотрят на обогащающий страну поток нефтедолларов и боятся, что в будущем Китай может отторгнуть у нас Сибирь. В романе Рубанова нынешние радости, тревоги и страхи смешались в один образ: отторгнутая Сибирь превращается в аллегорию потока нефтедолларов (по сюжету – арендные платежи придут на смену нефтяным доходам после исчерпания нефти).

Подоснова «Хлорофилии» – российское (но прежде всего московское) беспокойство, что мы не можем оплачивать трудом своего существования, не можем заняться правильным, искупающим трудом. И это тоже тема современной литературы. Например, повесть Владимира Сорокина «Метель» рассказывает, в сущности, о невозможности честному труженику выполнить свой долг «в этой России». Главный герой, честный земский врач, всеми силами пытается попасть в область, охваченную эпидемией, чтобы доставить туда сыворотку, но препятствиями ему становятся то пурга, то женщины, то торговцы дурью, то китайцы. Взяться за дело в этой русской метели никак не возможно.

Хочется сопоставить «Хлорофилию» также с «Пандемом» Дяченко. В обоих романах рассказывается о внезапно накрывшей общество волне бесплатных, неоплаченных трудом благ. В обоих намекается, что эти блага вредны и «без труда не вытащишь и рыбку из пруда». В «Пандеме» всемогущий сверхразум прекращает оказывать человечеству свои услуги, когда добивается от него создания межзвездной экспедиции, которая будет распространять разум по Вселенной. В «Хлорофилии» халява заканчивается, когда выясняется, что аренда Сибири была для Китая лишь экспериментом, на котором он отрабатывал колонизацию Луны. С началом реального освоения Луны сибирский проект свертывается. То есть в обоих романах Космос завершает эпоху Халявы. Следует ли тут делать реминисценцию к последним романам Вячеслава Рыбакова?

«Хлорофилия» – очень московский роман. Москва чувствует порочность своего богатства, достающегося ей без труда, лишь благодаря местоположению и связи с властью. Но в то же время она чувствует именно себя истинным лицом всей России. У Рубанова вся Россия переселяется в Москву – за МКАДом действительно уже ничего нет. Провинциалы могут ненавидеть Москву, они могут считать этот роман не относящимся к ним, но по Рубанову, Москва – это судьба России. Приезжайте к нам лет через 20 – и ничего не будет, будет одна Москва.

«Москва», «нефть» – это все образы реальности, где некие неправильные, бесплатные блага дискредитируют «настоящий» труд, позволяя всем пренебрегать как мускульными усилиями каменщиков, так и необходимостью строить звездолеты. Картина реабилитации «правильного» труда дана во второй части дилогии Андрея Рубанова – «Живой земле». В этом романе дана картина Москвы, лишившейся всех нефтяных и арендных доходов, наркотическая трава в ней зачахла, и в городе воцарилось общество, напоминающие времена НЭПа: да, буржуазия есть, но богатых и пользующихся предметами роскоши людей считают «гражданами второго сорта».

Главный герой «Живой земли» Андрея Рубанова – идеальный гражданин в новой Москве, молотобоец с мозолистыми руками, твердыми моральными принципами и презрением к роскоши, этакий выходец из старого советского искусства. Герой «Живой Земли» даже специально добивается, чтобы ни ему, ни его любимой девушке не представилась возможность получить интересную творческую работу в Нью-Москве – городе в Сибири, унаследовавшем всю праздность, роскошь и прочие грехи прежней столицы.

В «Живой земле» главный герой добровольно и с радостью занимается общественными работами – то есть тем, к чему других, не столько идеальных граждан приговаривают по суду за различные преступления. Это, кстати, фактически дает герою-добровольцу судебный иммунитет: никакой судебный приговор ему не страшен, любой возможный срок общественных работ он отработал еще до суда. Что любопытно, общественные работы в «Живой земле» заключаются в разрушении небоскребов – то есть дворцов праздности и роскоши, оставшихся в Москве с тех времен, когда этот проклятый город не трудился, а купался в праздности, продавая Китаю природные ресурсы, и население в ту эпоху не трудилось, а занималось всякими «креативными» специальностями. Которые, конечно, слова доброго не стоят.

Но еще важнее, что в личности главного героя «Живой земли» отражается двойственная природа труда: то, что для одних наказание за преступление, то для других идеальное состояние, причастность к полноценному бытию. Труд (пот и мозоли) – один и тот же у наказуемых преступников и добровольцев, различается лишь отношение к нему.

И это немаловажно.

В реальности, находящейся за пределами фантастических романов, культ труда всегда сталкивался с распространенным ощущением труда как чего-то мучительного, которое ориентировало и фантазии и реальное социальное поведение людей на поиск путей уклонения от «всеобщей трудовой повинности». Трудовая утопия – поздний продукт холодного интеллекта, куда понятнее и ближе человеческой натуре утопия для лодырей, где царит праздность и булки растут на деревьях.

Классовые битвы на ранних фазах индустриализации именно потому были так жестоки, что тот труд был невыносим ни за какую зарплату. Марксизм не знал или, может быть, скорее не решался сформулировать секрет собственного успеха, который заключался в том, что труд надо было определить не только как «затраты физической энергии», и не только как преобразование материи, но и как страдание, и именно в перенесении страдания в процессе труда и состоит суть «эксплуатации», а вовсе не в отчуждении произведенной стоимости, что само по себе если и обидно, то может быть переносимо. Успех революционных призывов происходит от того чувства облегчения, которое испытывает всякий трудящийся, когда можно прервать цепь борьбы за существование и прекратить повседневный труд.

Стремление избежать тяжести труда, убежать от нее управляет всем развитием человеческой и особенно западной цивилизации, причем это отражается не только на сфере труда – труд становится все более гигиеничным и физически легким, – но и на сфере образования, где идет множество экспериментов, пытающих сделать обучение детей менее напряженным, менее тяжелым, менее мучительным, более легким и естественным, – и, как выясняется, на этом пути развитые страны могут жертвовать даже качеством высшего образования.