Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1960 год

• Название: Журнал «Вокруг Света» №05 за 1960 год
• Автор: Вокруг Света
• Жанр: Периодические издания

---

«Немедленно свяжитесь с бортом 31408, находящимся оперативной точке, — читает Прошутинский. — Срочно отправьте борт для транспортировки тяжело больного охотника близ устья реки Чиркуо. Точные координаты местонахождения больного получить местных жителей».

Начальник аэродрома берет микрофон: — Плоское! Взлет задерживаю. Примешь срочную телеграмму.

Начальник порта сбегает по лестнице — она отвесна, как трап на корабле, — и, торопясь, заводит свой старенький «Иж», чтобы отвезти телеграмму пилоту.

— Ваш взлет зафиксирован в одиннадцать тридцать пять.

Прошутинский выключает передатчик и спускается к метеорологам. Начальник станции, молодой якут в темно-синем кителе, отрывается от карты, на которой цифрами и волнистыми линиями изобар обозначены зреющие дожди и ветры. Осень — пора неустойчивая.

— Что у нас на завтра?

— Теплый фронт от Красноярска подойдет к Брбогачену рано утром, ухудшение видимости, ветер до восьми баллов, временами дождь.

Прошутинский прикидывает: через два с половиной часа «Як» Плоскова прилетит на «оперативную точку», где находится вертолет Касьяненко. Приняв задание, вертолет отправится в Наканно — это два часа лета. Там заправка. Итак, Касьяненко сможет выйти из Наканно к устью Чиркуо в шестнадцать тридцать. Сумерки наступают в девятнадцать. Пожалуй, не успеет. Если же Касьяненко понадеется на утро, то его задержит непогода.

Прошутинский нервно крутит ручку телефона.

— Райздрав? Я насчет больного охотника. На всякий случай сообщите в Наканно, пусть медсестра выедет к охотнику на оленях.

V

Полдень. «Оперативная точка». Наканно

Геологи провожали вертолет, обступив его кольцом; придерживали войлочные шляпы с вуалью антимоскитной сетки.

Механик Бахарев плотно прикрыл металлическую дверь вертолета и, поднявшись по лесенке в кабину, примостился позади летчиков на свое шаткое сиденье — ремень, протянутый от стойки к стойке. Как на качелях.

Касьяненко, командир машины, уже запустил мотор и включил трансмиссию; стоял оглушающий треск. Бахарев надел наушники и приладил к шее, у подбородка, легкий ларингофон в чехле.

Он видел только широкую спину командира, которую обтягивала лоснящаяся кожаная куртка. Касьяненко чуть двинул плечом, потянув рукоятку общего шага винта. Механик ощутил, как возросла тяжесть его тела. Вертолет начал подъем.

В выпуклом плексигласовом окне кабины Бахарев увидел зеленые палатки геологов. Вертолет набирал высоту и увеличивал скорость. Второй пилот Ясаков, пригнувшись, следил за приборами. Его русые волосы, выбившиеся из-под ободка наушников, стояли торчком. Солнце золотило их. Касьяненко выводил машину к Тунгуске. — Успеем, Володя? — слова Бахарева по проводам побежали в наушники первого пилота.

— Посмотрим, — ответил Касьяненко.

Он не любил поспешных выводов.

— Главное — заправка, — сказал Ясаков. — Час ухлопаем. Каждое ведерочко процеди!

Механик поудобнее устроился на своем покачивающемся сиденье. Бахарев любил летать с Касьяненко: прекрасный пилот. Может быть, чересчур сдержан. Ни лишнего движения, ни лишнего слова. Вечно в командировках. По дому скучает. Никому и никогда он об этом не говорит, но Бахарев знает командира. Как только Касьяненко начнет мурлыкать свою любимую «Бодайбинку», значит заскучал. Лежат они где-нибудь у геологов в палатках и вдруг слышат: «А наутро быстрые олени унесут тебя в неведомую даль; уезжала ты одна по Лене, увозила радость и печаль». Славная песня, сибирская, простая.

Вертолет ударился в облако, потом, чуть накренившись, подхваченный нисходящим потоком воздуха, стал терять высоту. Касьяненко осторожно выровнял машину.

— Бахарев! Ты что, уснул?

Под вертолетом поблескивала холодная Тунгуска. Погода ухудшалась. Стройные шеренги облаков стремительно атаковали вертолет. От них тянулись сизые клочья. Когда машина проходила под облаками, в кабине ощущалось их холодное, влажное дыхание.

Стрелка летных часов показывала четыре часа. Касьяненко повел вертолет на снижение. За невысоким темным хребтом — Наканно.

В доме у заведующего красным чумом Лени Монахова гости — Миша Путугир, двадцатисемилетний преподаватель школы-интерната, и медсестра сельской больницы Валя Березина, круглолицая, застенчивая: скажет слово, и щеки пунцовеют.

Хозяин угощает приятелей крепким чаем, уликтой — сушеным протертым мясом лося, приправленным медвежьим салом. Голубичное сало, самое ароматное и нежное. Монахов сам стрелял зверя, и чудесным, редким оказался зверь — любителем голубики. Кедровый и муравьиный медведи — те хуже, знаток это понимает.

— Хорошая уликта, — хвалит хозяина Миша.— Очень хорошая. Мы эту уликту с собой в дорогу возьмем. Она что консервы.

— Отчего не взять? — соглашается Леонид.

Он, как и его друг, избегает разговоров о нелегком путешествии в тайгу. Что толку в обсуждениях? Надо пройти — и все тут.

Но Валя Березина живет в Наканно без году неделю, она не знает местных обычаев и традиций, сдержанность собеседников ей непонятна, кроме того, ее слишком тревожит мысль о дальней дороге, безлюдной тайге.

— Хоть бы вертолет прилетел... — говорит она, конфузясь. — Я ведь на оленях никогда не ездила.

— Ты оленя не бойся, — успокаивает учитель. — Олень смирный. Аптечку-то собрала?

— Собрала.

— Ничего, дед у меня крепкий, — говорит заведующий красным чумом. — Правильный старик.

Где-то далеко за Тунгуской возникает неясный гул. Он усиливается, и стекла окон отвечают ему дребезжащим отзвуком. Все трое — и хозяин и гости — не раз летали на «Яках» и «Антонах», но этот стрекочущий,— громкий и назойливый звук не похож на гудение их моторов. Путугир бросается к окну. Тень огромной машины проносится по улице.

— Вертолет! — кричит Михаил. — Бегом на поле!

Бахарев увидел у вертолета восторженную, галдящую толпу ребятишек. Воспитанники северного интерната глядели на механика десятками пар черных любопытных глаз.

— Вот тебе помощники, — крикнул сверху, из кабины, Касьяненко. — Будут бензин носить.

Оставив второго пилота и механика у машины, Касьяненко отправился на метеостанцию. Заведующую станцией Фаркову командир застал на площадке, у флюгерной мачты.

Флюгарка, жестяная доска, была сдвинута ветром к цифре «пять». Пять баллов.

— Вон Дага, — Фаркова указала на дальнюю сопку, торчащую из тайги, словно нос тонущего корабля. — Уже в дымке. Тут телеграмма для вас из Ербогачена была. Теплый фронт подходит.

Касьяненко огляделся. Низкие облака плыли над поселком. Тусклое солнце освещало дощатые крыши; ветер срывал дымки из труб и нес их за Тунгуску, рассеивая в воздухе. Теплом, уютом веяло от этих крыш и труб. Остаться?

Его никто не осудит, если он решит отложить полет. Погода ухудшалась, светлого времени оставалось мало, а ночная посадка здесь невозможна. Скажут, он правильно решил. Летчики оценят его рассудительность. Но никогда они не пожмут его руку с такой сердечностью, радушием, как раньше, когда они приветствовали своего «Касьяныча», возвращавшегося из очередной командировки в таежные тылы.

Оставшись, он не нарушил бы ни инструкций, ни предписаний, советующих быть расчетливым и осторожным, но он нарушил бы неписаный и святой закон взаимопомощи. Во имя этого закона утлые суда, получив сигнал «SOS», в бурю и метель идут спасать погибающих, хотя никто не гарантирует им удачу и собственное спасение, во имя этого закона человек бросается в горящий дом, чтобы вынести из него больного...

Ясаков и Бахарев ждали его у вертолета. Механик вытирал ветошью залитые бензином руки. Лицо его блестело от пота.

Касьяненко оглядел любопытных, собравшихся у машины.

— Кто из вас знает, где больной охотник?

Рослый смуглый парень протиснулся сквозь толпу:

— Заведующий красным чумом Монахов.

— Мне бы кого постарше, — сказал командир.— Не прогулка.

— Это его дедушка, больной-то, — подсказали из толпы. — Василию Прокопьичу Ленька-то, однако, родной внук. Пускай старается для деда, товарищ летчик.

— Ладно, залезай, парень, — сказал Касьяненко.

Леонид лег на пол и приник глазами к плексигласовому окну в люльке, выступающей в днище вертолета. Он видел траву, желтую, уже прибитую морозами, потом трава стала уходить от него, и вот это уже не трава, а березки, растущие у посадочной площадки, и через несколько секунд все Наканно поместилось в окне.

Лес качнулся, встал косым гребнем — вертолет, поворачивая, ложился на курс, и внизу поплыли сопки, озера, болота; упавшие, разбросанные, как спички, березки; какие-то реки с замысловатыми мегами (Мег — речной мыс (местное).) . Исчезли знакомые приметы — за ломанные деревья, расщепленные стволы сосен, зеленоватые, причудливые, неповторимые в своем облике нагромождения камней на берегах рек. Монахов не узнавал исхоженной им тайги. Под ним была тайга мертвая, лишенная звуков, запахов, лишенная движения, лишенная ощутимого на земле тока жизни — он не понимал ее, он глядел на нее с удивлением. Ему никогда не приходилось, как геологам или летчикам, изучать землю по карте, и теперь ее обобщенное, точно нарисованное по масштабу изображение никак не совмещалось с его представлением о тропинках, деревьях, сопках, ручьях, из которых и слагалась тайга.