Михаил Одинцов - Преодоление

• Название: Преодоление
• Автор: Михаил Одинцов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Ощутив опять появляющееся на мышцах напряжение, Сохатый укоризненно стал выговаривать себе: "Ну-ка расслабься. Не натягивайся канатом, а то никакого отдыха не получится! Все, что случилось, - осталось в прошлом. Оно уже не может тебя убить, хотя и может иметь последствия на будущее".

Видимо, никогда человеку не побороть чувство страха. В воздухе бояться было некогда, но страх придет обязательно. Только когда и при каких обстоятельствах?

Сохатому хотелось пойти к лежащей метрах в пятистах от него на опушке леса машине и подумать рядом с ней, почему она взбунтовалась, не выполнила его волю, не вышла из штопора. Но Иван Анисимович сдержал себя, решив ждать вертолета на открытом месте, чтобы посадить его рядом с собой.

Вскоре Сохатый услышал шум мотора и похлопывание вращающегося винта вертолета. Он включил аварийную радиостанцию на передачу:

- Вертолет, я - сто первый, тебя вижу. Развернись вправо на сорок градусов. Как слышишь?

- Сто первый, слышу вас. Доворачиваюсь.

- Хорошо. Включаю рацию в режим маяка. Передайте на аэродром, что у меня порядок, повреждений нет.

* * *

Командир вертолета делал последний круг над местом аварии, а Сохатый смотрел через стекло иллюминатора на лежащий в перелеске самолет. С высоты в сто метров машина напоминала скорее полигонный макет, нежели упавший самолет: даже березки, окружающие его со всех сторон, стояли целехонькие, почти не опаленные взрывом. Белый дюраль плоскостей и фюзеляжа, освещенный солнцем, резко контрастировал с небольшим черным кругом выгоревшей травы.

"Как неожиданны порой наши жизненные дороги!- - думал Сохатый. - Через тридцать с лишним лет я вновь оказался на этой земле... Первый полет после училища выполнил здесь. И тут же впервые за все свои годы летной службы приземлился не вместе с самолетом... На войне горел и падал, садился не на аэродромы, но ни разу не пришлось бросать в воздухе машину, а сегодня в учебном полете вынужденно воспользовался катапультой. Десятки лет надевал и подгонял по себе парашютные лямки, пристегивался накрепко привязными ремнями к пилотскому креслу, каждый раз думал, что они мне не понадобятся. Делал это сам и требовал от других. На всякий случай! Но вот пришел и мой черед...

Достается такое испытание, к счастью, не каждому летчику. А те, кому выпадает этот трудный экзамен, оказываются, к сожалению, не всегда к нему готовы..."

Закрыв глаза, Сохатый попытался представить последние секунды полета. Сосредоточившись, он вновь увидел перед собой приборную доску. Стрелки подтверждали правильность его действий. Он опять мысленно включил форсаж и повел самолет вверх... Секунды и доли их выстраивались в его голове плотной шеренгой цифр, и в ней не было пустых, не просматриваемых мгновений, которые бы вызывали у него сомнение или требовали поиска ответа на то, как чувствовала себя машина, что он делал в это время... И вот новый срыв в штопор, которого, по его глубокому убеждению, не должно было быть.

"Но он произошел... Почему же? Что от меня ускользнуло? В чем я ошибся?"

Вопросы осаждали Сохатого с разных сторон. И оказавшись в плену бесчисленных "если" и "почему", генерал вытащил из кармана комбинезона блокнот с закрепленным в нем карандашом, на листках появились колонки цифр, характеризующих полет, а затем и вопросы, которые особенно волновали. Работа дисциплинировала мысль и даже радовала в какой-то степени. Иван Анисимович понимал, что свежесть впечатлений в сочетании с логическим осмыслением позволит именно сейчас наиболее полно и глубоко прочувствовать и проанализировать случившееся.

Исписав несколько страничек, Сохатый опять откинулся к борту и задумался: "Иван! Ты обязан найти причину штопора. И сам должен ответить на вопрос: почему машина не вышла из него? В крайнем случае, как минимум, ты должен сформулировать вопросы, направляющие расследование аварии... Если это сделаешь не ты, а другие, то тебе будет неловко - любой человек, причастный к разбирательству, волен будет думать, что ты или недостаточно компетентный в своем деле специалист, или не совсем откровенен. Могут даже приклеить тебе ярлык не совсем честного, пытающегося скрыть истинную причину, чтобы таким образом реабилитировать себя и переложить ответственность на другие плечи... Тут уж не до дружбы - табачок придется делить врозь... В столкновении же разных точек зрения честь летчика и интересы инженеров частенько оказываются по разные стороны барьера".

Сохатый снова вернулся к блокноту. Прочитав наброски, остался доволен: в них были, на его взгляд, объективные сведения по определению состояния машины - они помогут оценить действия летчика.

Сохатый старался предугадать возможную линию поведения людей, представляющих в будущей комиссии разные ведомства: "С людьми объективными работать будет проще. Они если и не помогут, - не будут мешать хотя бы тем, что белое признают белым, а не выдадут за черное. Главная забота лжедоброжелатели. Кто-то из них попытается навязать свой план работы, не заботясь о вежливости и логике, лишь бы побыстрее добиться заключения: его часть самолета или оборудования "невиновна". И если это свершится, то и самолет, и летчик такому члену комиссии уже будут не нужны. Уверовав, что "сухим выскочил из воды", такой радетель объективности сразу же начнет уверять, что у него очень много работы, поэтому он вынужден уехать, а документы, если нет возражений, подпишет позже... И глаза его в это время будут выражать "искреннее сожаление".

Представил себе Сохатый и самый неприятный для него вариант окончания расследования. Если ни у кого не окажется необходимых веских аргументов, то может быть сделан вывод: "Причина не установлена. Наиболее вероятно..." И тогда все взгляды скрестятся на летчике.

Усиливающаяся тряска вертолета вывела Сохатого из глубокой задумчивости. Он потер лоб, поерошил пальцами волосы и, повернувшись к иллюминатору, взглянул на землю: вертолет заходил на посадку. Ему надо было готовиться к встрече с врачами, летчиками, инженерами и к началу расследования.

Сохатый понимал всю сложность расследования причин аварии, четко представлял, что не просто будет разобраться с обломками самолета и сказать однозначно: "исправно" или "неисправно". Его память хранила не один случай, когда поиски неисправности затягивались на длительное время даже на целехоньких машинах.

То, что всякий полет сложен, что в любом из них могут возникнуть осложнения, ни для кого не было новостью. Эта истина не требовала доказательств, но генералу необходимо было убедиться, что не из-за сложности полета, не по его вине машина оказалась в штопоре и не вышла из него. Бортовые контрольные самописцы утверждали правильность действий летчика, и все равно Сохатый не мог успокоиться. Ему нужно было четко знать: в чем же причина аварии? Этот вопрос не был для него риторическим. Однозначный ответ помог бы выработать методику обучения молодых летчиков действиям в подобной критической обстановке.

Каждый новый день работы комиссии все больше убеждал его в своей правоте. Но хотя обвинения с него были сняты, ответа не было на главное "почему?".

В эти дни Иван Анисимович частенько задумывался над прошлыми авариями, которые ему приходилось лично, как старшему, расследовать. Он не мог упрекнуть себя в том, что где-то поступился принципом, позволил кому-то или сам обидел летчика, даже допустившего ошибку. Он всегда настойчиво искал только одно - правду, потому что найденная правда всегда повышала безопасность последующих полетов, укрепляла веру людей в свои силы.

Окончательный вывод комиссии был четок: "Отказ управления самолетом. Летчик в штопоре не виноват, вывести машину из штопора не представлялось возможным".

Сохатый лежал в кровати. Он хотел уснуть сегодня, раньше обычного, чтобы хорошенько отдохнуть перед утренними полетами - первыми для него после аварии. Но сон не приходил - снова и снова вспоминалось недавнее катапультирование. Это усиливало напряженность ожидания. "Как-то обойдется теперь? А вдруг какая-нибудь новая глупейшая случайность? Что тогда?"

Иван задавал себе эти вопросы и ощущал в себе как бы два начала.

Первым было сомнение. Если это был и не страх еще, то откровенное желание не подвергать себя новым превратностям судьбы, потому что любой полет - всегда риск.

"Да, риск есть, но ведь это не ново и для тебя, и для всех, кто связан с летным делом, - убеждал он себя. - Всякое движение - на велосипеде, мотоцикле, автомобиле, даже на коне - риск. Оно искусственно для человека и тем сложнее, чем больше скорость. Но от понимания этой проблемы не переходить же человечеству в двадцатом веке вновь на пешие скорости. Если ты не победишь в себе настороженную напряженность, она вырастет в страх, потом переродится в злокачественную опухоль трусости, и тогда тебе больше никогда не летать по небу, не быть летчиком-истребителем".