Рудольф Ольшевский - Йося

• Название: Йося
• Автор: Рудольф Ольшевский
• Жанр: Русская классическая проза

---

-- Сева, у меня язык не повернется.

-- Что пить не повернется или назвать мордой.

-- И то, и другое.

-- Ну вот. А расхвастался. Мы, мы. Мы -- сионисты.

-- Ой что вы, Сева? Это не мы. Это другие лица еврейской национальности.

Йося нарочно говорил громко, чтобы его слышал пограничник Вася, у которого была страсть чинить моторы. Вот и сейчас, исправив движок нашей плоскодонки, он вытирал руки паклей. Йося любил заигрывать с властью, которую на лодочной станции представлял сейчас погранец.

-- А знаете, молодой человек, что у чекиста всегда должны быть чистыми руки...

-- Знаю, знаю, -- заулыбался Вася и побежал к воде, чтобы смыть мазут, не дослушав, что там еще говорил Дзержинский о голове и сердце чекиста.

А через день в пять часов утра мы уже были в море. Пограничник хорошо починил мотор, плоскодонка летела, как Летучий голландец мимо Аркадии, потом мимо шестнадцатой станции Большого фонтана, затем мимо Люстдорфа и Дачи Ковалевского. Небо было густо-голубым и сливалось с морем. На горизонте плыли розовые облака.

-- Если небо красно к вечеру, -- сказал дядя Сева, -- моряку бояться нечего. Если красно поутру -- моряку не по нутру.

-- А как нам сейчас, по нутру или нет? -- спросил Йося.

-- Ты что, дальтоник? -- показал дядя Сева на розовые облака.

-- А что уже нельзя и спросить? Меня интересует знать, что по этому поводу думаете вы.

-- Я думаю, пора глушить мотор и бросать якорь.

Якорь полетел за борт, увлекая за собой длинный канат. В воде он темнел и был похож на ныряющую вглубь змею.

-- Ничего себе глубина, -- удивился я.

-- Восемь футов будет? -- спросил Йося.

-- Семь сорок, -- улыбнулся дядя Сева.

-- А вы тоже антисемит, -- обрадовался Йося.

-- А как же, спаиваю лицо еврейской национальности. Геволт! Мировой заговор. Кстати, опусти водку за борт, поглубже.

-- В каком смысле? -- испугался Йося.

-- В смысле нужно ее охладить.

Сомневаясь в том, что поступает правильно, Йося, поглядывая на дядю Севу, стал опускать кошелку за борт. К ручкам сетки, в которой поблескивали бутылка водки и несколько склянок ситро, был привязан шпагат.

-- Смелей, смелей! -- подбадривал дядя Сева. Когда же бутылки опустились на приличную глубину, он сказал, -- Все, теперь стоп, вяжи конец к уключине.

-- Чей? -- спросил Йося, и все рассмеялись.

-- А ты еще и шутник. Давай сюда веревку.

-- И все-таки, зачем мы это сделали? -- подумав немного, спросил Йося. -- Что, якоря не хватает?

-- Там холодильник. -- Показал вниз дядя Сева. -- Постоянная температура восемь градусов. Ты же любишь холодную водку.

А мы уже размотали удочки, закинули лески, и начался клев. Скумбрия на вид, хотя и умная рыбешка, в отличии от пучеглазого бычка, всегда плывущего с открытым ртом, будто у него полипы, когда ее ловишь, оказывается дура-дурой. Ей даже рачка для приманки не надо. Она клюет на пустую блесну. Как дикарь, меняющий на зеркальце слиток золота. Увидит блестящий крючок -и хвать его. Только забросишь леску, как пять-шесть отливающих сталью рыбех уже трепещутся на разных глубинах. Тащи, снимай и бросай в лодку свой серебряный улов. А когда снимаешь скумбрию с крючка, она, будто здоровается с тобой за руку -- здрасти, я ваша тетя.

Йося бегает от удочки к удочке, снимает с крючков рыбу. Глаза у него горят. Руки в крови. Он сыплет поговорками, отдаленно связанными с ситуацией.

-- Без труда не выловишь рыбку из пруда... Рыбак рыбака видит издалека... На безрачьи и рыба раком станет.. Ловись рыбка большая и маленькая... А то и просто выкрикивает слова, которые в его мозгу ассоциируют с рыбой: Риббентроп! -- кричит он, снимая с крючка скумбрию покрупнее.

А солнце уже начинает шпарить во всю. Оно тоже вроде входит в азарт.

-- Аврал! -- кричит дядя Сева. -- Пора искупаться и перекусить. Ребята в воду. Йося, доставай продукт.

Мы сматываем удочки, лодку покачивает, по днищу ходит туда-сюда, лаская ноги, теплая вода с гладкой, как березовая кора, скумбрией.

Стараясь не потерять равновесие, Йося тянет бутылки. Лицо его озабоченно -- а вдруг наши запасы склевала буржуазная акула или выпил водку из горлышка случайно оказавшийся в этих местах водолаз. Возможно чей-то шпион.

-- Есть!!! -- радостно на все побережье орет он, увидев в воде бутылки.

-- Ура! -- подхватываем мы.

И прыгаем в воду, теряя ощущение того, что тело наше ограничено размерами. Мы становимся огромной, тугой, зеленой и солоноватой водой, которая медленно поднимается в небо, а потом так же медленно опускается вместе с лодкой, вцепившейся в нее якорной веревкой.

Дядя Сева расстилает на корме газету. Кладет на нее помидоры, которые только что появились на Привозе, нарезает малосольную скумбрийку прошлого улова. Другим ножом режет хлеб, упираясь буханкой в грудь. Эту работу он не доверяет никому. Он делает ее медленно и подробно.

-- Мы будем кушать прямо с газеты "Правда"? -- спрашивает Йося.

-- Ну да, а что? -- поднимает голову дядя Сева.

-- С "Правды" я не буду. С "Правды" -- я объявляю голодовку.

-- Что же делать? "Дэйли воркер" я не выписываю.

Дядя Сева роется в сумке. Он находит в ней клочок "Новостей спорта" и расстилает его рядом на корме, затем перекладывает сюда пару помидор, кусок рыбы, хлеб.

-- Так пойдет? -- спрашивает он Йосю. Тот кивает головой. Открываются запотевшие бутылки. В четыре граненных стакана наливается по пять капель водки, в два -- по сто граммов. Столько лет миновало с тех пор, а я не помню ничего вкуснее, чем те десять граммов ледяного огня, кусок скумбрии, который еще пахнул морем и помидора, красного, как солнце, каким оно будет вечером, когда мы вернемся к нашему причалу.

Йося сильно морщится, но пьет до конца свою порцию.

-- Есть таки за что ненавидеть этих сионистов, -- говорит он, кусая помидор, -- заставляют пить такую гадость целый народ.

Мы смеемся. Он тоже. Затем он лезет в свою потертую клеенчатую сумочку и достает транзистор. Целый день на пляже он слушает революционные песни и последние известия, будто, кроме этого, нет других трансляций. Но сегодня его приемник молчит, словно он объявил забастовку, как английские шахтеры.

Йося удивлен этим молчанием. У него вытягивается вперед нос, будто таким образом он собирается удлинить антенну. Молчат наши станции, перестали клеветать и мерзавцы из-за рубежа.

И вдруг дядя Сева догадывается в чем дело.

-- А, -- говорит он, -- так ведь мы стоим на траверзе размагничиванья судов. Конечно же здесь ликвидируются все волны, в том числе и радио.

Йося не очень-то понимает, что все это значит, но на всякий случай уточняет:

-- Сева, а если мы захотим что-нибудь передать отсюда, нас услышат?

-- Ага ! Так ты, выходит тот самый шпион, которого рисовал? Ну, нарисуй себя. Это будет называться автопортрет английского шпиона. Где у тебя рация? А притворялся пролетарием всех стран.

-- Тссс! -- прижал Йося указательный палец к губам и лег на дно лодки.

Я пытаюсь его поднять, думая, что он окосел.

-- Не трогай меня, я хочу быть ниже уровня моря. Тут, наверное, этого траверза еще больше. Слушай меня внимательно, Сева. И вы, пацаны, тоже.

Еще больше выпученные от водки, глаза его сделались значительными. Он выдвинул вперед подбородок и чуть не достал нижней губой кончика носа.

-- Сейчас я вам открою государственную тайну. Сева, у меня в зубе передатчик. Я постоянно что-то передаю. А приемник, знаешь, где находится приемник?

-- Наверное в заднице. -- Предполагает дядя Сева, продолжая жевать.

-- Нет. В органах. -- Отвечает Йося.

-- На тебе, я думал сзади, а он у него спереди. -- Огорченно смотрит на нас дядя Сева. Йося его не слышит.

-- В органах КГБ, -- продолжает он очень серьезно. -- Там постоянно знают не только то, о чем я говорю, там фиксируют все, о чем я думаю. У меня вот в этом самом зубе, -- он открыл рот так широко, что туда могла запросто залететь чайка, и показал зуб с металлической пломбой, -- находится мощнейший передатчик мыслей. Они уже это тоже умеют. Вы при посторонних боитесь кое о чем говорить. Я думать боюсь. Сева. Ну, как тебе это нравится?

-- Зачем им нужны твои мысли? -- дядя Сева разлил в стаканы оставшуюся водку. -- И вообще, откуда у тебя эта пломба?

-- Я ремонтировал их поликлинику. Делал трафарет -- серп, молот, звездочка, серп, молот, звездочка. Зубному врачу очень понравилось. "Йося,-говорит он, -- у тебя хороший художественный вкус, богатое воображение и отлично развито классовое чутье. Молодец. Давай я тебе тоже что-нибудь хорошее сделаю. Как зубы? В порядке? А ну открой рот. Ай-ай-ай, какой кариес. Немедленно в кресло."

Я, дурак, и обрадовался. Забыл, что у них под халатами полковничьи погоны. Открыл ему свою пасть, а он меня как давай сверлить. Насквозь продырявил. Я сразу засомневался, что все это делается в медицинских целях. Уж сильно странная появилась в зубе боль. Не постоянно болит, а как в азбуке морзе -- точка, тире, тире, тире, точка. Ну, думаю, передают через мой зуб шифровку своим шпионам. Срочно потребовалась, а тут я подвернулся. Может быть, благодаря меня сейчас в Африке военный переворот совершается или в Корее самолет подбили.