Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1990 год

• Название: Журнал «Вокруг Света» №06 за 1990 год
• Автор: Вокруг Света
• Жанр: Периодические издания

---

Бывает, часами вокруг непроглядная ночь и клубящаяся масса воды — и не за что зацепиться глазу. А тут будто на заказ впереди появляется огонек. Кэт бросается докладывать об этом Хортону, по-ковбойски расставляя ноги, чтоб не упасть (она занимается всеми мыслимыми для женщин видами спорта, даже футболом, а вот детишек не завела, как, впрочем, почти все американки на судне).

Мотается справа налево огонек неизвестного судна вместе с носом нашей шхуны, пока не превращается в светлый квадрат. Постепенно восстает из тьмы силуэт сухогруза с яркими огнями. И вот медленно проплывает сияющий мир, наполненный человеческой жизнью, и еще более одинокой и заброшенной в океане кажется наша «Те Вега», где на палубе чернеют фигурки рулевого да впередсмотрящего. Вокруг судна колышется, смыкается рать волн, угрожающе шевелится необозримая масса воды. И мы совсем одни в океане.

Впередсмотрящим хорошо быть поутру, когда горизонт теряется в нежной дымке и морская гладь светится легкой голубизной от плавающего где-то в облаках чуть видного солнца. Под его лучами постепенно приоткрывается неторопливая жизнь океана. Скользят в воздушных потоках чайки, бесстрашно подлетая к парусам, но садятся редко, хотя мы их встречали и посередине океана. Где они отдыхают, ночуют,— непонятно. Однажды над шхуной разыгрался настоящий вестерн, когда черный фрегат, будто молнии подобный, падал сверху на чаек, распугивая их, и долго гонялся за одной птицей, которая ловко ныряла около наших снастей, пока фрегат не утомился и не улетел прочь. Навещали нас буревестники и долго сопровождали невиданные мною дотоле северные олуши с белым туловищем и грудкой. Они парили над волнами, с любопытством поворачивая к нам желтые клювы. Наверное, пытались разгадать, что нужно такому странному сооружению в их исконных владениях.

Глаза привыкают к однообразной череде волн, и можно запросто пропустить плывущее мимо бревно или доску. Но тут волновая симметрия явно нарушалась вертикальной плоскостью.

— Кит! Смотрите! Вот они, вот,— послышался голос с кормы. И все, кто не спал, повыскакивали на палубу.

Свинцовую рябь волн резали большие черные плавники, а изредка вздымались над поверхностью лоснящиеся туши. «Косатки!» — мелькнуло в голове.

До этого у носа резвились дельфины, проныривая под шхуной и вспенивая воду сильными хвостами то справа, то слева. Может быть, косатки гнали это дельфинье стадо!

Одна из косаток подплыла совсем близко к борту и, перевернувшись белым брюхом вверх, нежилась на воде, не отставая от судна.

Неожиданно за спиной пропели дуэтом, довольно гнусаво:

— Ротация! Ротация!

Что означало «смену караула». Наступил мой черед становиться за штурвал.

Хотя в сумраке уже стали проступать очертания судовых надстроек, но нечего было думать об ориентации по горизонту. Кокон тумана так спеленал шхуну, что даже ее нос утопал в белесом молоке. А тут еще резкие порывы ветра принесли дождевые заряды.

На мостик взобралась Эйнджи Борден, чтобы помогать мне держаться правильного курса. Большой компас удобно располагался перед штурвалом на высокой деревянной тумбе, в круглом туловище которой была ввинчена лампочка для подсветки. Но струи дождя хлестали по стеклу, качали компас и не давали разглядеть риски градусов. Отыскивая направление стрелки компаса, Эйнджи произнесла в адрес разверзнувшегося неба серию нелестных морских выражений: о погоде, похожей на концерт «кошек и собак», о ветре, который «дует, как воняет» и набросал «камней в паруса».

— Отклонился от курса на десять градусов — крути штурвал вправо,— путая русские слова с английскими, выкрикнула Эйнджи и даже показала, в какую сторону поворачивать, ухватившись своей маленькой, но сильной рукой за рукоятку штурвала.

Эйнджи «свойский парень, что надо». Приветливая улыбка не сходит с ее добродушного курносого лица, освещенного искренним взглядом голубых глаз из-под русой челки. Как сейчас вижу ее на палубе в черной майке с надписью «Тасмания» (она и там ходила под парусами), в бермудах, подпоясанных сыромятным ремешком с чехлом для ножа и шила, азартно напевающей по-русски «по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там» и притопывающей в такт песне грубым башмаком. Ей нравилось, когда я ее называл «Эйнджи — храбрый капитан». Это мечта ее жизни.

— В школе учительница жаловалась на меня: «Смышленая девчонка, но сорванец»,— рассказывает Эйнджи,— я больше дралась с мальчишками, чем учила уроки. Но все же пришлось кончить университет в Бостоне. Родители хотели видеть во мне чинную преподавательницу английской литературы.

В нью-йоркском порту Эйнджи познакомила меня с прибывшими из Миннесоты отцом и матерью, очень прилично одетой пожилой парой (она в белых перчатках, он — в шляпе и при галстуке), которые с недоумением и жалостью смотрели на нашу разношерстную команду. Свою младшую дочь они привыкли провожать в дальние края. Эйнджи плавала на Фиджи и полтора года жила в Австралии, преподавала там на курсах вождения яхты.

— На меня нападает тоска от размеренной жизни в доме родителей,— признается Эйнджи,— я хочу стать капитаном на трехмачтовом барке, а колледж дает мне право быть директором школы, в которую наберу брошенных детей, подростков с неустроенной судьбой. Создам «плавучую школу».

Рассказ на «палубном семинаре» о народной дипломатии Эйнджи закончила стихотворной строчкой: «Давай не оглядывайся на других — ты будь первым!» Это ее девиз.

Как-то после вахты она показала видеофильм о легендарном среди американских «парусников» капитане Ирвине Джонсоне, плававшем по всем океанам на разных судах и обошедшем семь раз вокруг света. Помощником у него была жена, которую Ирвин выбрал из своих учеников на шхуне «Кочующая птица». Кадры фильма, снимавшегося в разные годы жизни Джонсона, показывают его феноменальную физическую подготовку и смелость. Готовясь к плаваниям, он балансировал на головокружительной высоте на балках, лазал по телеграфным столбам, как кошка, а забравшись на верхушку, подолгу стоял там на голове. Кадры запечатлели его коронный номер: он ныряет с палубы, зажав в руке шкот, и тащится за судном в воде, держась одной рукой за эту веревку, закрепленную у мачты.

И сейчас на мостике, вероятно, чтобы подбодрить, Эйнджи рассказывает очередной подвиг капитана Джонсона, а я силюсь угадать в бледном свете лампочки — верен ли курс: «Уан, зеро, зеро», как проверяет время от времени Хортон, то есть курс — 100 градусов. Шхуна рыскает по курсу.

Отполированные многими поколениями рулевых ручки штурвала с неохотой подаются влево, но зато тяжелый круг охотно раскручивается вправо. Чтобы держать верный курс, все время жму туго поддающийся штурвал в левую сторону.

В какой-то миг наступает знакомое каждому рулевому непередаваемое состояние почти полной слитности со штурвалом, со шхуной, со скрипом снастей, с хлопаньем парусины. Поймай ветер — и тугие, крутогрудые паруса легко несут шхуну вперед, птицей летит она по воде, чуть не черпая бортом пенящиеся гребни волн.

Мне кажется, хорошо счастливое состояние рулевого передают строчки из стихотворения Максимилиана Волошина «Плавание», которые я списал из дневника яхтсмена и кооператора Лени Дубровина, моего соседа по форпику:

«С кормы возвышенной, держась за руль рукой, я вижу, как пляшет палуба, как влажною парчею сверкают груды вод, а дальше сквозь переплет снастей: пустынный окоем, плеск срезанной волны, тугие скрипы мачты, журчанье под кормой и неподвижный парус...»

Но сейчас не до поэзии. Шхуна, как норовистая лошадь, то на миг застывает на гребне волны, то ухает вниз, то карабкается снова на встречную волну. Временами она совсем ложится на левый борт, вздрагивая всем корпусом под ударами волн, и тогда штурвал буквально наваливается на грудь, и тут уж не до правильного курса, а молишь бога, чтобы удержаться, на ногах и не кувыркнуться с палубы.

Дождь все сильнее и резче бьет в лицо, заливая глаза, мешая смотреть на расплывающийся циферблат компаса. Сильный порыв ветра сбивает капюшон куртки, холодные струи стекают по телу, как-то попадают в сапоги, и ты уже с покорным смирением сносишь издевательства природы, махнув на все рукой, лишь до боли в глазах всматриваешься в качающийся компас, стараясь не сбиться с курса.

После такой вахты, как ни странно, не сразу и засыпаешь под влажноватым одеялом. Вначале чертова круговерть впечатлений в голове, потом начинаешь приспосабливаться к качке, которая в носовой каюте чувствительна до невозможности. У тебя под щекой по железному корпусу стекает, булькая и журча, вода. Кажется, что идет вселенская стирка. Когда нос шхуны взлетает на волну, ноги задираются вверх, а голова упирается в переборку. Нужно изо всех сил держаться на руках, чтобы не разбить голову. Несмотря на. все эти экзотические позы, усталость берет свое. В полудреме кажется, что ты не в койке, а брошен в пучину вод в утлой лодчонке, которую волны швыряют как хотят. В первое время организм сдавал, дурнота подступала к горлу, и приходилось опрометью кидаться на палубу, переламываться через леера. Какие тут правила безопасности и страховки, когда судорога сводит все нутро и мышцы живота прижимаются к позвоночнику!