Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1992 год

• Название: Журнал «Вокруг Света» №09 за 1992 год
• Автор: Вокруг Света
• Жанр: Периодические издания

---

Я выхожу на балкон, чтобы увидеть внизу на кирпичной ограде соседнего двора виновника шума — рыжего с зелеными переливами взлохмаченного петуха. Он точная копия своего предка, который в беспокойные декабрьские ночи 1972 года будоражил все петушиное племя квартала, беспрестанно горланя вопреки предписанному природой распорядку. Он принимал за утреннюю зарю зарево пылавших ханойских окраин после очередной ковровой бомбежки американских В-52.

На сей раз, возвестив о наступлении нового дня, мой баламут удалился к своим курам. Вместо него вижу голову и плечи Нгок Дан, которая обливается водой из ковша в нехитром подобии душа, пристроенном к ограде. Девушка поднимает голову, откидывая черную копну распущенных волос, и, смущенно улыбаясь, приветствует меня. Она выросла в этом дворе на моих глазах. Помню, как ее, совсем еще малышку, мать сжимала в объятиях, унося через улицу в бомбоубежище. Следом семенили дети постарше.

Потом те, что повзрослев, родили своих детей, которые пополнили шумную, непоседливую и безгранично любопытную ватагу, что кочует от дома к дому в поисках интересных зрелищ и ничейных плодов деревьев, свесивших свои ветви через заборы. Нгок Лан все реже верховодит в этой ватаге и скоро совсем покинет ее, вступив во взрослую семейную жизнь. Но ко мне она обращается по-прежнему — «тю», что означает буквально «дядюшка по женской линии», «брат матери». К этому обязывает возрастная дистанция. Для обращения «бак» — «брат отца» — я еще не накопил седины, а словом «ань» — «старший брат» — она называет своего приятеля Ха, студента-первокурсника, с которым по вечерам ходит в кино или гуляет у Западного озера. На русский язык все это переводится одинаково: «вы».

Соседский дом вместе с его двором похож на огромную коммунальную квартиру. Когда-то он, как и другие особняки европейской части города, принадлежал семье французского чиновника или местного богача. Двухэтажный особняк выходит фасадом на улицу, а в задней части двора приютились низкие постройки, служившие жильем для прислуги, кладовками, кухней. В общем, все соответствовало жизненному стандарту европейца в колонии. Сегодня это совершенно восточное жилье: и спальни, и столовую, и кабинет, и гостиную, и бывшие комнатки прислуги, и даже кладовки — каждое помещение занимает обычно целая семья. Дом утратил былой лоск благородной виллы и избавился от всего лишнего, что не служит самым насущным нуждам, а лишь обременяет расходами. В том числе и от стекол в окнах. Жильцов вполне устраивают деревянные жалюзи.

Сколько именно семей здесь живет, трудно определить даже приблизительно. До того тесно переплетается их быт на этом маленьком пятачке жизненного пространства. Все готовят во дворе пищу на керосинках и угольных очагах, по вечерам стирают белье, купают детей, моются сами. Все население дома — один коллектив, унаследовавший традиции корпоративности от старой крестьянской общины. Здесь все свои, можно сказать, одна семья. Все друг о друге все знают. Все на виду. Совсем как в деревне. В том числе петухи, куры, даже поросята, которых обычно режут на лунный Новый год, и они оглашают окрестности леденящим кровь предсмертным визгом.

Слово «родина» чаще всего переводится на вьетнамский язык как «родная деревня». И связь с этой деревней, если не материальную, то хотя бы духовную, сохранили по сей день жители больших вьетнамских городов. Как частное понятие «деревня» соответствует общему «родина», так семья сопоставляется с нацией. Недаром в поэтическом иносказании вьетнамцы называют себя «великой семьей».

Родители Нгок Лан, как и большинство ханойцев среднего и старшего поколений, родом из деревни. Если вьетнамца спросить, откуда он, обычно он называет не нынешнее местожительство, а отчую провинцию, даже если сам там и не жил. Нгок Лан родилась в Ханое, но на подобный вопрос отвечает: «Мы из Нгетиня». Эта вьетнамская провинция расположена километрах в трехстах южнее Ханоя, считалась прежде одной из самых голодных и дала народу многих выдающихся бунтарей и революционеров.

Отец нашей знакомой, ныне почтенный товарищ Бинь, или менее официально, но еще более почтительно — бак Бинь, ушел в сорок шестом из своей деревни в армию Хо Ши Мина на войну против французов. После той первой войны, демобилизовавшись, был принят на службу в одно из министерств. Здесь в конце 50-х познакомился с девушкой со стройки, крестьянской дочкой из окрестностей Ханоя по имени Хонг. Скоро у них родился сын. После очередного повышения по службе Бинь получил для своей семьи комнату в этом особняке.

Фотография старшего сына стоит на тумбочке на самом видном месте комнаты рядом с бронзовой курильницей, в которой по праздникам и в дни поминовения зажигают благовонные палочки. Обычно это священный для вьетнамца алтарь предков, где, словно божеству, поклоняются памяти нескольких поколений пращуров. Но алтари предков обитателей этого жилища остались в их родных деревнях. Здесь же наоборот, алтарь сына. Его давно нет в живых: погиб на второй войне, против американцев. Где-то в топях дельты Меконга на юге Вьетнама. Об этом узнали уже после войны.

Больше сыновей у бак Виня не было. У Нгок Лан две старших сестры. Одна из них замужем и живет в другом городе, другая с мужем и двумя малышами — в этом же доме, в соседьней комнате. По вьетнамским меркам семья Биня — небольшая. Обычно детей гораздо больше, особенно в деревне. Но молодые горожане в последние годы все чаще довольствуются двумя-тремя.

Журналисту во Вьетнаме, наверное, чаще, чем где-либо, приходится быть в несвойственной ему роли: больше отвечать на вопросы, чем задавать их. И с кем бы ни завязался разговор, не избежать ответов на почти стереотипную анкету. Только в отличие от анкеты для отдела кадров она начинается в первую очередь не с имени, фамилии и года рождения, а с вопросов о семейном положении: женат — не женат, сколько детей — отдельно мальчиков и девочек, сведений о родителях — живы или уже нет, о братьях и сестрах. Приняв такие правила, и я стал начинать свои вьетнамские знакомства с расспросов по немудреной анкете. В этом — проявление вежливости, если хотите — хорошего тона. Отсюда и столь подробные сведения о соседской семье.

Произошло это знакомство необычным образом. Мы могли бы прожить рядом еще годы, оставаясь незнакомыми людьми: лет десять-пятнадцать назад во Вьетнаме еще не поощрялись контакты с иностранцами, если они не диктовались служебной необходимостью. В этом и традиционная ксенофобия, которая была присуща многим народам Дальнего Востока, и привычка к закрытости, воспитанная десятилетиями военного положения, и политические мотивы — такие же, как в свое время у нас.

Калитка нашего двора днем редко запиралась, и детишки из соседнего дома проскальзывали в нее, чтобы набрать в карманы и соломенные шляпы — «нон» побольше плодов «драконьего глаза». Развесистое дерево с таким экзотическим названием закрывало от солнца большое окно моей гостиной. И вот однажды окно и стало жертвой этого собирательства: большая палка, запущенная по ветвям со спелыми плодами, угодила в стекло. Метнула палку Нгок Лан, самая старшая из ватаги. Ее поймала за руку наша уборщица-вьетнамка.

Будь Нгок Лан совсем ребенком, ее, может быть, и не стали бы ловить. Наверное, мало где еще на земле маленькие проказники имеют такую неограниченную свободу в своих шалостях, в то время как взрослые философски улыбаются, не бросаясь сдерживать шалуна. Дети — цветы жизни. Количеством детей измеряется счастье семьи. Бездетная семья — не менее бессмысленное сочетание, чем безводное озеро. Здесь нет мелочной опеки над младшими. Кажется, что они всегда предоставлены сами себе: еще не научился ходить, а уже в детской команде, цепко закрепившись на бедре или за плечами у старшей сестренки.

 

Тяжба по поводу разбитого стекла и стала предметом визита ко мне самого бак Биня. С этим досадным недоразумением мы разобрались довольно быстро и вторую чашку крепкого зеленого чая пили, уже обмениваясь сведениями о семьях друг друга.

Кстати, о чае. Это непременный, спутник любой беседы во Вьетнаме, будь то визит за интервью к премьер-министру или десятиминутная остановка в придорожной крестьянской хижине для уточнения маршрута. Как-то меня пригласили на премьеру постановки одной советской пьесы во вьетнамском театре. Пьеса была на модную в начале 80-х годов производственную тему: конфликт директора-ретрограда с молодым инженером передовых взглядов. Забавно было видеть, как советский директор, пригласив вошедшего в кабинет инженера садиться, тут же заваривает кипятком из термоса и разливает по чашкам чай. Но какой-то великий смысл в таком повсеместном чаепитии, несомненно, есть: разморенный от влажной жары и полусонный мозг хоть немного взбадривается терпким горячим напитком.