Морис Дрюон - Это моя война, моя Франция, моя боль. Перекрестки истории

• Название: Это моя война, моя Франция, моя боль. Перекрестки истории
• Автор: Морис Дрюон
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-54125-6

Морис Дрюон — один из самых знаменитых французских писателей — никогда не запирался в башню из слоновой кости, не был писателем-отшельником. Всю свою долгую жизнь он был окружен столпами искусства, политики и просто неравнодушными людьми. Вместе с ними он искал пути в будущее.

Он видел войну, разбивающую романтические мечты, и понял, что многие носят внутри себя чудовище, которому нельзя давать пищу. Он наблюдал за своим временем не только с восторгом, но и с тревогой.

От Мориса Дрюона, подарившего нам сагу «Проклятые короли».

---

В этой странной войне войска не несли больших потерь. Так что сотни молодых офицеров в своем первом чине ожидали тут назначения в воюющие части, которые и не думали воевать. Мы были расквартированы в соседних деревнях Лина и Маркусси и осваивали новые модели бронеавтомобилей, вышедшие с наших оружейных заводов. Но не требовалось ста часов езды по плоскому треку, чтобы научиться ими пользоваться. Упражнения в стрельбе были редкими; необходимо было беречь боеприпасы, даже холостые.

О том, чтобы упражняться на мотоцикле, и речи не было; командиры взводов, которыми нам предстояло стать, передвигались только в его неудобной коляске.

Прибыв в самом начале мая, первые десять дней я ужасно скучал. Пока мы располагались вблизи Парижа, придирчивое начальство предоставляло увольнения крайне скупо.

Я снял комнату в городе, рядом со старой мрачной башней, отмечавшей при одном из первых Капетингов, девять веков назад, границу Французского королевства. Иногда ко мне приезжала жена, когда работа на радио ей позволяла. В свои пустые вечера я продолжал написание «Мегарея». Но чему теперь послужит эта пьеса?

Меня навестил дядя, Жозеф Кессель. Будучи военным корреспондентом, он разъезжал по армиям и с восторгом рассказывал о генерале Латтре де Тассиньи, который принимал его в своей 14-й пехотной дивизии в Ретеле. Дядю сильно впечатлили выправка, тренированность и воодушевление солдат — контраст с вялостью прочих частей был разительным.

Я тотчас же попросил его похлопотать у этого генерала, чтобы он вытребовал меня, если возможно, в свою группу моторизованной разведки.

Наступило 10 мая, и это вызвало среди нас недолгий прилив энтузиазма: наконец хоть что-то сдвинулось с места! Увы, сдвинулось слишком быстро. Разумеется, войска понесли потери, но из-за разгрома части отводили назад так поспешно, что теперь никто не знал, как их найти, чтобы нас туда срочно отправить.

Зато свалившийся с неба приказ велел перебросить в наш Центр всю самодвижущуюся технику, стоявшую в парках или на заводах, даже недоделанную. И одновременно призвали всех резервистов. Их прибытие происходило в величайшем беспорядке, а на опустевших рабочих местах царила лихорадочная неразбериха. «Быть в этот момент в тылу — это уже слишком; и притом все напрасно, это превосходит всякие границы», — писал я своей жене Женевьеве в одном из тех писем, что она не взяла с собой. Нетерпение, из-за которого я дерзил начальству, стоило мне пятнадцати суток ареста, впрочем, и они мало что изменили.

Из-за невозможности зачислить нас в беспорядочно отступающие части было решено сформировать «вольные отряды», способные отправиться в спешном порядке на поддержку тех частей, которые попали в трудное положение.

Именно в эти дни Жефу удалось достать мне «Войну и мир» в трех томах в старом изящном переводе Вогюэ. Я с восторгом начал читать; так и прошла со мной всю кампанию, отмеченную странными совпадениями с отступлением русских войск 1812 года, книга, которая отныне стала для меня шедевром из шедевров.

Меня назначили командовать одним из таких «вольных отрядов». Его оснащение было довольно странным. Моя главная огневая сила состояла из старого учебного танка времен предыдущей войны и двух бронеавтомобилей, на сей раз новехоньких: на них даже не успели установить башни. В этих машинах-торпедо, спортивных броневиках, стрелок был подставлен любому мало-мальски прицельному выстрелу из винтовки.

Кроме того, я располагал двумя звеньями мотоциклистов, причем лишь некоторые мотоциклы с коляской были снабжены ручными пулеметами, и одним полугусеничным бронетранспортером — наполовину на колесах, наполовину на гусеницах, — который мог перевозить дюжину так называемых моторизованных кавалеристов, вооруженных простым карабином. И с этим я собирался спасать Францию!

Требовалось срочно познакомиться с моими резервистами, которые все были в два раза старше меня, распределить между ними обязанности и обучить вождению машин и обращению с оружием.

Я командовал своим «вольным отрядом» всего два дня, поскольку на третье утро был вызван к полковнику, который заведовал Центром.

— Вы затребованы в группу разведки четырнадцатой пехотной дивизии. Телеграмма только что пришла.

— Когда я могу отправляться, господин полковник?

В моей голове сундучок был уже собран.

— Нет транспортных средств, — ответил полковник.

— Неважно, — сказал я ему, — как-нибудь выкручусь и сумею добраться до Ретеля.

— Невозможно. Во-первых, мы не знаем, там ли еще дивизия, и к тому же должны дождаться письменного подтверждения из Кавалерийского управления.

После радости — холодный душ. Я добровольно вызвался отправиться в Париж за подтверждением.

— Кавалерийское управление эвакуировано, и мы не знаем, где оно находится… Надо ждать. Естественно, вы освобождены от вашего командования.

Такова история моего первого сорвавшегося назначения. Были и другие.

В общем, я пошел сказать «прощай» своему «вольному отряду». У унтер-офицера взвода, довольно заслуженного старшины национальной гвардии, увлажнились глаза, когда я объявил о своем уходе.

— Мы бы за вами куда угодно, господин лейтенант, — сказал он мне.

Доверие в трудные времена устанавливается быстро.

Мне оставалось только поблагодарить его и снова ждать.

У меня щемит сердце, когда я воскрешаю в памяти простые образы своих товарищей. Конечно, мы были побеждены, но не потому, что французы не хотели драться; я сталкивался с этим сто десять тысяч раз на протяжении нескольких недель той прискорбной кампании. Мы были побеждены неподготовленностью, некомпетентностью, одним словом, ничтожеством на всех уровнях наших штабов. Мой случай был всего лишь бледной иллюстрацией, с самого низа лестницы, катастрофической стратегии генерала Гамелена и катастрофического решения тех, кто назначил и поддерживал этого человека, неспособного занимать столь важный пост.

Шли дни, принося все более и более тревожные новости. Появлялись названия, никогда не слыханные в истории наших сражений. Форж-лез-О. Когда французы узнали, что немцы в Форж-лез-О, воистину небо обрушилось им на голову. Однако вражеские авангарды были уже сорока километрами южнее. Каждый день объявляли вчерашнюю драму.

Дорога на Орлеан, проходившая через Монлери, была забита беженцами. Сначала это были большие лимузины с белыми колесами и ливрейными шоферами богатой буржуазии из Голландии, Бельгии и Люксембурга, потом — частные автомобили, которые следовали друг за другом почти вплотную. Наконец начался исход в собственном смысле слова, где все было вперемешку: грузовики, конные повозки, велосипеды, даже ручные тележки. И пешеходы с узлами на плечах — напуганные люди, бегущие из своих деревень, над которыми с воем проносились немецкие самолеты.

Казалось, вся Франция скатывается с севера на юг в огромном человеческом потоке. Сколько их было, тех беглецов? Восемь, десять миллионов? Только дети в толпе выглядели веселыми; для них это было приключением. Как можно упрекать в бегстве наших фламандцев, наших пикардийцев, наших мёзийцев, если булочник закрыл свою лавку, автомеханик запер мастерскую, а мэр, нотариус и даже врач больше не отвечали?

Не было никаких сомнений, что наш Центр с минуты на минуту тоже должен будет эвакуироваться.

Поскольку я ничем не командовал, мне дали, что осталось: сорок гусеничных тележек для снабжения пехоты, прямо с завода. Хотя они делали не больше тридцати километров в час и были лишены всякой защиты, их, по гениальной мысли какого-то инженера-оружейника, превратили в боевые машины, закрепив на пассажирской стороне авиационный пулемет без прицела. Кроме того, выхлопной горшок там располагался между двумя сидящими пассажирами, примерно на уровне их лиц, и быстро накалялся. Даже краснел в ночи. Экипированный таким образом, я был готов творить разрушения!

К тому же любопытное совместительство: меня назначили офицером связи.

Я нашел приданных мне резервистов перед ангаром, где спали мои машины. Выглядели они неважно. Самый решительный из них вышел вперед и заявил:

— Господин лейтенант, нас посылают на верную смерть.

— Станьте по стойке «смирно». Что заставляет вас так говорить?

— Никто из нас не умеет водить, господин лейтенант.

Настал мой черед испытывать беспокойство.

— Но меня уверили, что вы все водители!

— Не машин, господин лейтенант. Мы водим в поводу вьючных лошадей для верховой кавалерии.

Великолепная сообразительность канцелярий! Никто и не заподозрил подвоха. Я постарался остаться спокойным.

— Ну что ж, я тоже не умею водить эти машины, — сказал я. — Научимся вместе.

Подойдя к ближайшей танкетке, я залез в неудобную кабину. Устройство было простым. Стартер, акселератор, два рычага, чтобы управлять гусеницами: для левой руки и для правой. Если блокировать одну, машина крутилась на месте; если блокировать обе, останавливалась. Имелся также задний ход, который при первом же маневрировании позволил мне вдрызг разнести один из столбов ангара. Я поездил какое-то время по окрестной территории, взобрался на откос, потом спустился.