Дмитрий Евдокимов - 1612 год

• Название: 1612 год
• Автор: Дмитрий Евдокимов
• Издательство: Астрель, Хранитель, АСТ
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-271-17477-3, 978-5-271-17478-0, 978-5-9762-4025-4, 978-5-9762-4024-7, 978-5-17-045260-6 (Великая судьба России), 978-5-17-045256-9 (Кинороман)

Над историческим романом «1612 год» современный писатель Д. Евдокимов работал почти полвека, начав собирать материалы о «Смутном времени» ещё на студенческой скамье. Много лет автор искал в летописях, в переписке и воспоминаниях современников бесценные крупицы жизни тех лет, чтобы воссоздать образ великого деятеля России, замечательного полководца Дмитрия Пожарского и его боевых соратников.

---

Маржере широко улыбнулся, показав ряд желтоватых, но еще крепких зубов.

— Что, спешишь расплатиться с той паненкой, с которой ведался вчера вечером в стоге сена у трактира? — насмешливо произнес он.

Вся ватага загоготала, а Думбар с показным благочестием сложил ладони под пышным двойным подбородком:

— Видит Бог, я отдал этой прекрасной даме свой последний талер.

И в знак доказательства он снова подбросил пустой кошель.

— Брось трепаться! — воскликнул, хохоча, англичанин Давид Гилберт. — Ты же свой последний талер пропил еще в Ливорно! Так что ничего не досталось бедной шлюхе, кроме твоих пощечин!

Думбар, выпучив глаза, схватился за шпагу:

— Как ты смеешь оскорблять прекрасную даму!

Гилберт в ответ тоже потянул шпагу из ножен.

— А ну прекратите! — прикрикнул на них Маржере. — Вы же знаете, поединки в России строжайше запрещены, даже между иностранцами! Наш дьяк об этом предупреждал еще в Праге, когда подписывали контракт.

— Мы еще не в России, так что я бы успел покрутить этого жирного каплуна на своем вертеле! — проворчал Гилберт, отходя в сторону.

Видно, ландскнехты побаивались своего капитана. Высокого роста, с длинными жилистыми руками, Жак Маржере в остальном, казалось, не выделялся среди своих товарищей. Во всяком случае, по одежде. Тот же испанский вамс[3] из потертого серого бархата, украшенный жестким кружевным воротником, на который падали длинные волосы, широкие, под цвет вамса, штаны, присборенные у колен голубыми лентами, высокие сапоги со шпорами, сверху — темно-синий суконный плащ, подбитый мехом. Однако его лицо, несмотря на легкомысленную, клинышком, бородку и усы а-ля Генрих IV,{7} умело внушать почтение самым отчаянным головам зловещим, если не угрюмым, выражением черных глаз, хищным оскалом зубов из-под длинного орлиного носа. Лоб и левую щеку прорезал глубокий сабельный шрам, который легко багровел, когда капитан начинал сердиться.

Впрочем, капитан, как и всякий вспыльчивый человек, был отходчив. Вот и сейчас его улыбка вновь сделалась добродушной. Он продолжал подтрунивать над Думбаром:

— Должен тебе сказать, Роберт, что мой друг Мишель Монтень, с которым я имел удовольствие сражаться за нашего Генриха Наваррского, писал в своей замечательной книге «Опыты» о таких, как ты, забияках: «Поглядите, из-за какого вздора такой-то вверяет свою честь и самую жизнь своей шпаге или кинжалу; пусть он поведает вам, что повело к этой ссоре; ему не сделать этого, не покрывшись краской стыда, до того все это выеденного яйца не стоит…»

— Я тоже читал Монтеня и восхищаюсь его мудростью! — раздался ломающийся басок подошедшего к ландскнехтам студента Мартина Бера.

— О, наш ученый собрат! — насмешливо произнес Маржере. — Вы и сейчас не расстаетесь с книгой?

— Это тетрадь. Мне ее дал наш юный друг Исаак Масса. Здесь русские слова, которые необходимо выучить в первую очередь, чтобы не оказаться в этой варварской стране подобно немому.

— Похвальное дело, — одобрил Маржере. — Я буду благодарен, если вы и меня обучите этому языку. В каких выражениях русские приветствуют друг друга?

— Челом друже! Здорово шедши? — старательно выговаривал студент, заглядывая в тетрадь.

— А как по-русски «барышня»? — вдруг спросил задремавший было на коне Думбар.

— «Дефка».

— Если я скажу: «Мачка, мне надость дефка!» — меня поймут? — под дружный смех товарищей продолжил Думбар.

— Поймут, но рассердятся. В России не принято в гостях говорить о таких женщинах. И вообще здесь нет публичных домов, — нравоучительно заметил студент.

— А как же быть неженатому мужчине, вроде меня? — возмутился Думбар.

— Поститься, — не без лукавства ответил Бер, фарисейски возведя очи горе.

По мосту, пробуя крепость перекрытий, проскакали вооруженные слуги Власьева, затем, поскрипывая, медленно двинулась и его повозка. Иноземцы заняли место в длинной процессии.

Когда караван проехал приблизительно милю от границы, спутники увидели на высоком холме справа от дорога вооруженный отряд. Маржере невольно взялся за рукоять шпаги, мимоходом глянув на пистолеты, притороченные к седлу: «Не разбойники ли?» — но тут же успокоился, увидев, что русские радостно приветствуют отряд.

— Нас встречают, — шепнул Бер. — Таков обычай.

Повозка остановилась у холма. К ней подскакал всадник и, спешившись, ждал, когда из нее выйдет Власьев. Затем, сняв шлем с высоким шишаком, наклонил голову:

— Поздорову ли ты ехал, Афанасий Иванович?

Власьев вгляделся в лицо встречающего и воскликнул:

— Князь Пожарский? Дмитрий Михайлович? Рад, что над тобой вновь воссияла милость государя.

Упомянув царское имя, дьяк тут же вспомнил о ритуале, не торопясь снял свою высокую шапку. Впрочем, на его бритой голове, которая странно контрастировала с пышной бородой, оказалась еще одна шапка — круглая тафья[4] из бархата. Дьяк степенно поклонился и завел речь в привычном речитативе:

— Здоров ли великий государь царь и великий князь Борис Федорович, всея России самодержец, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, царь Сибирский, государь Псковский, великий князь Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, государь и великий князь Новгорода, низовые земли, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондинский и всея северныя страны повелитель, государь Иверские страны, Карталинских и Грузинских царей и Кабардинские земли, Черкасских и Горских князей и иных многих государств государь и обладатель и прочее.

Князь Пожарский поклонился в ответ:

— Его царское величество Борис Федорович, всея России самодержец и прочее, здоров и прислал меня сюда, чтобы принять тебя, Афанасия Власьева, и вместе с вашими людьми снабдить провиантом, лошадьми и всем необходимым и доставить в Москву.

После того как приличия были соблюдены, дьяк вновь надел свою высокую шапку, а князь — боевой шлем, и беседа потекла более свободно.

— Так, значит, князь Дмитрий, ты снова во дворце?

— Да, вот сподобился царской милости — получил звание стольника.

— А сколько в стряпчих проходил?

— Семь лет.

— Да, да, как же — помню. Ты ведь службу начинал еще при покойном Федоре Иоанновиче…

Князь Дмитрий Пожарский, родившийся в Москве, в вотчинном подворье, что у Сретенских ворот, подобно всем отпрыскам знатных москвичей начал службу во дворце, как только исполнилось ему пятнадцать лет, получив первый придворный чин — «стряпчего со платьицем». Это означало, что каждое утро князь должен был присутствовать при пробуждении и одевании государя.

Был сын Иоанна Грозного тих и незлобив,{8} любил церковное богослужение, за что языкастые москвичи прозвали его «звонарем». Приверженность царя старым обычаям делала одевание его длинной и нудной процедурой. Долго решалось, какого цвета подать шелковую рубашку и парчовые порты. Чаще всего Федор Иоаннович выбирал красный цвет. Затем к рубахе долго примерялись воротники, обшитые жемчугом, называемые «ожерельем». Поверх рубахи надевался ферязь — кафтан, сшитый из атласа, с длинными рукавами, достигавшими пола, и со стоячим воротником, украшенным золотом, серебром и драгоценными каменьями. Он назывался «козырем».

Далее следовал становой кафтан из легкого шелка, без воротника и с короткими рукавами. Сверху кафтана надевался опашень из бархата, обшитый кружевами из жемчуга и драгоценностей. На плечи возлагались золотые бармы[5] в виде широкого откидного воротника. Затем царя обували в сафьяновые, обшитые золотом сапоги и опоясывали широким поясом, разукрашенным самоцветами.

Наконец наступал черед шубы из бобра либо из горностая, покрытой сверху бархатом или парчой. Без шубы царь не выходил из дворца даже в летнее время. На бритую голову царя надевалась сначала бархатная тафья, а поверх — тяжелая шапка Мономаха.

В таком виде царь отправлялся в церковь в сопровождении бояр, ведших его под локотки. Стряпчие могли перевести дух, но ненадолго: ведь по возвращении из церкви царя следовало переодеть к обеду, после трапезы уложить спать, а вечером снова нарядить для выхода в церковь.

Все это было не по нутру юному Дмитрию, с детства мечтавшему о службе на поле брани. И когда начали формировать войско для посылки к южным границам, на так называемую украйну, то есть окраину Российского государства, Пожарский упросил воеводу Бутурлина взять его в поход. Годы, проведенные на границе, сделали его закаленным воином, но мало способствовали продвижению в придворной иерархии.

— Так сколько тебе минуло? — спросил Власьев.

— Двадцать два, — произнес князь, гордо откинув голову.

Своей статью князь напоминал былинных богатырей — высок, широк в плечах, пояс туго обвивает узкую талию. Ярко-голубые глаза смотрят прямо, не моргая, мягкая и пушистая, еще юношеская бородка открывает резко очерченные, полные губы. Шелковая епанча[6] с червчатым[7] отливом, подбитая лисьим мехом и застегнутая у ворота двумя жемчужинами, распахнута, показывая серебристую кольчугу с большой позолоченной бляхой на груди. Наряд богатыря довершали два длинных кинжала за поясом да сабля, висевшая с левого боку.