Георгий Кублицкий - Три нью-йоркских осени

• Название: Три нью-йоркских осени
• Автор: Георгий Кублицкий
• Издательство: Молодая гварди
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1964

Георгий Иванович Кублицкий в качестве специального корреспондента «Литературной газеты» три осени работал в Нью-Йорке. Отсюда и название книги. По существу, это писательский репортаж о Нью-Йорке. Личные наблюдения автор дополняет рассказами американцев о том, как им самим представляется жизнь в этом городе.

Читатель найдет в книге зарисовки американских политических нравов и азартной борьбы за место в Белом доме во время избирательных кампаний 1960 и 1964 годов. Многие страницы посвящены президенту Джону Кеннеди Книга знакомит читателя также со своеобразной атмосферой штаб-квартиры ООН, расположенной на берегу Ист-Ривер.

Читатель найдет и любопытные факты о русских эмигрантах в Америке — от Керенского до власовцев.

Большой раздел книги посвящен уличной жизни Нью-Йорка, быту нью-йоркцев, их привычкам, отношению к религии, их развлечениям.

Короче говоря, эта книга расширяет наши представления, особенно молодого поколения, об одном из крупнейших и противоречивейших городов капиталистического мира.

---

Полицейские же, вместо того чтобы защищать достоинство флага по долгу службы и присяги, лишь регулируют скорость автошабаша, прикрывшегося звездными знаменами.

Впрочем, шабаш — это ведь нечто стихийное. А тут чувствуется направляющая рука. Вот газетное объявление: «Все на массовую антикоммунистическую демонстрацию! Обор в 6 часов вечера на 67-й улице Ист между Парк-авеню и Мэдисон-авепю. Приходите с плакатами и флагами!» Другое объявление: «Все на демонстрацию! Лица, желающие принять участие в нашей демонстрации, благоволят прибыть на сборный пункт — угол 81-й улицы и Первой авеню, куда будут поданы автобусы. Владельцы автомобилей приглашаются принять участие в автакаде».

Все оговаривалось — и флаги, и плакаты, и автобусы. Позже выяснилось, что предусматривалась даже мзда за участие в пешей демонстрации — 8 долларов на персону.

Должен сказать, к чести ньюйоркцев, что затея с «автокадой» успеха не имела. Люди, проходившие мимо, посматривали на комедиантов равнодушно-презрительно. Один из организаторов «автокады» жаловался в газете, что многие сразу отказывались брать листовки, отворачивались и хмурились. В пустынном переулке его автомобиль был оплеван, а одна пожилая дама стала кричать, что она не позволит портить отношения между Россией и Америкой, и обещала пожаловаться полиции.

Это я прочел уже на причале в свежем утреннем выпуске: вчерашние беснования дали все же материальчик моим американским коллегам! А самим бесноватым сегодня заботливо отвели изрядный загон напротив выхода с причала. Всех прогоняли, а этим — честь и место. Черные зонтики сомкнулись над загоном. Пока там не орут, боятся осипнуть до прихода «Балтики».

Мутный рассвет занимается между тем над Ист-ривер. Проплывает мимо громада плавучего крана, подмигивая красными огоньками. И такие же красные огоньки — на полицейском вертолете. Сизые чайки выныривают на мгновение из тумана и снова растворяются в нем.

Нас, советских, — кучка, затиснутая полицией и международной прессой. Пролет, где опустят трап, взят под прицел сотен объективов, пол скрыт переплетением толстых кабелей и шнуров, тут и там пробуют магнитофоны, телекамеры, ссорятся, карабкаются на ящики, на портативные раздвижные лестницы…

«Балтика» подошла в начале десятого.

Что было дальше?

Решительно ничего такого, что могло бы хоть в какой-то степени оправдать все чрезвычайные приготовления на причале.

По трапу спустились люди. Они не бросали бомб, не размахивали кулаками, не грозили уничтожить Америку. Поеживаясь под дождевыми каплями, главы делегаций спокойно подходили к микрофону.

Их заявления были краткими. Главы делегаций выражали надежду, что придут времена теплых, дружеских отношений между народами, которые они представляют, и народом Соединенных Штатов Америки. Они приветствовали талантливый и миролюбивый американский народ. Они говорили, что приехали в Нью-Йорк с намерением служить доброму делу.

Я не знаю имени чиновника, который, по-видимому, был одним из главных в группе, присланной для встречи. Он слушал, опустив глаза. Возможно, ему было стыдно — я хочу верить, что это было так, — стыдно за полицейское гостеприимство, за мелкую мстительность, за булавочные уколы, недостойные не только великого народа, но даже чиновника, которому поручены обычные нехитрые обязанности официального лица при встрече гостей.

Третий вторник сентября

Генеральная Ассамблея собирается на свои сессии каждую осень. Торжественное открытие происходит обычно в один и тот же день — в третий вторник сентября.

Хорошо прийти пораньше, когда медленно нарастает яркость освещения еще почти пустого зала заседаний. Он торжествен и прост. Нет ни позолоты, ни колонн. В плане зал близок к овалу. Он весь под гигантским сводом, лишь слегка наклонным по краям, у пола, и собранным в вышине куполом, в котором улавливаешь неожиданное сходство с колесом турбины.

С темно-голубых ребер купола льется вниз прожекторный свет. Стены украшают две огромные фрески работы Фернана Леже: свободно-причудливое сочетание грязновато-желтых, небесно-голубых и белых поверхностей с одной стороны, красных, белых, темно-серых — с другой.

Для делегаций — четыре секции чуть изогнутых, очень длинных столов, разделенных проходами. За каждым столом размещается по две делегации — справа и слева. Постоянных мест нет. Перед началом каждой сессии мечут жребий, кому садиться за первый стол в первом ряду. Остальные рассаживаются друг за другом строго по алфавиту.

На XV сессии первое место досталось Бирме. На том же столе, рядом, поставлена табличка Белорусской ССР, следующей по алфавиту. Австрия же и Австралия, которые в алфавитном списке стоят раньше Бирмы, оказались на этот раз за последними столами в последнем ряду: кольцо замкнулось.

Над местами делегатов боковые стены прорезаны застекленными ярусами. Там действуют фоторепортеры, кинохроникеры и операторы телевидения. Их видно, но не слышно: прозрачнейшие стекла, не мешая съемке, скрадывают стрекот и жужжание камер. Журналистам без техники, вроде меня, имеющим на вооружении лишь вечные перья и блокноты, отведен балкон позади мест делегатов.

Полукружье делегатских столов обращено к возвышению, куда ведут четыре ступени. Там трибуна из темного с прожилками камня. «С этой высокой трибуны», — говорят о ней ораторы. Но зрительно она совсем невысока, куда выше ее — облицованный светло-зелеными плитками прямоугольник, прикрывающий стол, за которым всего три кресла. В центре — место председателя Ассамблеи, справа от него — место генерального секретаря, слева — исполнительного помощника генерального секретаря. А над ними, на золотистой стене — эмблема Объединенных Наций: материки земного шара в окаймлении ветвей мирной оливы.

Я десятки раз наблюдал, как незаметно заполняется зал Генеральной Ассамблеи, но впервые видел это в третий вторник сентября 1960 года.

В Нью-Йорк съехалось тогда небывало много глав государств и правительств, и на островке ООН были введены необычные строгости. Туристов не пускали вовсе. Нам выдали по две карточки. Одну — белую, с фотографией, покрытой прозрачной пленкой, чтобы нельзя было заменить ее другим фото. Вторую — серую, по форме напоминающую средневековый рыцарский щит, с печатью департамента полиции. На ней было указано, что обладатель этой карточки может проходить «через полицейские линии и линии огня», но при этом никакой ответственности за его жизнь и здоровье полиция не несет. На обороте были графы: вес, рост, цвет глаз, цвет волос.

Карточки требовалось предъявлять уже на дальних подступах к зданию, куда были стянуты 500 полицейских, 1 ООО детективов и множество федеральных агентов. Всякое движение в этом районе прекратилось — только полицейские машины.

При входе на территорию ООН — не то чтобы обыск, но нечто похожее: смотрели, не оттопыриваются ли карманы, открывали папки, вывинчивали объективы фотоаппаратов. Севшие на места находились под неусыпным наблюдением обычной охраны ООН и хорошо сложенных господ в штатском, которые стояли в проходах спиной к трибуне, не спеша изучая ваши лица.

Около двух тысяч представителей великой армии прессы, не получивших в дополнение к двум карточкам еще и кусочек оранжевого картона, теснились возле телевизионных экранов в холлах и коридорах. Мне повезло — у меня был оранжевый пропуск на балкон прессы, и за два часа до открытия сессии я сел в глубокое кресло первого ряда.

И вот зал стал наполняться. Я думал, что все будет как-то необыкновенно торжественно. Но входили люди, одетые кто как: ни мундиров, ни смокингов, костюмы и серые, и синие, и в легкомысленную клеточку. Входили, осматривались, здоровались, клали портфельчики на столы, болтали, шли курить.

Стали появляться главы делегаций; фотографы, которым до начала заседания разрешают снимать в зале, сломя головы бросались то в один конец зала, то в другой, встречая президентов, премьер-министров, королей. Уже были истрачены километры пленки, а кинокамеры все жужжали и жужжали, заглушая нетерпеливый стук председательского молотка.

Наконец пресса успокоилась.

Председатель по традиции пригласил соблюсти минуту молчания, посвященную размышлению или молитве.

Воцарилась тишина.

Минута на размышление… Пожалуй, для него не грех бы отводить куда больше времени.

«Мы, народы Объединенных Наций, преисполненные решимости избавить грядущие поколения от бедствий войны… проявлять терпимость и жить вместе в мире друг с другом, как добрые соседи…»

Это первые строки Устава ООН. В бомбоубежищах обреченного Берлина еще агонизировал гитлеризм, когда три удара председательского молотка открыли в Сан-Франциско конференцию Объединенных Наций: надо было думать о послевоенной жизни на израненной земле.