Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1960 год

• Название: Журнал «Вокруг Света» №05 за 1960 год
• Автор: Вокруг Света
• Жанр: Периодические издания

---

Когда я просыпаюсь утром в воскресенье, идет чудесный дождь: крупные прозрачные капли падают на горячую мостовую и тут же, шипя, испаряются. А когда дождь проходит, карнавальное веселье вспыхивает с новой силой, словно вышедшая из берегов река, — все гремит, грохочет, шумит, и так продолжается без перерыва трое суток.

Улицы, еще сверкающие дождем, тотчас заполняются шумной, буйно веселящейся толпой, которая движется в двух противоположных направлениях: два человеческих потока стремительно текут под ритмический грохот самых невообразимых барабанов и прочих ударных инструментов: это жестянки, глиняные горшки с отверстием, затянутым кожей, железные круги от конфорок, велосипедные звонки, бубенчики для скота, деревянные бруски, которыми ударяют друг о друга, словно цимбалами. В этом общем круговороте толпы людей разбиваются на отдельные группы и, спаянные карнавальным экстазом, заводят хороводы, подпевая сами себе хриплыми натруженными голосами.

И без того темные лица мажут дегтем или сажей, совершенно черные лица белят известью, а глаза обводят кроваво-красной краской. Всюду мелькают маски с длинными носами, похожими на птичий клюв, или красными хоботами.

Медленно едут грузовики, празднично украшенные листвой и разноцветной бумагой; одни грузовики везут пестрые букеты женщин, другие устланы зеленью, словно птичьи гнезда, и в них сидят молодые девушки, напоминая пищащих птенцов.

Тысячами, десятками и сотнями тысяч идут люди из переулков и пригородов, негры, мулаты, метисы; они неутомимо движутся через весь город, словно победоносные войска, — единая бесконечная лента людей, протянувшаяся из улицы в улицу.

Все те же люди проходят мимо вас день за днем, ночь за ночью, без перерыва, без отдыха, без пищи и сна. Они лишь становятся все более шумными и веселыми, но в их движениях уже чувствуется усталость. Танцор делает лишь несколько па, и ноги у него подкашиваются, он шатается из стороны в сторону и снова идет дальше. На лицах появляется какое-то окаменевшее, отсутствующее выражение самозабвенного восторга, глаза стекленеют. Голоса охрипли, одежда разорвана, краска на лицах стерлась. Они выкладывают последние силы, словно желая успеть пережить и перечувствовать все до конца, ничего не упустив.

Глядя на карнавал, вы остро ощущаете огромную силу, таящуюся в народе, ощущаете ее могучее кипение, могучий напор на сдерживающие ее плотины. Но эта сила подавлена, скована и направлена по другому руслу, которое называется карнавальным шествием.

Край засухи

Весь северо-восточный район страны, южная граница которого проходит по реке Сан-Франсиску, а западная — по реке Парнаиба, является краем засухи. Дожди идут лишь на побережье в узкой полосе шириной в несколько миль, а дальше начинается каатинга, сухой лес, где нередко за несколько лет не выпадает ни одной капли дождя.

В этом краю текут «реки, что выпивают сами себя», реки без устья и определенного направления — просто лужи мертвой воды, которая медленно течет неизвестно куда, застаивается и, наконец, испаряется под палящими лучами солнца.

Мертвые деревья стоят завернутые в сплошной зеленый покров из растений-паразитов, словно гигантские мумии, а их стволы так и кишат насекомыми, гудя как телеграфные столбы. Патетически изогнутые ветви увиты мхом, словно траурным крепом, а иногда они блестят своей наготой, будто полированная слоновая кость.

Долгие месяцы и даже годы стоит засуха, и лес постепенно превращается в засыпанное пылью и прахом кладбище скелетов. Пыль, сухая и легкая, как мука, покрывает все. Вспорхнет птица с дерева, оно тотчас же начинает дымиться. Проползет змея, от земли поднимается полоска пыли.

Здесь проходит граница между диким о sertão (порт. — пустошь, неосвоенные земли) и возделываемыми землями. На равнине пасется скот, там и сям разбросаны лоскутки полей, засеянных кукурузой, маниоком, хлопком. Здесь живут скотоводы: они всегда верхом, эти рыцари печального образа, и одеты в старые пропыленные насквозь куртки из кожи, похожие на латы.

Житель этой пустоши мало думает о своей внешности и гордой осанке; скорее наоборот, он предпочитает иметь самый неприглядный и несчастный вид. Однако он отнюдь не отличается покорным и смиренным нравом; это суровый и сухой человек, необычайно выносливый, жесткий, как жила, а иногда еще и фанатик, горящий скрытым внутренним огнем. Сгорбившись и сжавшись, сидит он на своей лошади, все мышцы расслаблены, словно он экономит силы, лицо под шляпой со свисающими вниз полями кажется помятым, а в глазах, где-то глубоко-глубоко, то и дело вспыхивает пламя.

Случается, что в короткие периоды дождей, в эти дни мимолетного зеленого счастья, он поет возле своего стада, но это не ликующая песнь радости, а грустный заунывный стон о том, что было вчера и что будет завтра.

Некоторые деревья, не желая погибать, стелются по земле, врастают в почву и становятся подземными, чтобы вновь воскреснуть и одеться зеленью, когда опять пойдет дождь. К домам, где еще живут люди, со всех сторон сползаются гремучие змеи, более опасные и более нахальные, чем когда бы то ни было.

По ночам сюда слетаются стаи летучих мышей; они влетают в окна, набрасываются на спящих, нередко загрызают насмерть маленьких детей.

И вот тогда житель пустоши уходит из этого ада; вместе со всей семьей, верхом или пешком, он пускается в путь. По дороге он встречает своих товарищей по несчастью, таких же беженцев, как он. Их становится все больше и больше, и скоро уже целые толпы людей, гонимых голодом, жаждой и лишениями, двигаются все дальше и дальше к морю или берегам больших рек.

Они скопляются сотнями и тысячами на железнодорожных станциях и речных пристанях, чтобы переселиться туда, где они смогут работать, есть и пить.

Одни оседают в городах или на плантациях и остаются здесь навсегда. Другие, более беспокойные, все бродят и бродят по дорогам, перебиваются случайной работой, страшно тоскуют по родному краю, пусть суровому и пустынному, и рано или поздно возвращаются туда, как только до них доходят слухи о дожде.

Этот дикий край — удивительная фантастическая страна; она то задыхается от засухи, то бурно расцветает, захваченная бешеным ритмом нечеловеческих страстей. Это страна фанатиков и мечтателей, где воздушные замки выступают в редком сочетании с самой грубой и жестокой действительностью. Уже несколько столетий сюда уходят жители перенаселенного побережья — эти вечные бродяги и искатели приключений.

Эти фанатики невольно оказались пионерами освоения дикого пустынного края. Проложенные ими тропки стали дорогами, а временные лагеря — городами и селениями. Здесь есть районы, где они вырубали лестницы в горах, на обрывах строили города, а горные вершины увенчивали часовнями и храмами, белеющими на фоне облаков.

Рисунки Г. Филипповского

Загадки древних рисунков

Это было несколько лет назад, когда я работал над фильмом о горном Алтае. В те дни мой киноаппарат не знал отдыха. Он снимал смелых охотников, идущих на медведя, заботливых пастухов, спасающих ягнят и овец от волков, трудолюбивых доярок, которые ухаживают за полудикими сарлычками... О сегодняшних делах Алтая можно было рассказывать без конца.

Но меня в то же время занимала еще одна тема: мне хотелось показать, что некоторые охотничьи и животноводческие навыки алтайцев имеют тысячелетнюю историю.

Я знал о рисунках, оставленных первобытным человеком в пещерах Западной Европы, в ущельях Средней Азии. А что, если я найду такие, рисунки и на Алтае? Это, пожалуй, будет самый лучший способ воспроизвести на экране далекое прошлое народа.

Однако научных трудов по географии и истории края у меня не было под рукой, а в музее сведений о рисунках я почти не нашел. Тогда я стал расспрашивать всех, с кем приходилось встречаться: шоферов, милиционеров, журналистов, учителей, врачей, пастухов, охотников.

И, вот, наконец, я напал на след-Селение Дьячы-Дьёл, куда мы — я и мой помощник Петя — добрались по гладкой ленточке Чуйского тракта, лежит в глубине горной страны. Вдоль длинной улицы селения стоят домики самые обычные — с окнами, дверьми и печными трубами, а сзади них, во дворах, приютились аилы — шалаши из шестов, крытые корой, с дымовыми отверстиями наверху; аилы — любимые жилища стариков, которые так и не привыкли к домам.

Улицу замыкает светлое здание школы. Молодой учитель гостеприимно предложил поселиться в его домике и обещал помочь в розысках Бичиг-Ту — «писаной скалы» («бичиг» — по-алтайски рисунок, «ту» — скала), о которой я узнал от одного врача, алтайца по происхождению.

На следующее утро, когда мы в сопровождении шумных школьников тронулись в путь, резко переменилась погода. Лето на несколько часов превратилось в зиму, закружились в воздухе снежинки. Это обычное явление в горах — закурилась какая-нибудь покрытая вечным снегом вершина. Я не знал, что скоро буду безмерно рад этому снегу, а пока с завистью поглядывал на теплые шапки ребят, сшитые из полосок рыжего меха и черных лапок лисиц. С шапок свисали цветные шнурки с кисточками на конце. Они весело болтались на ходу.