Игорь Денисенко - Дом

• Название: Дом
• Автор: Игорь Денисенко
• Жанр: Научная Фантастика

Фантастический детектив с множеством героев, не главных, но так или иначе влияющих на события.

Жизнь какая есть. Героев много и все разные по возрасту и характеру.Но в то же время они похожи на ваших соседей и знакомых, на коллег по работе и просто прохожих. И только в критической ситуации они открывают свое истинное лицо. На грани реальностей...

---

Уснул Семен незаметно сам для себя. Вроде только коснулась его спина старенького скрипучего дивана, и он провалился в тяжелый сон. А ведь всего лишь собирался дать отдых уставшей спине минут на пять, даже кисточку не оставил на мольберте, а держал в руке. И на тебе…

Его шатало из стороны в сторону. Первая мысль была, что это опять шатается дом, зависший в необозримой пустоте. Но он был не дома. Он шел по какой-то улице, задворками сознания отмечая кусты и вечно полные мусорные баки. Тусклый фонарь, стыдливо стоял в сторонке от баков, и освещал эту картину. Значит, справа должен быть его дом, третий подъезд от угла. От баков несло пропавшими арбузными корками и еще какой-то тухлятиной. От этого запаха Семена замутило. Он пытался опереться на кусты, растущие у дома, но они его веса не выдержали и он упал, царапая лицо об ветки. Зря мы «Таласом» после водки догонялись, запоздало подумал Пихтов, исторгая из себя рвотный комок. Фу! Как хреново! Сейчас надо встать, скомандовал себе Семен, и стал подниматься, обдирая в кровь руки. Мелкие колючки шиповника впивались в руки, но боль была легкой, притупленной. Как будто это все происходило не с ним, болело не у него, а у кого-то другого. Он просто временно поселился в теле этого другого и поэтому чувствует то, что чувствует это тело.

Рывком открыл дверь и проник в темное чрево подъезда. Тугая пружина злорадно скрипнула за спиной и впечатала ручкой ему в поясницу. Темно, как у негра в жопе, отметил Семен, пытаясь нащупать ступеньки. И почему так говорят? Там кто-то был? Это со слов очевидцев? Или все-таки это умозрительное заключение? Правильнее было бы наш подъезд назвать «Черным квадратом» Казимира Малевича. Такой же беспросветно черный, и живут тут одни алкаши, синюшники. Для которых искусство — это мраморная голая баба с большими сиськами, а остальное они не понимают. Так….Тут главное не сбиться со счета, чтобы найти свой этаж.

— Двадцать три, два. цать четыре, …, - шептал Семен, тяжело опираясь на ступеньки, и держась обеими руками за перила.

— Двадцать шесть, …блядь! Опять какая-то сволочь на перила харкнула!

Надо будет набить Витьке морду. Знаю, что не он! — объяснил кому-то невидимому Семен, — Так дружки его! Водит всякий сброд.

— Тридцать шесть…Все, пришел.

Семен громко постучал в дверь. Дверь на его удивление быстро открылась. На пороге стоял Вовка Шмидт.

— Тебе чего? — спросил Вовка с совершенно не заспанными глазами, словно всю ночь тут в прихожей сидел и ждал, когда Пихтов постучит. — Домой? Ты ниже живешь.

Не в силах ответить, Семен махнул рукой, словно отгоняя видение Вовки, и стал спускаться. Его разбирало зло и досада. Обидно было, что Шмидт смотрел на него как на бомжару. А он не бомж, он художник, у него может быть душа болит, за мир этот. Мир пакостный, злой, и несправедливый. Он же полон чувств, знаний и талантов, как никто в этом подъезде! А Вовка видит в нем только алкаша…Обидно. Вот вернуться сейчас к Вовке и растолковать, что он не прав, что не такой Семен как все. Посидеть с ним по-человечески, принять по стопочке, и Шмидт сразу поймет, какой гениальный у него сосед. Эта здравая мысль так увлекла Семена, что он не заметил, как опять оказался на первом этаже у подъездной двери. Тут он опомнился, развернулся, и опять принялся считать ступеньки.

— Бум! Бум! Бум! — постучался Семен в надежде разбудить жену, поскольку в такой темноте вставить ключ в замочную скважину было делом фантастическим.

Дверь открылась тут же. И на пороге опять стоял Вовка Шмидт, в спортивном трико и тапочках на босу ногу.

— Какого хрена ты у меня дома делаешь? — зло осведомился Семен, неведомо почему, испытывающий сильное желание врезать Шмидту по сопатке. И тут его сознание совершенно поплыло…И картинка сна расплылась, словно акварель, на которую заморосил мелкий противный дождик, но какие-то детали еще можно было разглядеть…

Неизвестно каким образом Семен очутился в квартире. В следующий момент он осознал себя на родной кухне, а рядом была жена. Саму жену он не видел, но укором совести ощущал ее присутствие…Вот она, где-то слева стоит в ночнушке и бигудях, и молча смотрит на пьяного Семена.

— ….что я не имею право выпить? — возразил он укору совести. И далее Семен объяснял совести, что выпил, потому как все пили, обмывали продажу картин. Местную картинную галерею, посетил какой-то немец, и купил девять понравившихся ему картин. Ну, консул посольства…купил, конечно, пейзаж Василия Ивановича, ты же знаешь у Толчина, есть приличные пейзажи…Ну, ты знаешь…Некоторые его даже путают с Левитаном. Но великий русский художник Левитан родился в бедной еврейской семье, поэтому нашему, целиком русскому Толчину, он не конкурент…тем более он давно покойник. Фу, как нехорошо получилось…с Василием. Потом немец купил какие-то цветочки Гончаренко, честно говоря, ее натюрморты только чего-то и стоят…Остальная абстракция, где она себя любимую рисует в полете с Марком Шагалом, бред в чистом виде. Ралиной Ленки купил цветочки, Омарова коняшек, у дальтоника пару картин взял…Виктюка «зеленые камни» …Впрочем, у Виктюка все зеленое…Зеленая девка идет по зеленому полю, и смотрит зелеными глазами на зеленое небо. Художник он конечно хороший, мастер, и эти его зеленые камни и зеленое небо смотрятся вполне гармонично, хотя в целом тоска зеленая…И наконец посол Германии купил Семена картину, его «Уходящую»…Ничего особенного в его картине не было. Она была из серии городской пейзаж. Зимняя улочка между серых панельных домов, по которой идет женщина в черном драповом пальто, черных сапогах на шпильках, на голове норковый берет, и маленькая черная сумочка на плече. Точеная черная фигурка отвернулась от зрителя и уходит. Практически, черный, плоский силуэт…Но в этом вот ее порывистом движении, в изгибе бедер, и тонкой талии, в этом жесте…,как она придерживает рукой поднятый воротник пальто, поскольку к ночи мороз крепчал. Было понятно, что она уходит навсегда, и горячие слезы текут по ее холодному лицу, невидимому посторонним. И голые черные ветви от придорожных кустов, протягиваются к ней в немой мольбе: Остановись! Прости! Останься! А суровое закатное небо с оттенком краплака говорит о том, что скоро наступит ночь. И ничего кроме ночи не будет. Одна сплошная, непроглядная чернота….смерть, пустота….

Семену вдруг стало жаль своей картины, попавшей в чужие руки. Ведь покупатель, тот….чужой немец, он понятие не имел о сути картины, для него она всего лишь незатейливый пейзаж. Пихтову нестерпимо захотелось вернуть свою картину, он почувствовал, что с её утратой произойдет нечто действительно необратимо страшное. Тоска ржавой ножовкой полоснула по сердцу, и Семен заплакал.

И остро ощутил свое одиночество…Никто не понимал его в этом мире, никто.

Далее изображение на картинке сна окончательно размылось слезами Семена.

— Как мне это все надоело…, - сказала жена, и добавила, еще что-то. И тут закрутилось.

Деньги веером полетели ей в лицо. Он помнит, как ассигнации вдруг стали твердыми от его злости и должны были рассечь кожу жены, как бритвенные лезвия, но под её взглядом смялись как простые бумажки и рассыпались по кухне с шорохом осенних листьев. Бранные слова сорвались с губ и засверкали как шпажные клинки на дуэли. Слова напрасные, неправильные, лживые, но в них была часть правды, которую знали оба, и поэтому ранили они не хуже клинков, поскольку никто из двоих и не думал защищаться, а лишь нападал и разил прямо в сердце. Семен сознавал правоту жены, он больной…Душевно больной. Да, это его болезнь неизлечима, и пьянство только усугубляет болезнь. Это его проклятие, но это и его дар. Потому, что картины он пишет не руками, не красками, а своей больной душой. Именно этим они ценны, что написаны кровью его сердца. Когда-то ему очень импонировали картины Ренуара, пока однажды он не прочитал высказывание Огюста, что он пишет картины своим членом…Брезгливость и отвращение, испытанные Семеном, навсегда отвернули его от Ренуара. Он поставил на нем жирный крест, как некогда на эпатажном Сальвадоре Дали.

Поединок с женой так быстро начавшийся, внезапно закончился. Были сказаны какие-то слова, важные слова, страшные, после которых нельзя будет жить по-прежнему, поскольку они сжигали все мосты, и все пути к примирению. Уже много лет Семен Пихтов пытался вспомнить эти слова, и не мог. Он давно не употреблял алкоголь, но память упорно не желала возвращаться. Ему стали сниться кошмары, где он раз за разом переживал эту ночь, когда был отвратительно пьяный. Теперь пьянство было для него кошмаром. А ведь раньше он считал кошмаром — явление во сне нечистой силы и всяческих монстров. Но монстр отошли в детство, монстром он был сам — пьяным, вонючим, грязным, слюнявым. Семен содрогался во сне от отвращения к самому себе и боялся, что этот сон может повториться в действительности. И все же смотрел каждый раз сон до конца в надежде узнать те роковые слова. Ведь это была последняя ночь, когда она у него была жена и дочь. Утро Семена Пихтова встретило страшной головной болью и совершенным одиночеством.