Ларри Вульф - Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

• Название: Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
• Автор: Ларри Вульф
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2003
• ISBN: 5-86793-197-8

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

---

В 1763 году, оглядываясь назад, Екатерина назвала точную дату своего знакомства с сочинениями Вольтера; эта дата неразрывно связана с ее приездом в Россию и превращением в настоящую русскую. Она пересекла границу империи в 1744-м и в том же году торжественно перешла в православие, отрекшись даже от своего имени София и став отныне и навсегда Екатериной. На следующий год она окончательно обрусела, выйдя замуж за наследника престола, хотя брак этот, скорее всего, так и остался формальностью. Затем в 1746 году она открыла для себя Вольтера и, несмотря на свое недавнее превращение в русскую, стала поклонницей французского Просвещения — так, по крайней мере, она описывала себя и свои интеллектуальные предпочтения в 1763 году. Год 1746-й был важным пунктом и в отношениях Вольтера с Россией: именно тогда он был избран членом-корреспондентом Академии наук в Санкт-Петербурге. Сами академики были, однако, недовольны, что работу над жизнеописанием Петра поручили ему, и такие академические столпы, как немец Герхард Миллер и русский Михаил Ломоносов, подвергли рукопись Вольтера жесткой критике[500]. Уделяя в своем письме особое внимание 1746 году, Екатерина напоминала Вольтеру, что и он был в некотором смысле иностранцем, прибывшим в Россию вслед за ней. Ее, великую княгиню, ожидали при дворе личные и политические неприятности; он, член-корреспондент, стал жертвой академической зависти. Вопреки всем династическим правилам, переворот 1762 года принес Екатерине политическую власть, а их начавшаяся в 1763 году переписка означала полный триумф философии Вольтера в России, сделав его царским советником и приближенным, недосягаемым для его академических соперников.

В том первом письме 1763 года Екатерина намеренно не упоминала Руссо, подчеркивая свою приверженность к Вольтеру. Год 1762-й, год екатерининского переворота, был и годом переворота философского, который совершил Руссо, опубликовав «Общественный договор» и «Эмиля»; на сцену взошло новое поколение просветителей, и взошло с таким шумом, что даже старый Вольтер не мог не заметить перемен. Помимо множества других радикальных новшеств, которые предложил Руссо, в своем «Общественном договоре» он оспаривал и взгляды Вольтера на Россию.

Петр обладал талантом подражательным, у него не было подлинного гения, того, что творит все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершенно не понял, что он еще не дозрел до уставов гражданского общества. Он хотел сразу просветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было еще приучать трудностям этого. Он хотел сначала создать немцев, англичан, когда надо было начать с того, чтобы создавать русских. Он помешал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они были тем, чем они не являются. Так наставник-француз воспитывает своего питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством. Российская империя пожелает покорить Европу — и сама будет покорена. Татары, ее подданные или соседи, станут ее, как и нашими, повелителями[501].

(Перевод А. Д. Хаютина и В. С. Алексеева-Попова)

В известном смысле представления Руссо о России (где он никогда не был) вполне укладывались в образ Восточной Европы в вольтеровской «Истории Карла XII», изображавшей дикие, недисциплинированные народы, не имеющие ничего общего с французами, англичанами и немцами.

В первом томе истории Петра Великого, выпущенном в 1759 году, автор без всякого стеснения заявлял о предмете своего исследования: «Возможно, из всех государей его деяния более всех достойны быть донесенными до потомства». Вольтер описывал Петра вполне библейским языком: «Петр был рожден, и Россия обрела бытие»[502]. Руссо, несомненно, бросал Вольтеру вызов, включая в «Общественный договор» уничижительные замечания о Петре, отказывая ему в «подлинном гении» как раз тогда, когда готовился к выходу в свет второй том «Истории Петра Великого». Превознося до небес гений своего предшественника (которому «нельзя достаточно надивиться»), Екатерина становилась на сторону Вольтера в его споре с Руссо, обещая продемонстрировать лживость его «пророчества». В центре этого пророчества была победа татар над цивилизацией, и философские войны, несомненно, подогрели энтузиазм, с которым Вольтер приветствовал войны настоящие, ведущиеся с 1768 года Екатериной против поляков, турок и татар. Эти войны неизбежно превратили Руссо в защитника Польши. В 1783 году императрица аннексировала Крым, а в 1772, 1792 и 1795 годах приняла участие в разделах Речи Посполитой. На географических картах полная победа осталась за Екатериной, но в философии обе противоположные точки зрения, и Вольтера и Руссо, сохранили свою роль соперничающих идеологических полюсов, сообща определяя современное политическое видение Восточной Европы.

Что же касается Вольтера, то он стал активно переписываться с Екатериной лишь начиная с 1765 года, посвятив ей свою «Философию истории», написанную под псевдонимом «аббат Базен» и якобы «отредактированную» племянником этого подозрительно антицерковного церковника. Вольтер сообщил Екатерине, что его книгу пока еще не сожгли во Франции, а «в народе полагают, что он написал ее в Ваших владениях, ибо истина приходит с севера»[503]. Никто не держался столь упорно за традиционную категорию «севера», как Вольтер, который сам же и лишил ее всякого смысла своим открытием Восточной Европы. Он проявил изрядную тонкость, обозначив дистанцию между Восточной Европой и Европой Западной и придумав для того вымышленного аббата, якобы проживающего во владениях Екатерины, пока сам Вольтер оставался в своем поместье в Ферне. Любопытно, что сперва, в 1758 году, Вольтер собирался осесть в Лотарингии, став подданным Станислава Лещинского, фиктивного короля Польши[504]. Этой символической эмиграции Вольтера в Восточную Европу не суждено было состояться, и он нашел себе пристанище в Ферне, на границе между Францией и Швейцарией, укрывшись от врагов Просвещения, располагавшихся с обеих сторон границы.

«Племянник Базена сообщил мне, — писал Вольтер Екатерине, — что он был очень привязан к Его Высочеству Принцессе Цербстской, матери Вашего Величества, и, по его словам, она была очень красивой и одухотворенной особой». Вольтер действительно встречался с матерью Екатерины, хотя «привязанность» к ней «племянника» была в лучшем случае лишь вежливым преувеличением его подлинных эмоций. Восхваление красоты и одухотворенности матери Екатерины, в сочетании с двусмысленной «привязанностью», указывало на возможный роман между ней и вымышленным вторым «я» Вольтера; в этом случае сама Екатерина становилась фиктивной дочерью французского Просвещения. Она, по-видимому, заметила этот подтекст, ответив, что «привязанность Базена-племянника к моей покойной матери обращают на него мое особое внимание». Означало ли это, что Базен-племянник находился вместе с ней в России? Из последующих писем Вольтера Екатерине явствует, что она (или, по крайней мере, «представляющий» ее медальон) пребывала у него в Ферне: «Наиболее драгоценен для меня представляющий Вас медальон. Черты Вашего Величества напоминают Принцессу, Вашу матушку»[505]. Эпистолярный жанр позволял философу и императрице предаваться игривым перемещениям во времени и пространстве, пока их письма перемещались взад и вперед по дорогам Европы. В своей переписке Екатерина и Вольтер пытались установить отношения между Западной Европой и Европой Восточной, в основу которых ложились выдуманные отношения между Екатериной, встретившей в Санкт-Петербурге книги Вольтера, и Вольтером, встречавшим в Париже ее мать.

Фигура матери была особенно важна в переписке Екатерины с Вольтером, поскольку она подчеркивала, что в России императрица была иностранкой. Повстречав в 1770 году некоего русского князя, Вольтер сообщал Екатерине, что «очарован чрезвычайной политичностью Ваших подданных», которую он приписывал влиянию императрицы и ее матери: «Вы принесли в Вашу империю все изящество Ее Высочества Принцессы, Вашей матушки, еще более приумножив его». Вольтер, таким образом, настаивал, что все принесенное Екатериной в Россию принесено из-за границы. «Мне всегда доставляют удовольствие, — отвечала Екатерина, — ваши воспоминания о моей матери»[506]. Словом, в переписке с Вольтером эти воспоминания напоминали о нерусском происхождении императрицы.

То, что Екатерина стала «русской», вызывало вопросы уже в 1765 году, в первом письме Вольтера: «Осмелюсь ли сказать, Ваше Величество, я немного сердит, что вы зовете себя Екатериной». Екатериной ее крестили; в поэтических же целях он предпочел бы называть ее Юноной, Минервой или Венерой. По-видимому, Вольтер придерживался обычной просвещенческой точки зрения, считая, что любой мужчина или женщина, от Екатерины до Казановы, может по приезде в Россию сочинить себе новое имя и новое прошлое, которые становились признаком их превосходства. Екатерина могла назваться богиней, а Вольтер, сопоставляя себя с русскими властителями, принимал вид мифического старца.