Джек Лондон - Письма Кэмптона — Уэсу

• Название: Письма Кэмптона — Уэсу
• Автор: Джек Лондон
• Издательство: Престиж Бук
• Жанр: Разное
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-371-00267-9

Обмен мнениями между сан-францисскими социалистами-интеллектуалами Джеком Лондоном и Анной Струнской развился в эпистолярный роман о природе любви.

Джек Лондон от имени Герберта Уэса ведет дискуссию с биологических позиций; Анна Струнская от имени Дэна Кэмптона стоит на эмоциональной точке зрения.

---

Вы преклоняли колена перед алтарем идеала. Я же искал факты и законы, управляющие фактами. Я был работником, создателем и освободителем. Вы шли проторенной дорожкой. Традиции связывали вас по рукам и ногам. Вы удовлетворялись всем и воспевали существующий мир. Вы были рабом догмы. Средневековая церковь утверждала, что Земля плоска, и вы воспевали плоскую Землю, плясали и устраивали представления на плоской Земле, помогая опутывать меня цепями и жечь на кострах, когда мои факты или законы, управляющие фактами, колебали вашу догму. Вся смелость и мощь Данте не помогла ему подняться над материальным изображением ада. Мильтон не мог сбросить с себя Люцифера и преисподнюю.

День ото дня вы становились прекраснее. Я же не только приносил все больше пользы, но и прокладывал вам пути к новой красоте. Вы не считались с этим. Вам казалось, что источником всех чувств является сердце. Я же изучил систему кровообращения. Вы окутали мир покровом очарования и всепрощения; я же создал медицину и хирургию. Для вас голод и чума были актами божественного правосудия и посылались в наказание за грехи; а я обратил мир в житницу, оздоровил города. Вам народные массы казались жалкими, обойденными творениями, награждаемыми раем или поджариваемыми в аду. На земле вы не могли предложить им ни благоденствия, ни счастья. Роли нищих и королей распределялись божественным Провидением. Но я поколебал прерогативы королей, опрокинул троны и поднял пресмыкающихся в пыли.

Моя работа не окончена. Изобретениями, открытиями и разумными предприятиями я собираю мир в одно целое. Подъем только начат. И в великом, создаваемом мною мире наши взаимоотношения останутся теми же, какими они были в далеком прошлом, Дэн. Я, создавший и освободивший вас, дам вам место и свободу. И по-прежнему мы будем спорить с вами, как в тот день, когда вы впервые пришли ко мне и застали меня за работой. Вы станете издеваться над материей, а я буду подчинять ее своему господству. Вы можете смеяться надо мной и моей работой, но вы будете присутствовать на наших пирах, и уста ваши не будут заграждены молчанием. Ибо, когда я покорю землю и порабощу материю, вы восславите человека и, как встарь, воспоете мои деяния.

Герберт.

IX ДЭН КЭМПТОН — ГЕРБЕРТУ УЭСУ

Лондон.

3-а Куинс Роод. Челси.

28 декабря 19… г.

Занавес опустился над иллюзией, но за первым действием идет второе. Как и прежде, новая иллюзия заключает в себе абсолютное добро и окончательную истину. Мы — зрители и актеры одновременно, и потому наш ослепленный взор и ленивая мысль не находят в пьесе ошибок. Мы вполне удовлетворены. Нам мешают только те пронзительные звуки, что несутся из оркестра, когда настраивают инструменты. «Так боремся мы, полулюди».

Я перечитываю твое письмо, пытаясь уловить красоту твоих иллюзий. Я готов принять на свой счет все сомнения, вызванные моей системой иллюзий.

Ты восхваляешь практическую толпу. Ты присоединяешься к тем, кто претворяет мысль в действие, и вдохновляешься грубой силой, размышляя над ее подвигами и забывая, что прогресс направляется не толпой, а избранниками.

Америку открыл не экипаж Колумба, а сам Колумб. Экипаж колебался между Старым Светом и Новым, как колеблется всякая толпа. Между мечтателями и его надеждой стали враждебные силы, и ему пришлось покорить их, чтобы достичь земли. Но я не буду повторять твою ошибку, распределяя людей по категориям. Исключительно интеллектуального или эмоционального склада людей не бывает; человек обычно представляет смешение двух начал. Мы развиваемся, продвигаясь вперед извилистой линией, а не ломаной. Чувствование и мышление не исключают взаимно друг друга, и крупный человек чувствует глубоко и сильно потому, что его мысль возвышенна и умственный горизонт широк. Здравый смысл вполне совместим с повышенной чувствительностью.

Я буду воспевать совершенные тобою деяния, если они будут достойны песнопений. Я пропою Песню Меча, если меч «поразит ничтожное, лживое племя». Все, что способствует лучшей жизни рода, само по себе представляет песнопение, и я, конечно, не откажусь принести свою дань на алтарь рода.

Когда ты поймешь, что «Илиада» является столь же великим даром, как деяния Ахилла, и что «Илиады» вообще более значительны, чем воспеваемые ими подвиги, — ты перестанешь делить людей на деятелей и певцов. Ты не станешь более унижать себя в глазах певцов.

Профессор Бидуэлл влюблен, и влюбленность мешает ему работать. Несомненно, с этой точки зрения преимущество на твоей стороне. И все же ты теряешь гораздо больше, чем выигрываешь. Ты разбил мечту и проснулся. Ради чего? Какова реальность твоего мира? Где светят звезды твоего неба? Герберт, ты будешь известен людям лишь красотой своей мечты. Тебе кажется, что ты выполнил задание, разрешил проблему, проник в тайну и стал пророком материи. Но материя не включает понятия духа — поэтому цель твоих изысканий остается непонятной. Твой эпос расы упускает из виду расу. Ты воспеваешь ветви и листья, а не освещенный солнцем или тенистый лес. Бидуэлл думает, что его весьма заурядная девица — «полуангел, полуптица, создание, исполненное чудес и возвышенных порывов». Возможно, что Бидуэлл преувеличивает, но если он не испытывает таких чувств к своей жене — у него нет жены. Барбара слушалась голоса своего сердца. Это звучит сентиментально, но тем не менее для этого требуется большое мужество. Я был несколько непоследователен, что огорчился, узнав о ее любви к калеке. Бидуэлл и Барбара мудрее и счастливее тебя, Герберт, из рук которого была вырвана карта Парнаса.

Можно ли считать одно состояние сознания лучше другого? Я думаю — да. Лучше пылать прекрасными юными мыслями, трепетать и волноваться, чем медленно и тупо пресмыкаться в мире плоской действительности; лучше надеяться, мечтать и стремиться к великой гармонии, чем быть слепым, глухим и немым, — это лучше и для типа, и для бессмертной мировой души. Мне представляется это самым важным: от этого зависят жизнь и смерть. Насчет остального — не знаю. Данным мне прозрением я могу лишь угадывать величие и различать пустоту. Ты идешь дальше и дотрагиваешься до завесы, скрывающей от нас тайну. «Хорошо», — говорю я и молюсь про себя: «Помоги ему, Боже». Но для этого требуется большое напряжение. Ощущаешь ли ты священный трепет? Протягиваешь ли в молитве руки, мечтая о красоте? Чувствуешь ли ты ее?

Хорошо, Герберт, я поспорил с тобой и буду спорить всегда, обещаю тебе. Я хотел бы увести тебя, скрыть от твоих глаз Эстер и излить на тебя свой поэтический сплин. О, я замучу тебя и внушу тебе благородство и страсть. Чем бы ты ни захотел стать, — ты мой сын! Я должен принимать тебя таким, каков ты есть, но я предпочитаю сказать тебе правду, хотя я и люблю тебя и считаю своим. Тебе это неприятно, но с этим ничего не поделаешь.

Дэн.

X ТОТ ЖЕ — ТОМУ ЖЕ

Лондон.

Воскресенье. 1 января 19… г.

Смотри, я жил! Я приближаю к твоему лицу живые с шипами розы моих дней и заставляю тебя пить их сладость и трепетать от боли. Моя философия не что иное, как переработка фактов, наложивших на меня свою печать. Может быть, если я дам тебе прочесть их, ты скорее захочешь разделить мое посвящение и веру. Я должен сказать тебе, что средоточием всей запутанной паутины фактов являешься ты, и все, что во мне и что я представляю, и все, что могло стать моим, расстилается вдоль пути, лежащего перед тобой.

Я поведу тебя на покрытую белой пылью дорогу, по которой я брел, уподобляясь одновременно викингу и слабой молодой девушке. Дорога не длинна. Но сколько извилин, сколько поворотов! Вот внезапно открывается море, вот широко развернулось небо, а вот неприступные кручи. Слушай! Из придорожных лесов доносятся радостный шепот и рыдания отчаяния, молодой смех и отречения старцев. Видишь, среди сосен мелькает прощальный знак, подаваемый белой рукой. Все это досталось недешево, — все было куплено дорогой ценой, и все драгоценно и чудесно: сердечная боль и радость.

Жизнь стоит прожить,
Все, что она посылает
От начала
До последнего предела:
До смерти.

Да, все, что она посылает. Даже то утро в лесу, тридцать лет назад, когда твоя мать вложила свою руку в мою и с великой жалостью поглядела в мои глаза. Она очень любила меня, но чело Джона Уэса было озарено любовью. Его лицо сияло ей солнечным светом, и сердце ее повелевало ей обнять избранника и удержать навсегда в своих объятиях. Он был ее Зигфридом, ее властелином. Так велели боги, и мы трое покорились их воле. Что еще оставалось нам делать? Мы должны были прежде всего быть честны; Эллен меня больше не любила, и я обязан был это понять, стереть прошлое, заполненное глубоким взаимным чувством, и найти в себе силу утешить и ободрить женщину, вложившую свою руку в мою, в то время как глаза ее смотрели вдаль.