Александр Мясников - Великие русские люди

• Название: Великие русские люди
• Автор: Александр Мясников
• Издательство: Издательство "Молодая гвардия"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

В суровые годы Великой Отечественной войны в издательстве «Молодая гвардия» выходили небольшие биографические книжечки о прославленных наших соотечественниках. Они составляли серии «Великие русские люди» и «Великие люди русского народа», заменившие на время войны серию «Жизнь замечательных людей». В год празднования сорокалетия великой Победы издательство ознакомит читателей с некоторыми из этих биографий.

---

Пушкин начал читать свою новую трагедию «Борис Годунов». Читал он превосходно. И то, что он читал, было очень просто и вместе поразительно по силе жизненности и убедительности.

Разговор лукавых царедворцев-князей в первой картине. Девичье поле, где волнуется народ. Кремлевские палаты. Царь Борис с патриархом и боярами. Сцена в Чудовом монастыре: келья, горит лампада, престарелый летописец Пимен и молодой послушник, будущий самозванец. Старик рассказывает об Иоанне, об убийстве царевича Димитрия:

Борис, Борис! все пред тобой трепещет…
А между тем отшельник в темной келье
Здесь на тебя донос ужасный пишет:
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от божьего суда.

Слушателям казалось, что они жили вместе с героями поэта в XVII веке. Они воочию видели бродяг-монахов в корчме на литовской границе, среди которых был и бежавший из монастыря послушник, будущий самозванец; они видели панскую Польшу, хитрых панов-шляхтичей, для которых самозванец — удобное орудие для борьбы с Россией.

Самозванец очарован Мариной Мнишек. Сцена свидания у фонтана. Самозванец признается гордой панне, что он не Димитрий. Она отталкивает его.

Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла… —

заявляет бывший послушник Марине. Она готова его выдать. Но Димитрий смеется над ней: ни королю, ни польским вельможам нет никакого дела до того, царевич ли он действительно. «Но я предлог раздоров и войны, им это лишь и нужно».

Новые сцены. Самозванец приводит на Русскую землю иноземные полки. Борису изменяют бояре. Он умирает.

«Народ, народ! В Кремль! в царские палаты!» И вот — сын Бориса убит. Боярин появляется на крыльце. Народ в ужасе молчит. «Что же вы молчите? — изумляется боярин. — Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!»

Но народ безмолвствует.

Пушкин кончил чтение. «Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину, — вспоминал Погодин. — Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления».

«Это последнее слово трагедии, — писал позднее Белинский, — заключающее в себе глубокую черту, достойную Шекспира. В этом безмолвии народа слышен страшный, трагический голос новой Немезиды, изрекающей суд над новой жертвою — над тем, кто погубил Годунова».

По Пушкину, народ — настоящий вершитель истории. Народа боятся и к народу апеллируют все: и царь Борис, и бояре, и самозванец. И страшное безмолвие народа в конце трагедии — приговор авантюристу и изменнику родины — самозванцу. «Что развивается в трагедии? — спрашивал Пушкин в одной из заметок. — Какая ее цель? Человек и народ. Судьба человеческая, судьба народная».

Всех изумил язык пушкинской трагедии. Вместо напыщенного, тяжеловатого, однообразного языка старых трагедий современники услышали вдруг живые человеческие голоса героев. Трагедия была написана современным Пушкину литературным языком, совсем не переполнена архаическими словами и оборотами. Но манера и строй речи трагедии великолепно передавали дух XVII века.

Русская литература не знала таких трагедий. Пушкин и сам это сознавал. «Успех или неудача моей трагедии, — писал он, — будет иметь влияние на преобразование драматической нашей системы».

Глубоко историческая по содержанию драма Пушкина перекликалась с современностью. Тема узурпации власти, тема конфликта власти и народа в период, когда у всех в памяти было убийство Павла I, совершенное при участии его сына и наследника Александра, вступление на престол Николая I после подавления восстания декабристов — это были самые острые, самые животрепещущие темы для русского передового общества 20-х годов прошлого столетия.

«Всегда народ к смятенью тайно склонен», — читал поэт современникам восстания декабристов. «Противен мне род Пушкиных мятежный», — слушали друзья поэта слова царя Бориса и вспоминали ссылку Пушкина. «Уверены ль мы в бедной жизни нашей? Нас каждый день опала ожидает, тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы», — читал Пушкин, и перед слушателями вставали образы ста двадцати декабристов, томящихся в далекой Сибири.

* * *

16 октября 1828 года Пушкин оканчивает поэму «Полтава». Она переносит читателя в первую четверть XVIII столетия, когда страна быстро перестраивалась деятельной волей Петра:

Но в искушеньях долгой кары
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат.

Украинский гетман Мазепа, властолюбивый старик, изменяет Петру. Он хочет стать королем Украины, он идет на союз со злейшим врагом России — шведским королем. Наступает день Полтавской битвы. «Это была битва, — говорит Белинский, — за существование целого народа, за будущность целого государства». Мазепа с горсткой предателей — в рядах шведских дружин. Петр сам руководит боем. Русские дерутся отчаянно. Смяты «непобедимые» полки короля Карла XII.

…близок, близок миг победы.
Ура! мы ломим; гнутся шведы,
О славный час! о славный вид!
Еще напор — и враг бежит.

«Картина Полтавской битвы, — писал Белинский, — начертана кистью широкой и смелой. Тут живописцу нечего изобретать — для него готовы и группы, и подробности, и лицо Петра».

Через украинские степи мчатся, спасаясь, раненый шведский король и предатель Мазепа. Петр празднует великую победу над врагом.

В «Полтаве» Пушкиным создан обаятельный образ красавицы Марии Кочубей, любящей и обманутой Мазепой женщины.

«Обращаясь к отдельным красотам «Полтавы», — говорил Белинский, — не знаем, на чем остановиться, — так много их». Вся поэма дышит «нравами тех времен, все верно истории». Белинский считает, что в этой поэме стих поэта «достиг своего полного развития, вполне стал пушкинским».

Много и других чудесных стихов написал Пушкин в эти годы. Их знала вся грамотная Россия.

Выходила из печати глава за главой гениального романа «Евгений Онегин».

1 мая 1829 года Пушкин выехал из Москвы в Грузию, направляясь в действующую русскую армию: он ехал на свидание с сосланными декабристами, не спросясь разрешения у начальства. Пушкин снова увидел Кавказ, где он бывал в дни своей южной ссылки в 1820 году.

Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины:
Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне.

26 мая Пушкин приехал в Тифлис. Русская и грузинская интеллигенция встретила его восторженно. В виноградном саду за рекой Курой был устроен праздник в его честь. Весь сад был освещен разноцветными фонариками. Было шумно и весело. Томная персидская песня переходила в огненную лезгинку; декламацию стихов Байрона сменил имеретинский импровизатор с волынкой. Провозгласили заздравный тост в честь поэта. Грянул оркестр. На Пушкина надели венок из цветов, посадили на кресло и высоко подняли при криках «ура». Присутствующие подходили к русскому поэту и благодарили его кто как умел от лица современников и потомков. На глазах Пушкина сверкнули слезы.

Пушкин заговорил: «Я не помню дня, в который бы я был веселее нынешнего… Я вижу, как меня любят, понимают и ценят, — и как это делает меня счастливым!»

Скоро Пушкин отправился дальше. 13 июля у крепости Гергеры он встретил простую арбу с телом Грибоедова. Русского посла и великого художника убили в Тегеране. Грустно стало Пушкину. «Не думал я встретить уж когда-нибудь нашего Грибоедова!» — записал он.

Наконец Пушкин приехал в лагерь действующей армии. Брат и старые знакомые, среди которых были и разжалованные в солдаты декабристы, обступили его. Поэт участвовал в перестрелке с врагами, а однажды вскочил на лошадь, схватил пику и устремился против неприятельских всадников.

В конце сентября 1829 года поэт вернулся в Москву. При прямом покровительстве правящих кругов некоторые журналы стали травить Пушкина. Когда в начале 1830 года появилась гениальная VII глава «Евгения Онегина», продажный журналист Булгарин писал: «Ни одной мысли в этой водянистой VII главе. Ни одного чувствования, ни одной картины, достойной воззрения. Совершенное падение». Булгарин оказался не одинок…

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море, —

писал Пушкин.

Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать,
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ